Читать книгу Кости сердца - Колин Гувер - Страница 4

2

Оглавление

Одна умершая от передоза мать, одна пересадка в Орландо, несколько задержек в связи с нелетной погодой – и вот я на месте.

В Техасе.

Как только я выхожу из самолета в телетрап, меня окутывает полуденный зной: кожа моментально начинает плавиться и скворчать, будто я кусок сливочного масла на сковородке.

Вяло, без особых надежд я бреду по указателям к зоне выдачи багажа, где меня ждет отец, моя плоть и кровь и при этом совершенно чужой человек.

Вообще говоря, плохих воспоминаний об отце у меня нет. Наоборот, я с теплом вспоминаю те летние дни, что мы проводили вместе, – пожалуй, это мои единственные хорошие воспоминания о детстве. Весь мой негатив к отцу вызван не общением с ним, а отсутствием общения. Чем старше я становлюсь, тем ясней понимаю, как мало он сделал для того, чтобы стать частью моей жизни. Иногда я гадаю, как все сложилось бы, проводи я больше времени с ним, чем с Жанин.

Выросла бы я таким же недоверчивым, замкнутым, скрытным циником, если бы на мою долю выпало больше хорошего, чем плохого?

Может, да. А может, нет. Порой мне кажется, что страдания и жестокость оставляют на душе куда более глубокий отпечаток, чем доброта.

Доброта не проникает так глубоко под кожу, не наносит такого урона, как жестокость. Боль марает душу, и эти пятна уже ничем не отмыть: они остаются на виду. Иногда я думаю, что все мои травмы видно с первого взгляда.

Вероятно, моя жизнь сложилась бы иначе, если бы в детстве я сталкивалась с добром и злом в равной мере. Увы, это не так. Те разы, когда кто-то делал для меня что-то хорошее, можно пересчитать по пальцам. Чтобы сосчитать плохое, не хватит пальцев на руках всех людей в аэропорту.

Потребовалось немало времени, чтобы стать невосприимчивой к урону. Воздвигнуть стену, которая защищает меня и мое сердце от людей вроде матери. От мужчин вроде Дакоты.

Теперь я сделана из стали. Давай, мир, налетай. Мне ничего не будет – я непробиваемая.

Поворачиваю за угол и замечаю отца за стеклянной стенкой, разделяющей здание аэропорта на открытую и закрытую зоны. Секунду-другую медлю: осматриваю его ноги.

Обе.

Школьный выпускной был две недели назад, и, конечно, я не ждала, что отец приедет. Не ждала – и все же крошечная надежда у меня теплилась. Однако за неделю до выпускного он позвонил мне на работу и попросил передать, что сломал ногу и не сможет прилететь в Кентукки.

А сейчас я смотрю и вижу, что с ногами у него полный порядок.

Хорошо быть непробиваемой – такая ложь могла бы причинить немало боли.

Он расхаживает туда-сюда вдоль багажной ленты, при этом костылей у него нет, и он ни капельки не хромает. Я не врач, но даже мне известно, что кость не может полностью срастись за три недели. А если бы и могла, все равно перелом должен как-нибудь отразиться на походке.

Я уже жалею, что приехала. А ведь отец еще даже меня не увидел.

В последние сутки события разворачивались так стремительно, что я и очухаться не успевала. Мать умерла, я навсегда уехала из Кентукки и теперь должна провести несколько недель с человеком, с которым за всю свою жизнь провела меньше двухсот дней.

Но ничего, я справлюсь.

Никуда не денусь.

Я вхожу в зал выдачи багажа как раз в ту секунду, когда отец поднимает глаза. Он останавливается, однако руки из карманов брюк не достает – явно нервничает. Мне это по душе. Хочу, чтобы он помучился, чтобы ему стало стыдно за то, как мало участия он принимал в моей жизни.

Этим летом условия диктую я. Не представляю, каково жить рядом с человеком, который пытается наверстать упущенное время гиперопекой. Хорошо бы просто делать вид, что отца не существует, и даже не разговаривать с ним до самого отъезда в Пенсильванию. Так нам обоим было бы проще.

Мы идем навстречу друг другу. Он сделал первый шаг – значит, я сделаю последний. Мы не обнимаемся, потому что руки у меня заняты рюкзаком, сумкой и портретом матери Терезы. Я вообще не любитель обнимашек. Улыбки, крепкие объятия и прочие телячьи нежности не входили в мою повестку дня.

Мы неловко киваем друг другу в знак приветствия. Ясно же, что мы абсолютно чужие люди. Объединяет нас только фамилия и некоторое количество общих генов.

– Ух ты, – говорит отец, окидывая меня потрясенным взглядом и качая головой. – Ты выросла. И стала красавицей. Такая высокая… и…

Я выдавливаю улыбку.

– А ты стал… старше.

В черных волосах отца появилась проседь, лицо немного округлилось. Я всегда думала, что он красивый, но так думают про своих отцов большинство маленьких девочек. Теперь я повзрослела и вижу, что он действительно хорош собой.

Даже никчемные отцы могут выглядеть привлекательно.

В нем что-то изменилось – не могу понять что, но возраст тут ни при чем. И я не уверена, что перемены мне нравятся.

Он показывает пальцем на багажную ленту.

