Читать книгу Дети войны. Народная книга памяти - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 25

Я жила в блокадном Ленинграде на Васильевском острове, училась в школе в одном классе с Таней Савичевой. Во время блокады умер мой отец, инженер Балтийского завода Федор Федорович Соболев. Маме, Серафиме Ивановне, удалось спасти своих детей – меня и брата Бориса. В августе 1942 года нашу семью вывезли в эвакуацию.

Школа осенью 1941 года

В эти тревожные дни особенно хотелось увидеться с друзьями по школе, но увы! Школа № 16, где я до войны училась, стала военным госпиталем.

Но занятия всё же начались, правда, не в школе. Детей собрали в полуподвальные помещения красного уголка дома 1/3 по Второй линии. Здесь не было, конечно, парт: их заменили канцелярские столы и откидные стулья. Когда-то, в мирное время, здесь проводились собрания жильцов, и управдом, стоя на подиуме, обращался к ним. Теперь это место заняла учительница. Никто из нас не знал её. Она была из другой школы, знаменитой школы «Шаффе»[5].

Мы уже давно голодали, и каждый хотел съесть кусочек хлеба, но никто не возмущался, не просил для себя. Старая учительница была одинока, и собачка заменяла ей всё.

Мы чувствовали это и уважали их любовь и преданность.

Но однажды учительница не пришла. Потом мы узнали: маленькую собачку, её друга, вырвали у неё из рук в парадной. Собачку съели. А через три дня умерла наша учительница, наш «стойкий оловянный солдатик». Умерла от горя.

От голода тогда ещё не умирали. Только опухали.

Это была удивительная женщина. Небольшого роста, худощавая, она, несмотря на возраст, держалась всегда прямо и никогда не паниковала. Страх, казалось, был ей неизвестен. Во время страшных осенних налётов, когда земля содрогалась и качались стены, она уверенно направляла детей в бомбоубежище Академии художеств, прижимала к себе самых маленьких. Мы прозвали её «стойкий оловянный солдатик». Несмотря на бесконечные вражеские налёты, артиллерийские обстрелы, занятия продолжались, даже на дом задавали.

А за невыученные уроки «стойкий оловянный солдатик» строго пробирала.

Она тыкала указкой на битые окна и говорила: «Наши солдаты там воюют, они проливают за вас кровь, а вы обязаны учиться, и хорошо учиться», – и нерадивым детям становилось стыдно.

Наталия Соболева (в архитектурном техникуме)

Обстановка в городе делалась всё тревожнее. В газетах писали: «Укрепить все подходы к Ленинграду, каждую улицу, каждую площадь, каждый переулок превратить в крепость, перекрыть врагу все пути в город». Но мы всё ещё учимся, на улицу почти не выходим, в перемену сидим на откидных стульчиках и переговариваемся о «квадрате налёта». Но была ещё одна причина, по которой мы сидели так тихо: наша учительница, наш «стойкий оловянный солдатик», никогда не расставалась со своей маленькой собачкой. Когда начиналась перемена, собачка тихонько приближалась к учительнице, вставала на задние лапки, выжидательно смотрела. А учительница незаметно доставала из кармана меленький кусочек хлеба, размером с грецкий орех, собачка осторожно слизывала его и умоляюще смотрела на хозяйку. У обеих на глазах были слёзы. Но странно вот что: мы уже давно голодали, и каждый хотел съесть кусочек хлеба, но никто не возмущался. Никто не просил для себя. Старая учительница была одинока, и собачка заменяла ей всё. Мы чувствовали это и уважали их любовь и преданность. Но однажды учительница не пришла. Потом мы узнали: маленькую собачку, её друга, вырвали у неё из рук в парадной. Собачку съели. А через три дня умерла наша учительница. Наш «стойкий оловянный солдатик». Умерла от горя. От голода тогда ещё не умирали. Только опухали.

Школа в бомбоубежище поздней осенью 1941 года

Вскоре после смерти старой учительницы нас собрали в бомбоубежище дома № 13. Здесь нам предстояло учиться зиму 1941—42 года. Помещение было просторным. Длинные столы были составлены в один ряд, вместо стульев были скамейки. Именно здесь я неожиданно встретилась с Таней Савичевой. Мы были знакомы ещё до школы. Обе очень любили ходить в маленькую булочную на Второй линии.

Именно здесь я неожиданно встретилась с Таней Савичевой. Мы были знакомы ещё до школы. Обе очень любили ходить в маленькую булочную на Второй линии. Когда-то отец Тани был её владельцем. А мой отец раньше был кондитером, владельцем пекарни и магазина. Мы с Таней обе очень любили разглядывать в витрине образцы баранок, бубликов, сушек. До войны мы с ней учились в 16-й школе и окончили там три класса.

Когда-то отец Тани был её владельцем.

А мой отец раньше был кондитером, владельцем пекарни и магазина. Мы с Таней обе очень любили разглядывать в витрине образцы баранок, бубликов, сушек. До войны мы с ней учились в 16-й школе и окончили там три класса. Здесь же, в бомбоубежище, нам предстояло учиться по программе четвертого класса. Учились в нашей школе две смены.

