Читать книгу Любовь по-французски - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 8

В третий день обсуждается поведение дам, которые искали одной только добродетельной любви, а также примеры лицемерия и коварства монахов.

На следующее утро, еще до того как все собрались в трапезной, госпожа Уазиль была уже там. Она пришла за полчаса до всех, чтобы просмотреть тот отрывок Священного Писания, который она готовилась прочесть вслух. И точно так же, как и в предыдущие дни, все были премного довольны ее чтением. Не успела она еще закончить, как один из монахов пришел звать всех к утренней мессе, ибо оказалось, что и сеньоры, и дамы были так поглощены этим чтением, что не слышали даже, как прозвонили колокола. Прослушав мессу со всем подобающим благочестием и потом скромно пообедав, чтобы чересчур обильная еда не притупила память и каждый мог получше вспомнить то, что должен был рассказать, они разошлись по своим комнатам, чтобы почитать свои записи в ожидании, когда настанет время идти на лужайку. Как только назначенный час настал, все отправились туда. И те, что решили в этот день рассказать нечто забавное, лукаво улыбались, и по их лицам можно было догадаться, что присутствующим будет над чем посмеяться. Когда все расположились на траве, Сафредана спросили, кому он передаст слово, чтобы начать третий день.

– Мне кажется, что вчера я очень провинился перед вами, а сам я не знаю никакой истории, которая могла бы загладить мою вину. Поэтому, я думаю, лучше всего было бы передать сейчас слово Парламанте; она со свойственной ей рассудительностью сумеет рассказать что-нибудь в похвалу дамам и заставить забыть о горькой истине, которую я вам высказал вчера.

– Я отнюдь не собираюсь расплачиваться за ваши грехи, – ответила Парламанта, – я постараюсь только сама не пойти по вашим стопам. Поэтому я хотела бы рассказать одну только правду, как мы клятвенно обещали друг другу, и убедить вас, что на свете есть дамы, которые в своих друзьях ищут прежде всего высокой и чистой любви. А поелику те, о которых пойдет сейчас речь, принадлежат к знатному роду, я расскажу все, как было, изменив только их имена. И прошу вас, любезные дамы, помните, что благородное и целомудренное сердце никакая любовь не заставит перемениться, как вы и увидите сами из моего рассказа.

НОВЕЛЛА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Роландина, которая до тридцати лет оставалась незамужней, зная, что отца нисколько не заботит ее участь и что госпожа ее не очень к ней расположена, завязала нежную дружбу с неким бастардом из знатного рода и обещала выйти за него замуж. Проведавший об этом отец строго-настрого приказал ей взять назад свое обещание. Однако девушка продолжала хранить верность возлюбленному своему до самой его смерти, и только после того как окончательно убедилась, что его нет в живых, вышла замуж за дворянина, принадлежавшего к тому же роду, что и она.

Была во Франции королева, которая любила, чтобы в ее свите всегда находились девушки из самых знатных домов. Среди них была некая Роландина, которая приходилась ей близкой родственницей. Но по причине каких-то неладов с отцом этой девушки королева питала к ней неприязнь. Роландина не выделялась среди остальных красотою, но и не была особенно дурна собой, благоразумие же и добродетель ее были так велики, что к ней сваталось немало знатных вельмож. Всем она отвечала отказом: отец ее любил деньги и ревниво берег свое состояние, не очень-то беспокоясь о благополучии дочери. Королева же, как я говорила, питала к ней неприязнь, и поэтому те из придворных, которые боялись прогневить свою госпожу, перестали выказывать девушке знаки внимания. Таким образом, из-за небрежения отца и презрения королевы несчастная Роландина очень долго не могла найти себе мужа. И в конце концов она стала этим очень тяготиться, и не столько потому, что ей так уж хотелось выйти замуж, сколько потому, что начала стыдиться своего положения. Она оставила двор и всю светскую суету, решив посвятить себя Богу, и стала проводить время в молитвах и рукоделье. И так вот молодые годы ее прошли в уединении, и жизнь ее была на редкость добродетельной и благочестивой. Когда ей было уже около тридцати лет, она встретилась с побочным сыном одного сеньора из знатного и славного рода – человеком весьма порядочным и благородным. Но бастард этот не был ни богат, ни красив, и поэтому не пользовался успехом у дам. Он оставался неженатым – и так как несчастье часто сближает людей, он начал ухаживать за Роландиной, ибо положение обоих, состояние их и участь во многом были сходны. И жалуясь друг другу на свои невзгоды, они так подружились, как только могут подружиться товарищи по несчастью, и старались возможно чаще встречаться и утешаться и утешать друг друга. И чем больше они виделись, тем больше росла и крепла их дружба. Те, кто знал, как уединенно живет Роландина и как она всех чуждается, видя ее теперь постоянно в обществе этого человека, стали возмущаться и старались внушить ее воспитательнице, что она не должна этого допускать. Та передала эти слова Роландине и сказала, что все возмущаются тем, что она столько времени проводит с мужчиной, который недостаточно богат, чтобы на ней жениться, и недостаточно красив, чтобы стать ее другом. Роландина, которая всегда была более склонна к скромной жизни, чем к светским забавам, ответила своей воспитательнице:

– Ах, матушка, вы же видите, что я лишена возможности избрать себе мужа, равного мне по положению, и что я всегда избегала общества людей молодых и красивых, боясь повторить ошибки, в которые впадают иные. А дворянин этот – человек, как вы сами знаете, очень порядочный и скромный, и беседы с ним всегда полезны и благочестивы. И если он утешает меня в моих невзгодах, то, поверьте мне, в этом нет ничего дурного ни для вас, ни для тех, кто пускается на всякие пересуды.

Бедная старушка, которая любила свою госпожу больше, чем самое себя, сказала:

– Мадемуазель, я вижу, что все, что вы говорите, сущая правда и что отец ваш и госпожа наша королева недостаточно добры к вам. Но коль скоро сейчас эти пересуды затрагивают вашу честь, то, будь это даже ваш собственный брат, вам надлежало бы отказаться от встреч с ним.

– Матушка, – заплакав, сказала Роландина, – раз вы мне даете такой совет, я поступлю так, как вы говорите. Но до чего же тяжко мне будет жить, когда на целом свете не останется никого, кто бы мог утешить меня в моем горе!

И когда бастард явился к ней, чтобы, по обыкновению, с нею побеседовать, она передала ему слова своей воспитательницы и в слезах просила его, чтобы он воздержался от встреч с нею до тех пор, пока не улягутся все эти слухи, – что он и сделал.

Но во время этой вынужденной разлуки и тот и другая, лишившись последнего утешения, стали испытывать страдания, которых не знали раньше. Роландина все время молилась, постилась и ездила по святым местам. Оказалось, что это была любовь, которой она дотоле еще не знала, и чувство это причиняло ей столько боли, что с той поры у нее не было ни минуты покоя. Бастард, так же как и она, жестоко страдал от любви, но в глубине сердца он уже понял, что любит ее, и решил, что постарается на ней жениться, ибо считал, что быть ее мужем для него большая честь. И он стал думать о том, как найти способ сказать Роландине о своей любви. Прежде всего он решил завоевать расположение ее воспитательницы и начал с того, что рассказал той, на какое страдание обрекают бедную девушку, отнимая у нее последнее утешение. Добрая старушка расплакалась и поблагодарила его за то, что он так предан ее госпоже. И они стали вдвоем думать, как ему устроить свидание с ней. Роландина должна была притвориться, что у нее мигрень и малейший шум ее раздражает. Когда же все уйдут в покои королевы, она получит возможность остаться со своим возлюбленным вдвоем и наговориться с ним вволю. Бастард несказанно обрадовался; последовав совету этой доброй женщины, он мог теперь всякий раз, когда хочет, говорить со своей подругой. Но так продолжалось недолго, ибо королева, которая недолюбливала Роландину, стала спрашивать, почему та по стольку времени не выходит из своей комнаты. И хотя кто-то сказал ей, что девушка больна, нашелся и другой человек, любивший позлословить за чужою спиной, и он не преминул добавить, что бастард, в обществе которого девушка проводит все вечера, должно быть, с успехом лечит ее от мигрени. Королева, нередко прощавшая грехи другим, к Роландине не знала снисхождения. И, послав за ней, она решительно запретила ей встречаться со своим другом где бы то ни было, кроме королевских покоев или зала. Роландина не подала и виду, что ей это тяжко, и сказала:

– Если бы я только знала, ваше величество, что все это вам неугодно, я никогда не стала бы с ним разговаривать.