– Сколько у тебя чемоданов?

– Три.

Ложь срывается с губ сама собой – даже подумать не успеваю. Иногда прямо диву даюсь, как легко у меня получается врать. Очередной навык, необходимый для выживания с Жанин.

– Три больших красных чемодана. Я взяла все, что было, на случай, если решу остаться на несколько не-дель.

Раздается гудок, и багажная карусель приходит в движение. Отец встает у дыры в стене, откуда начинают выезжать чемоданы. Я закидываю за спину рюкзак – рюкзак, в который поместились все мои нехитрые пожитки.

У меня и одного чемодана нет, не то что трех. Просто я подумала: если аэропорт потеряет мой багаж, может, отец предложит купить мне новые вещи взамен утерянных?

Да, да, это наглая ложь. Знаю. Но и у него ноги целы, так что мы квиты.

Ложь за ложь.

Несколько минут мы ждем моего несуществующего багажа. Обоим ужасно неловко.

Наконец я говорю, что хочу умыться, и минут на десять ухожу в туалет. Перед посадкой в самолет я успела снять рабочую форму и надеть летний сарафан, который и так помялся в рюкзаке, а после моих скитаний по аэропортам и долгих часов в самолете стал выглядеть еще хуже.

Судя по отражению в зеркале, я не похожа на отца. Мамины русые волосы, тусклые и безжизненные, папины зеленые глаза. А еще его губы. У мамы были не губы, а почти невидимая ниточка, так что от отца мне все же досталась не только фамилия. И хотя внешне я отчасти похожа на родителей, я никогда не чувствовала себя их дочерью. Такое ощущение, что в раннем детстве я удочерила саму себя и с тех пор живу одна. Встреча с отцом кажется… просто встречей. Нет чувства, что я наконец вернулась домой. Или чувства, что я этот дом покидала.

Дом – некое мифическое место, которое я искала всю жизнь.

Когда я выхожу из туалета, остальные пассажиры уже ушли, а папа у стойки заполняет бумаги о пропаже багажа.

– На этот билет багаж не зарегистрирован, – говорит агент авиакомпании моему отцу. – У вас есть багажная квитанция? Ее обычно прицепляют к билету.

Отец вопросительно смотрит на меня. Пожимаю плечами:

– Я опаздывала, поэтому мама сдала чемоданы позже, когда мне уже выдали посадочный.

Я отхожу от стойки, якобы заинтересовавшись плакатом на стене. Агент говорит отцу, что нам обязательно позвонят, если чемоданы найдутся.

Отец подходит и указывает мне на дверь.

– Машина там.

* * *

Едем домой. Аэропорт остался в десяти милях, а до дома, если верить навигатору, еще шестьдесят три. В машине пахнет лосьоном после бритья и солью.

– Когда устроишься, Сара может сходить с тобой по магазинам – купите самое необходимое.

– Сара? Это кто?

Отец смотрит на меня недоуменно – пытается понять, шучу я или нет.

– Сара. Дочь Аланы.

– Аланы?

Он переводит взгляд на дорогу, самую малость поджав губы.

– Моей жены. Прошлым летом я посылал тебе приглашение на свадьбу. Ты сказала, что тебе не вырваться с работы.

А! Теперь понятно, что за Алана. Я ничего о ней не знаю – кроме того, что было написано в приглашении.

– Не думала, что у нее есть дочь.

– Ясно. Ну да, в этом году мы с тобой почти не общались.

У него такой тон, будто он и сам затаил на меня обиду.

Надеюсь, это не так, потому что я совершенно не понимаю, как и за что он вообще может на меня обижаться. Я – плод его неправильных решений и плохой контрацепции.

– Нам многое нужно друг другу рассказать, – добавляет он.

О да, еще бы!

– Сара – единственный ребенок?

Господи, надеюсь! Весть о том, что придется провести лето с кем-то помимо отца, и так стала для меня серьезным ударом. Еще одного моя бедная нервная система просто не выдержит.

– Единственный. Она чуть старше тебя, только поступила в колледж, сейчас дома на каникулах. Тебе она понравится.

Это мы еще посмотрим. «Золушку» я читала.

Он протягивает руку к вентиляционной решетке.

– Тебе не жарко? Не холодно?

– Все нормально.

Хоть бы музыку включил, что ли. Не представляю, о чем с ним можно поговорить.

– Как дела у мамы?

Теряю дар речи.

– Она…

И вот как ему сообщить? Я слишком долго тянула, а теперь, наверное, уже поздно – надо было сказать еще вчера, по телефону. Или когда мы встретились в аэропорту, на худой конец. А сейчас это наверняка покажется отцу странным. Вдобавок я соврала ему при агенте, что на самолет меня посадила мама.

– У нее все хорошо. Впервые за долгое время.

Тянусь к рычагу сбоку, чтобы откинуть сиденье, вместо рычага нащупываю кнопки и жму все подряд, пока спинка не начинает опускаться.

– Разбудишь, когда приедем?

Отец кивает, и да, на душе у меня немного скребут кошки. Но ехать-то еще долго, а мне сейчас хочется одного: закрыть глаза, уснуть и больше не отвечать на неудобные вопросы.

Кости сердца

Подняться наверх