Читать книгу Южное солнце-2. Миры отстранённости - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 2

Догорала заря… Сивер выл над змеистым обрывом,

Умерла земляника во чреве забытых полян…

А он шел, напевая… Он был озорным и счастливым…

– Как же звать тебя, милай?… И вторило эхо: «Иван…»

Он шагал через луг…Чертыхаясь – несжатой полоской,

Ну а дальше, разувшись, по руслу засохшей реки.

– И куда ты, Иване? – Туда, где красою неброской

Очарован, стекает косматый туман со стрехи…

– Так чего тут искать? Это ж в каждой деревне такое,

Это ж выбери тропку и просто бреди наугад.

И увидишь туман, что с утра зародясь в травостое,

Чуть позднее стекает со стрех цепенеющих хат…

Эх, какая земля! Как здесь всё вековечно и странно!

Здесь густая живица в момент заживляет ладонь.

Здесь токует глухарь… И родится Иван от Ивана —

Подрастет и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!»

Нараспашку душа… Да и двери не заперты на ночь.

Золотистая капля опять замерла на весу…

– Ты откуда, Иван? – Так автобус сломался, Иваныч,

Обещал ведь Ванюшке гостинца… В авоське несу…

Потемнели-мне ли-мне ли в небе тучи,

В омут канула последняя звезда,

Это мне ли пред судьбиной неминучей

Всё считать-читать ущербные года?

Что-то грохнет-охнет-охнет в поднебесье,

За пригорком тропка в мокрое свернет,

И шальной седок умчится в редколесье,

Редко-редко, но улыбкою сверкнет.

В бурелом трава-травинушка не гнется,

Бурелом для трын-травинки – трын-трава.

Сизый селезень картаво захлебнется,

И от мрака просветлеет голова.

А потом, когда устало-тало-тало

Небосвод повеселеет ввечеру,

Осенит – таких мгновений очень мало,

Когда Русь не призывают к топору.

Просто дождичек прошел в Руси великой,

И не нужно никому на смертный бой.

И Отчизна Несмеяной светлоликой

Просияла в красном красною красой.

Просто огненно теперь на белом свете,

Вновь пичугами затенькали сады.

Лады-лады-лады-ладушкины дети

Запоют на все веселые лады.

«Эрос, филия, сторге, агапэ, латрейа…» —

греческие слова, обозначающие

различные оттенки любви

Языки мелеют, словно реки,

Но теченью лет – не прекословь…

Много знают чувственные греки

Слов, обозначающих любовь.

Научились жить раскрепощенно

И, расцветив жизненную нить,

О любви светло и утонченно,

О любви – с любовью говорить…

А наш круг житейский, словно дантов —

Как ни хлещут чувства через край,

Но по-русски нету вариантов,

И любовь любовью называй.

Но зато, скажу без укоризны,

В русском слове, что не превозмочь,

Много есть названий для Отчизны —

Родина, Отечество и проч.

Есть названье громкое – Держава,

Ну а в нем сплелись и «кровь» и «кров».

Многогранна воинская слава,

А любовь?… Она и есть любовь.

И большой любовью обогретый,

Я другого слова не терплю.

Женщину люблю… Люблю рассветы…

И ладони мамины люблю…

Ничто не бывает печальней,

Чем Родина в сизом дыму,

Чем свет над излучиной дальней,

Колышущий зябкую тьму.

Ничто не бывает созвучней

Неспешному ходу времен,

Чем крик журавлиный, разлучный,

Буравящий даль испокон.

И сам ты на сирой аллее,

Такою ненастной порой,

Вдруг станешь светлей и добрее

Средь этой тоски золотой.

Поймешь – все концы и начала

Смешались средь поздних разлук.

И что-то в тебе зазвучало,

Когда уже кончился звук…

Серебряный ветер врывается в дом из-под шторы,

Чумная газета от ветра пускается в пляс.

И чудится Гоголь… И долгие страшные споры,

Что вел с непослушным Андрием чубатый Тарас.

И что-то несется сквозь ночь… На тебя… Издалёка…

И тайно вершится не божий, не праведный суд.

И чудятся скифы… И черная музыка Блока…

Кончаются звуки… А скифы идут и идут.

Полночи без сна… И едва ли усну до зари я…

Приходят виденья, чтоб снова уйти в никуда.

И слышно, как бьется пробитое сердце Андрия,

И слышно, как скачет по отчим просторам Орда.

На мокнущих стеклах полуночных фар перебранка,

И тени мелькают – от форточки наискосок.

А где-то, как некогда, тихо играет тальянка,

И в душу врывается старый, забытый вальсок…

Полоска рассвета, как след от веревки на вые…

Задернется штора… Отныне со мной навсегда

Года роковые, года вы мои ножевые,

Почти не живые, мои ножевые года.

Всё смолкнет внезапно…

Поверишь, что лопнули струны.

Спохватишься – где он, главу не склонивший редут?

Иное столетье… И это не скифы, а гунны,

Зловещие гунны в тяжелых доспехах идут…

Октябрь… Во мгле ощетинились ели,

Потупила женщина раненый взгляд.

Намокли кусты… Журавли улетели.

А я всё хочу воротиться назад.

Туда, где туман над тропинкою ранней,

На луг васильками стекли небеса,

Где первые искорки робких желаний,

Зрачок о зрачок! – высекают глаза.

Где плющ закурчавился возле беседки,

Где гроздья рябины кровавят закат,

Где чахлое солнце повисло на ветке,

А я все хочу воротиться назад.

Туда, где поспела уже ежевика,

Где осы роятся… Ужалят… Не трожь!

И где позади журавлиного крика

Несжатой полоскою стелется рожь.

Где сад сторожит дед с берданкою злющей,

Где все заголовки нахально кричат

О светлом пути, о счастливом грядущем…

А я всё хочу воротиться назад.

Золотистым нерезким просветом

Осень тихо на кроны сползла.

И такое явилось при этом,

Что в душе – ни печали, ни зла.

Осветила… Зажгла… Заалела…

Утолстила нагие стволы.

У хатенки, что никла несмело,

Сразу сделались ставни белы.

И среди векового раздора,

Где овраг, запустенье и глушь,