Сама же она только и думала о том, чтобы найти какой-нибудь способ его опять увидеть, и на этот раз так, чтобы королева ничего не узнала. И вот как она поступила. По средам, пятницам и субботам Роландина постилась и в эти дни обычно оставалась в комнате одна со своей воспитательницей. И в те часы, когда все остальные придворные дамы уходили ужинать, она могла на свободе разговаривать с тем, кого все сильнее любила. И чем меньше у них оставалось на это времени, тем пламеннее становились их речи, – они с жадностью хватались за каждую украденную минуту, как вор хватается за драгоценные вещи. Но тайна их раскрылась: кто-то из слуг увидел, как в один из постных дней бастард из знатного рода вошел в комнату, где жили придворные дамы; он шепнул об этом другому, а тот все рассказал королеве, которая до того разгневалась, что молодому человеку никогда уже больше не разрешили переступать порог этой комнаты. Но чтобы не потерять возможности видеться со своей возлюбленной, он говорил, что едет куда-то по делу, и по вечерам отправлялся в замковую капеллу, переодевшись францисканцем или доминиканцем, и монастырская одежда так изменяла его внешность, что узнать его никто бы не смог. И так вот, во время службы, встречался он с Роландиной, которая приходила туда в сопровождении своей воспитательницы. И, видя, какую любовь она к нему питает, он не побоялся сказать ей:

– Мадемуазель, вы видите, каким опасностям мне приходится подвергаться, чтобы служить вам, и знаете, как строги запреты королевы, не позволившей вам говорить со мной. Знаете вы и упрямство вашего отца – он ведь и не помышляет о том, чтобы выдать вас замуж. Он отверг уже столько хороших партий, что ни в наших краях, ни где-либо в другом месте не найти никого, кто бы стал добиваться вашей руки. Я хорошо понимаю, что я беден и что вы могли бы выйти замуж за дворянина богаче меня. Но если почесть за сокровище истинную любовь и добрую волю, то, пожалуй, вы не найдете на свете более богатого человека, чем я. Господь наделил вас превеликим богатством, и вам грозит опасность разбогатеть еще больше. Если бы мне удалось услыхать, что выбор ваш пал на меня и вы согласны стать моей женой, то это было бы для меня несказанным счастьем и до конца моих дней я остался бы вашим мужем, другом и верным слугою. Если же вы предпочли бы человека, по положению равного вам – а найти такого совсем не легко, – он захотел бы стать вашим господином и больше бы думал о ваших богатствах, нежели о вас самой, и красота была бы для него дороже, чем добродетель. Пользуясь своим правом распоряжаться всем, что у вас есть, он обращался бы с вами хуже, чем вы этого заслужили. И я так страстно хочу, чтобы желание мое исполнилось, и так боюсь, чтобы вы не подчинились чьей-то чужой воле, что я молю вас принять такое решение, которое сделало бы меня счастливейшим из людей, позволив мне исполнить все ваши желания и заботиться о вас так, как не мог бы никто на свете.

Роландина, слыша, что он говорит ей именно то, что ей самой хочется сказать ему, ответила:

– Я очень рада, что вы первый заговорили о том, что я давно уже хотела вам сказать. Все эти два года, с тех пор как я познакомилась с вами, я думаю об этом денно и нощно и стараюсь взвесить все доводы и решить, должна ли я связывать свою судьбу с вашей. Ведь коль скоро я все равно решила, что должна буду выйти замуж, остается только выбрать того, кто был бы мне по душе. И разве могут что-нибудь значить для меня красота, богатство и знатность, если я убеждена, что единственный человек, с которым я могла бы жить спокойно и счастливо, – это вы? Я знаю, что, сделавшись вашей женой, я не прогневлю Господа, а только исполню его волю. Что касается отца моего, то он так мало заботился о моих интересах и столько раз отказывал моим женихам, что теперь, если я и выйду замуж, он по закону не имеет права лишить меня наследства. Но пусть даже я ничем не буду владеть, кроме того, что есть у меня сейчас, – с таким мужем, как вы, я буду почитать себя самой богатой женщиной в мире. Что же касается госпожи моей королевы, то совесть не помешает мне ослушаться ее, дабы исполнить веление Господа Бога, ей-то ведь совесть не помешала лишить меня счастья, которое я могла иметь в дни моей юности. Но чтобы вы не сомневались в том, что любовь моя к вам высока и чиста, вы должны будете пообещать мне, что не станете добиваться женитьбы на мне до тех пор, пока отец мой жив, или до тех пор, пока мне тем или иным путем не удастся добиться его согласия.