Но положение с продовольствием в городе непрерывно ухудшалось, многие дети уже еле ходили. А паёк всё уменьшался и достиг 125 граммов хлеба в день. Это был конец. Смерть подстерегала каждого. Учителя, как могли, поддерживали детей. Была организована новогодняя ёлка с обедом и маленьким кулёчком-подарком. В нём было несколько печенин, пряник и конфета. Выносить его надо было за пазухой, чтобы не отобрали хулиганы.

Школа в декабре 1941 года

В декабре отключили электричество, город погрузился во тьму. Занятия в бомбоубежище прекратились, ведь окон там не было, а светить в помещении было нечем. Казалось бы, занятия прекратились надолго. Но нет, вскоре детей по Второй-Первой линии В. О. собрали в доме № 1 (на Румянцевской площади). Здесь открылась очередная школа. Она помещалась в полуподвальном помещении. Занятия начинались теперь поздно – с 11 часов, чтобы пользоваться скудным дневным светом, который слабо просвечивал сквозь заклеенные бумагой окна. Парт как таковых, конечно, не было, их заменяли узкие столики. Было много стульев, но мы старались усаживаться плотнее, ближе друг к другу, чтобы немножко согреться. Дикий холод проникал повсюду. Мы почти не писали: страшно было вытаскивать руки из карманов, да и чернила давно замёрзли. Зато никогда так не ценилась поддержка соседа по парте. Прижимаясь друг к другу, мы чувствовали себя сильнее.

Однажды один мальчик (Его звали Фарид Армасов) залез на стол и, присев на корточки, закричал: «Я картошка! Я картошка». Выпуская клубы пара, он повторял: «Я горячая картошка!» Впервые за долгое время дети заулыбались, мальчик действительно напоминал кастрюлю с картошкой, которую накрыли, чтобы не остывала.

Однажды один мальчик (Его звали Фарид Армасов) залез на стол и, присев на корточки, закричал: «Я картошка! Я картошка». Выпуская клубы пара, он повторял: «Я горячая картошка!» Впервые за долгое время дети заулыбались, мальчик действительно напоминал кастрюлю с картошкой, которую накрыли, чтобы не остывала.

Когда на уроке пения разучивали песню «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой», от слабости одной девочке стало плохо, ведь петь надо было стоя. Тогда её сосед по парте принёс стул. И так, держась за поручень, девочка допела песню. А на другой день мальчики принесли несколько стульев.

Но однажды картошка всё же появилась. Настоящая картошка. Дело в том, что мы ходили после занятий на Средний проспект. Там рядом с немецкой церковью было организовано дополнительное питание для школьников: тарелка жидкого супа без хлеба. Мы его называли «Крупинка за крупинкой бегают с дубинкой». Но однажды в супе оказалась картошка. Как Фарид радовался, что ему досталось аж три кусочка. И как же он переживал за опоздавших. Им не достался этот суп. Этот мальчик старался подбодрить слабых и уставших. Но самому ему выжить не удалось: в январе вымерла вся его семья.

Наступила самая страшная пора.

Дикие морозы охватили город. За водой надо было ходить на прорубь, и не все могли дойти. Весь транспорт встал. Всё реже и реже встречались прохожие на улицах города, а если и встречались, то с трупом на саночках.

Когда мы, выстроившись рядами, проходили по улице к столовой, люди останавливались и говорили: «Это же дети, они живы, они выжили» – и вытирали глаза.

Смерть стала обычным явлением.

У нас умерли почти все родные.

У Тани Савичевой тоже. Однажды мы с ней встретились в своей булочной. Таня была очень слаба. Это была наша последняя встреча. А холода всё не отступали, в конце марта термометр опустился до минус 24, занятия в школе прекратились. Но зато удалось наладить Дорогу жизни. Увеличили хлебную норму. Да и весна всё-таки пришла.

Занятия в школе № 5 весной 1942 года

И снова начались занятия. Всех уцелевших детей собрали в школе № 5. Это была настоящая школа, к тому же очень старинная. Там стояли настоящие чёрные парты, и были дырочки для чернильниц. Дети теперь не мёрзли и чернила тоже. Да и с питанием стало намного лучше. Всех учеников водили в столовую, где давали полноценный обед. Когда дети, выстроившись рядами, проходили по улице к столовой, люди останавливались и говорили: «Это же дети, они живы, они выжили» – и вытирали глаза.

Старший архитектор

Город по-прежнему бомбили. Но теперь уже многие не спускались в бомбоубежище. Прямое попадание всё равно не спасало от гибели. Да и бомбёжки стали реже. А вот обстрелы из орудий участились. Надо было знать, какая сторона улицы наиболее опасна. В школе шли серьёзные занятия. За пять месяцев решили пройти весь учебный год. Мы занимались всю весну и лето. Более сильные ребята помогали отстающим и слабым. Когда на уроке пения разучивали песню «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой», от слабости одной девочке стало плохо, ведь петь надо было стоя. Тогда её сосед по парте принёс стул. И так, держась за него, девочка допела песню. А на другой день мальчики принесли несколько стульев.

Наступило лето. Появилась трава. Правда, её быстро выщипывали, но кое-где её всё-таки можно было найти. Легче стало с питанием. Но тут развернулась мощная эвакуация. Ведь много было ослабленных людей и детей, потерявших родителей. Их надо было вывести из осаждённого города. Нашу семью тоже эвакуировали, далеко, в Казахстан. После войны, когда мы вернулись в город, жизнь стала другой.

Прислала Лариса Романовская