Читать книгу Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 10

Н. Л. Вершинина

В специальных работах, посвященных типологии жанра путешествия в русской и мировой литературе, путевые заметки Булгарина, как правило, не упоминаются[134]. Обращение к Булгарину в связи с данной жанровой структурой возникает попутно, например в рамках дискуссии об авторской принадлежности очерка «Загородная поездка», развернутой С. А. Фомичевым[135], вызвавшей полемические отклики как с точки зрения текстологии[136], так и с позиций литературной стилистики. Среди них, в русле наших рассуждений, целесообразно выделить статью А. В. Архиповой[137], где опровержение гипотезы о возможном авторстве Булгарина, подвергающей сомнению авторство А. С. Грибоедова, опирается на стилевые различия двух текстов: заметки Булгарина «Поездка в Парголово, 21 июня. (Письмо П. П. Свиньину)» (Северная пчела. 1825. № 77) и опубликованной годом позже «Загородной поездки» Грибоедова (Северная пчела. 1826. № 76).

Акцентирование проблемы стиля в статье А. В. Архиповой представляется научно мотивированным, прежде всего, тем, что оба текста помещены в «Северной пчеле» в разделе «Словесность» (а не «Нравы» или «Путешествия»). Вместе с тем, в работе видна тенденция оттенить новаторство прозы Грибоедова параллелью с «путевой» стилистикой Булгарина. В жанре путешествия Булгарин предстает безлично «традиционным» во всех элементах формы, между тем как Грибоедов, по убеждению исследователя, нарушает «стереотип» «индивидуальным характером» описаний, пониманием «значения точной детали», полемичными по отношению к «традиционной нормативности»[138].

На наш взгляд, данная аттестация этого уже не первого путевого очерка Булгарина (до него были «Письма о Петербурге: Прогулка за город» (1823), «Поездка в Кронштадт. (Письмо к Н. И. Гречу)» (1824), «Прогулка в Екатерингоф» (1824), не говоря уже о научно-фантастических и сатирических путешествиях) не отражает жанрово-стилевой специфики упомянутого сочинения, равно как и последующих, появлявшихся на протяжении литературного пути Булгарина вплоть до последних лет жизни. Уяснение особенных примет стиля писателя в жанре путевых заметок и, само по себе, установление факта их наличия, мотивированного эстетическими и мировоззренческими основаниями, в соотношении с литературным контекстом, составляет задачу наших изысканий.

Прежде всего, нельзя удовлетвориться упрощающим проблему заключением о так называемой традиционности Булгарина, поскольку даже небольшая «парголовская» зарисовка не сводима к стилизованным отображениям «идиллических» пейзажей, как указывает в своей содержательной статье А. В. Архипова. Своеобразная манера повествования во всех «путешествиях» Булгарина, включая и описания передвижений в географическом пространстве, состоит в том, что видимые стереотипные формы оригинальным образом «переусваиваются» и по-новому организуются создателем текста. К Булгарину можно отнести мысль Г. А. Гуковского по поводу ранней прозы Н. А. Некрасова, что представляется уместным, так как оба автора (в отличие от других) применяют литературные приемы не с сугубо художественными целями. В литературности они, в основном, ищут арсенал «готовых» средств, необходимых для развертывания тенденции, идеи, образа, но не собственно художественную идею или самоценный образ, что является особенностью скорее риторического, а не художественного дискурса. «Другие писатели дали материал, – пишет Гуковский. – Пути его обработки были свои, хотя это были пути целого ряда современников Некрасова ‹…›». Остановившись на «Повести о бедном Климе» (1841–1848), исследователь отмечает свойство, как представляется, не чуждое и сочинениям Булгарина: состав поэтики, в особенности в его публицистически-художественных текстах, должен играть не отправную и главенствующую, а «подсобную роль»[139].

Из этого следует, что неправомерно вести речь о романизации жанра в путевых заметках Булгарина, наблюдаемой у ряда его современников – Бестужева-Марлинского, Пушкина, Вельтмана, позднее в «Тарантасе» Соллогуба, далее у Гончарова, в морских путешествиях Станюковича («Из кругосветного плавания» и др.). Данная тенденция связана с фактором вымысла при сохранении узнаваемых контуров формы путешествия, но, несмотря на то что уже в XVIII веке литературное путешествие сближалось с жанром романа (в западной литературе – произведения Дефо, Свифта, Смоллетта; в России – «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда» Ф. Эмина, да и сам Булгарин в «Иване Выжигине» внес элементы жанра в развитие сюжета), – для путевых заметок – с мировоззренческих и эстетических позиций – он убежденно отстаивал приоритет «подлинности». Так, по поводу «приключения», случившегося с ним в Ливонии, путешественник замечает: «Вот одно нечаянное приключение от Петербурга до Риги. Все прочее было ожиданное, единообразное и рассчитанное, как будто по календарю. Можно бы кое-что и выдумать, – но это не мое дело. Правда есть девиз моего путешествия»[140]. Речь идет, как представляется, не о подлинности собственно фактической (хотя и она декларировалась Булгариным), а о подлинности отношений с читателем, выступающим в особой функции – сочувственника-собеседника. Происходит не художественное «расцвечивание» путешествий и их трансформация в беллетристическую форму, а, скорее, развитие и совершенствование риторических способов изображения, что приводит к своеобразному литературному эффекту, близкому художественному.

В риторическом тексте присущий ему монологизм не противоречит главной установке автора на многообразие и широту сферы общения, на ее демонстративную открытость адресату в узком и широком смыслах слова. Подразумевая 1830-е и более поздние годы, когда развитие жанра вступает в фазу новой активности, Т. Роболи отмечает: «Читатель в литературе “путешествий” наследует функцию друзей-адресатов ‹…›»[141]. Но необходимо отметить, что у Булгарина преодоление границ между условными адресатом и читателем в жанре путевых заметок происходит гораздо раньше, и коммуникативная переориентация жанра органично способствует такому преодолению. В путешествиях Булгарина можно наблюдать работу автора по созданию образа речевой среды на разных уровнях слова: просветительского, дружеского, полемического, иронического, лирического, остро сатирического. «Свободная перебойная манера» (выражение Т. Роболи[142]) является своего рода аналогом «свободного романа», но у Булгарина поиск подобной формы проецируется на жанр «безделки». Не случайны характерные для его сочинений разных жанров апелляции к Карамзину. «Легкость слога» способствует эффекту естественного течения речи, тщательно и осознанно создаваемому усилиями автора. Абстрактная универсальность шаблонов выводится на грань возможной жизненной реализации, в пограничную словесную область между литературой и бытом.