Бастард охотно все это ей обещал, и, чтобы скрепить свои обещания, они обменялись кольцами и, придя в церковь, торжественно поцеловали друг друга, призвав себе в свидетели Бога. И кроме поцелуев, между ними никогда ничего не было.

Сердца их наполнились радостью истинной любви, и, всецело положась на силу своего чувства друг к другу, они не виделись долгое время. И не было такого поприща, на котором бы бастард из знатного рода не подвизался, радуясь тому, что в бедности своей он богат, поелику Господь даровал ему такую жену. Возлюбленная же его за все время его отсутствия была ему верна и не обращала никакого внимания на других мужчин. И хоть немало женихов просили ее руки, она всем отвечала отказом, говоря, что уже столько лет прожила одна, что теперь ни о каком замужестве вовсе не помышляет. А так как столь многие получали отказы, слух о ее непреклонности дошел и до самой королевы, и та позвала ее к себе и спросила, почему она так упрямится. Роландина ответила, что не хочет ослушаться ее воли, сказав, что хорошо помнит, как королева не соглашалась выдать ее замуж даже тогда, когда она была молода и могла бы быть счастлива со своим избранником. Теперь же долгие годы приучили ее к терпению, и она довольствуется своим положением. И каждый раз, когда королева заговаривала с ней о замужестве, она неизменно отвечала ей то же самое.

Когда война окончилась и бастард вернулся ко двору, Роландина по-прежнему не разговаривала с ним на людях и, чтобы увидеть его, отправлялась в одну из церквей, сказав, что идет туда исповедоваться, ибо она ни на минуту не забывала, что королева под страхом смерти запретила им всякие встречи и разговоры наедине. Но благородная любовь не знает никаких преград, и чем зорче стерегли их враги, тем искуснее они находили способ увидеться и поговорить друг с другом. И они перебирались из церкви в церковь, из монастыря в монастырь, лишь бы только взоры их могли встречаться. И так продолжалось до тех пор, пока король не отправился в свой охотничий замок близ Тура. Замок этот был расположен в уединенном месте; церквей поблизости не оказалось, и дамы слушали мессу в замковой часовне, где было очень тесно и не было никаких укромных уголков, в которых можно было бы укрыться от посторонних глаз. Но несмотря на то что судьба им на этот раз не благоприятствовала, любовь их нашла другую лазейку. Ко двору приехала знатная дама, приходившаяся родственницей бастарду. Дама эта вместе с сыном поселилась в королевском замке, причем комната ее сына была расположена в самом конце того крыла, где находились покои короля. А оттуда через окно отлично было видно окно комнаты противоположного крыла, которая была прямо над королевским залом; в этой-то комнате и поместились все придворные дамы. Заметив, что молодой принц несколько раз подходил к открытому окну, Роландина послала воспитательницу оповестить своего возлюбленного. Тот тщательно все разведал, а потом, зайдя в комнату принца, сделал вид, что увлекся чтением книги «Рыцари Круглого Стола», которую он там нашел. И когда все отправились обедать, бастард из знатного рода остался там один и попросил слугу запереть дверь, сказав, что хочет дочитать начатую книгу и что за всем здесь присмотрит. А так как слуга знал, что это родственник его господина и человек, на которого вполне можно положиться, то он ушел, предоставив ему полную свободу. В это время к окну напротив подошла Роландина. Чтобы иметь повод задержаться и подольше поговорить с ним, она, притворившись, что у нее болит нога, обедала и ужинала отдельно от всех и проводила эти часы в одиночестве. Она придумала себе занятие – плести покрывало из тонкого ярко-красного шелка – и, оставшись одна, вешала это покрывало на окно в знак того, что, кроме нее, в комнате никого нет. Удостоверившись, что все ушли, она таким образом извещала своего возлюбленного, который подходил к окну напротив, и они могли тогда разговаривать достаточно громко, не боясь, что кто-нибудь их услышит. Когда же она замечала, что кто-то идет, она кашляла или делала ему знак, и он успевал вовремя скрыться. Те, кому было поручено следить за влюбленными, были уверены, что они давно уже охладели друг к другу, ибо Роландина никогда не выходила из комнаты, а ему вход туда был строго-настрого запрещен.

Однажды мать молодого принца подошла случайно к окну, возле которого лежала на столе упомянутая толстая книга, и, увидев в окне напротив одну из придворных дам, поздоровалась с ней и стала разговаривать. Мать принца спросила ее, как себя чувствует Роландина. Придворная дама ответила, что, если ей угодно, она может ее увидеть, и позвала Роландину. В ночном чепчике девушка подошла к окну, после чего, перекинувшись несколькими словами о ее здоровье, они попрощались и каждая ушла к себе. Взглянув на толстую книгу «Рыцари Круглого Стола», дама сказала лакею, которому было поручено смотреть за этой книгой:

– Удивляюсь, как это молодые люди тратят столько времени, читая подобные пустяки!

Лакей ответил, что его еще больше удивляет, что люди уже в летах и к тому же очень умные восторгаются ею еще более, чем молодые, и тут же упомянул об ее родственнике – бастарде, который ежедневно пять или шесть часов проводит за чтением этой книги. Дама сразу же догадалась, что все это неспроста, и велела лакею спрятаться и последить, как будет вести себя бастард, оставшись наедине. Тот так и поступил и обнаружил, что книгой, особенно интересовавшей бастарда, было окно, к которому подходила Роландина, чтобы поговорить с ним, и услыхал, как любезно они говорят друг с другом, будучи уверены, что их никто не слышит. На другой день лакей обо всем рассказал своей госпоже, а та призвала к себе бастарда и впредь запретила ему приходить в комнату ее сына. В тот же вечер она пригрозила Роландине, что, если это безрассудство не окончится, она расскажет об ее недостойном поведении королеве. Роландина же нисколько не смутилась и поклялась, что, с тех пор как королева запретила ей видеться с ее возлюбленным, она не сказала ему ни слова и что все это одни лишь сплетни лакеев. Что же касается до разговора через окно, то она уверяла, что у нее в мыслях не было прибегать к такому способу. Бастард же, боясь, что его тайна будет раскрыта, поторопился уехать и долгое время не возвращался ко двору. Но он все же находил возможность писать Роландине, и переписка их велась так хитро, что ежедневно она получала от него по два письма, и, несмотря на все старания королевы, ни одного из этих писем перехватить ей не удалось.

Переписка эта велась сначала через посредство монахов, а потом, когда этой возможности больше не стало, бастард стал посылать письма с маленьким пажом, одетым в цвета то одного, то другого дворянина; паж этот толкался у дверей, где проходили придворные дамы, и в общей суматохе всегда улучал минуту, чтобы передать письма Роландине. Однажды, когда королева отправилась на прогулку, один из ее придворных, которому было поручено следить за влюбленными, повстречал дорогой маленького пажа и, заподозрив его, тут же кинулся за ним вслед. Но мальчуган был хитер и, сообразив, что его будут обыскивать, забежал в первый попавшийся дом, где в это время старуха хозяйка готовила на очаге обед, и за одно мгновение сжег все письма. Гнавшийся за ним придворный ворвался в этот дом; он раздел бедного пажа донага, обыскал его одежды, но ничего не нашел и отпустил его. Когда мальчик убежал, старуха спросила, почему он так строго его обыскивал.

– Я искал письма, которые у него должны были быть, – отвечал придворный.

– Напрасно вы так усердствовали, – сказала старуха, – он их хорошо спрятал.

– Спрятал? Так скажи мне, где они? – стал упрашивать ее придворный, надеясь что-то найти. Но когда он узнал, что письма сожжены, он должен был признаться, что мальчишка его перехитрил. И он немедленно рассказал обо всем королеве. С этого дня бастард не стал больше посылать к Роландине пажей, а поручил это дело своему старому слуге, который, невзирая на то что королева под страхом смерти запретила кому бы то ни было оказывать помощь влюбленным, о чем он отлично знал, тем не менее взялся доставлять Роландине письма бастарда. Однажды, прибыв в замок, старик стал ждать возле дверей, открывавшихся на широкую лестницу, по которой проходили все придворные дамы. Но один из лакеев, который однажды его уже видел, сразу его опознал и сообщил об этом стольничьему королевы, который, долго не раздумывая, велел тотчас же его схватить. Старый слуга был человеком опытным и осторожным и, заметив, что за ним следят, повернулся к стене, как бы собираясь отправить свою нужду, и там, разорвав письмо в мелкие клочки, выбросил его за дверь. Старика тут же схватили и тщательно обыскали. Когда же убедились, что при нем ничего нет, его заставили поклясться, что он не вез с собою никаких писем, и всячески пытались заставить его признаться в том, что он нарушил запрет королевы. Но ни обещания, ни угрозы не возымели на него ни малейшего действия, и он ничего не сказал. Об этом было доложено королеве, и тогда кто-то из придворных посоветовал хорошенько поискать, не осталось ли каких следов за дверью, возле которой был схвачен старик. Так и сделали и действительно обнаружили там то, что искали, – разорванное на мелкие клочки письмо. Позвали духовника короля, и тому удалось, разложив все бумажки на столе, прочесть письмо, где черным по белому была написана правда о влюбленных. Из этого письма явствовало, что они поженились, ибо бастард каждый раз называл Роландину не иначе как своей женой. Королева, у которой не нашлось должной снисходительности к проступку ближнего, подняла большой шум и распорядилась, чтобы любыми средствами старого слугу заставили признаться в том, что он вез это письмо и собирался передать его Роландине. Они думали, что, увидев собранные воедино клочки письма, он уже не посмеет отпираться. Но, невзирая ни на какие доводы и доказательства, старик ни в чем не признался. Тогда стражи свели его на берег реки и посадили в мешок, сказав, что, не признав того, что действительно было, он солгал и Богу, и королеве. Но верный слуга был согласен скорее умереть, чем выдать своего господина, и попросил, чтобы к нему вызвали духовника. И после того как тот исповедовал его и старик покаялся во всем, в чем был грешен, он сказал:

– Скажите господину моему, что я вручаю ему жизнь моей жены и моих детей, свою же я со спокойной совестью кладу за него. А теперь делайте со мной все, что хотите, я все равно не скажу ни слова против моего господина.

Тогда, чтобы еще больше его напугать, его кинули в мешке прямо в реку, продолжая кричать:

– Скажи всю правду – и жизнь твоя спасена!

Но, не получив от него и на этот раз никакого ответа, истязатели вытащили его из воды и доложили о его стойкости королеве. Тогда та сказала, что ни супругу ее, королю, ни ей самой не выпало счастья иметь таких верных слуг и что счастье это досталось тому, кто ничем не может за эту верность вознаградить. И она сделала все, что было в ее силах, чтобы переманить старого слугу к себе на службу, но тот ни за что не соглашался покинуть своего господина. Однако в конце концов бастард все же его отпустил, он поступил на службу к королеве и прожил остаток своих дней в покое и счастье.

Узнав из этого письма о том, что влюбленные стали мужем и женой, королева послала за Роландиной и, вне себя от гнева, стала позорить ее, называя ее не «моя кузина», как прежде, а «негодница» и всякий раз пеняя ей, что она осрамила свою семью и родных тем, что втайне от всех вышла замуж, больше же всего оскорбила этим ее – свою госпожу, не испросив на это ее согласия. Но Роландина давно уже знала о неприязни к ней королевы и сама отвечала ей тем же. А раз у нее не было к ней любви, то не могло быть и страха. К тому же она была уверена, что, выговаривая ей в присутствии других, королева делает это не из любви к ней, а лишь из желания перед всеми ее опозорить и гораздо больше радуется возможности публично ее унизить, чем огорчается, узнав о ее падении. Поэтому Роландина отвечала своей госпоже с веселым лицом, и слова ее были тверды; королева же была и смущена и разгневана.

– Ваше величество, если бы вы сами не знали, что творится у вас в сердце, я бы напомнила вам, какую неприязнь вы питали к моему отцу и ко мне. Но вы настолько хорошо это знаете, что для вас не должно быть неожиданностью и то, что ото всех остальных ваше отношение к нам никак не укрылось. Что же до меня, ваше величество, то я заметила это себе на горе. Ведь если бы вы были благосклонны ко мне, как к другим, которые не состоят ни в каком родстве с вами, я давно бы была уже замужем, к чести своей и вашей. Но вы отказали мне в этой милости, и все хорошие партии, которые мне предлагались, прошли мимо меня из-за нерадивости моего отца и из-за того, что вы не хотели отнестись ко мне благосклонно. От всего этого я впала в такое отчаяние, что, если бы только здоровье мое позволило мне вынести все тяготы монашеской жизни, я с величайшей радостью удалилась бы в монастырь, лишь бы избавить себя от всех жестоких мучений, которые вы столько времени мне причиняли. И вот, когда я была в полном отчаянии, мне повстречался дворянин, который происхождением своим был бы не менее благороден, чем я, если бы только в свете не делали разницы между любовью и узаконенным браком, – вы ведь знаете, что его отец еще более знатен, чем мой. А вы, ваше величество, за всю жизнь не простили мне ничтожнейшего проступка, вы считали, что я не способна ни на что хорошее и не заслужила ни в чем вашей похвалы, но вы же отлично могли убедиться сами, что я сторонилась любви и чуждалась всего мирского и что я вела жизнь скромную и благочестивую. И вам показалось странным, что я вдруг заговорила с человеком, столь же несчастным в этой жизни, как и я, в чьей дружбе я искала лишь одного – утешения в моем горе, ибо в мыслях моих другого ничего не было. И когда я увидела, что меня лишают этой последней радости, отчаяние мое было так велико, что, хотя вы и пытались отнять у меня покой и счастье, я решила за них бороться. И тогда мы с ним стали говорить о том, чтобы пожениться, и обручились, обменявшись кольцами. Вот почему мне кажется, ваше величество, что, называя меня негодницей, вы крайне ко мне несправедливы. Ведь наша с ним дружба была так велика, и столько раз мне представлялся случай быть с ним ласковее и ближе, – и несмотря на это, кроме поцелуев, между нами ничего не было. Я упорно надеялась, что Господь будет милостив ко мне, и еще до того как мы поженимся, мне удастся как-нибудь убедить отца согласиться на этот брак. И ни в чем я не нарушила воли Господа Бога и не прегрешила против совести. До тридцати лет я все ждала, каково будет ваше решение и что надумает мой отец, и, смирив сердечный жар, долгие годы берегла свою чистоту и невинность, и никто не может ни в чем меня упрекнуть. И наконец, вняв разумному совету, который мне дал Господь, и видя, что годы мои уходят и мне так и не найти супруга, равного мне по происхождению, я решила выйти замуж по собственной воле. Не искала я в этом браке услады для глаз – вы ведь знаете, что возлюбленный мой не отличается красотой; не искала я и плотских утех, ибо никакой плотской связи у нас с ним не было; и влекли меня не гордость и не тщеславие, – он ведь беден и невысокого положения. Мне нужна была только его доброта, – а в этом ему нельзя отказать, – и великая любовь, которую он ко мне питает и которая позволяет мне надеяться, что я буду жить с ним в мире и счастье. И вот, взвесив в уме все хорошее и дурное, что мне может принести брак с этим человеком, я решила остановить свой выбор на нем, считая, что для меня это лучшая из всех партий. Я раздумывала над этим целых два года и сказала себе, что остаток дней моих проведу только с ним. Решение мое столь непоколебимо, что никакие муки, ни даже сама смерть не заставят меня от него отступить. Поэтому я молю вас, ваше величество, простите мне то, что вполне заслуживает прощения, и не лишайте меня счастья и покоя, которые я надеюсь найти с ним.

Видя решимость на ее лице, слыша, как уверенно она говорит, королева не нашла никаких разумных доводов, чтобы ей возразить. Дав волю гневу, она продолжала всячески поносить ее, а потом, заливаясь слезами, воскликнула:

– Несчастная, вместо того чтобы вести себя со мною смиренно и раскаяться в столь великом проступке, ты говоришь дерзко, и в глазах у тебя нет ни слезинки. Ты выказываешь этим только свое жестокосердие и упрямство. Но если король и твой отец захотят послушать моих советов, они запрячут тебя в такое место, где ты заговоришь совсем иначе.

– Ваше величество, – сказала Роландина, – вы корите меня тем, что я говорю слишком дерзко, – я готова умолкнуть, если вам не будет угодно разрешить мне вам отвечать.

Когда же королева приказала ей говорить, она сказала:

– Мне ведь не пристало, ваше величество, говорить с вами, моей госпожой и самой могущественной из всех королев, дерзко и без должного уважения. Я этого не хотела и отнюдь не собиралась этого делать. Но коль скоро у меня нет адвоката, который бы стал меня защищать, единственная защитница моя – это истина. Я одна ее знаю и решилась высказать ее вам без всякой боязни, надеясь, что, когда вы ее услышите, вы не станете думать обо мне так, как думали до сих пор. Мне совсем не страшно, что кто-то узнает, как я вела себя, ибо я убеждена, что ни Господа, ни чести своей я не оскорбила. Вот почему я говорю без всякой боязни: я уверена, что тот, кто видит сердце мое, сейчас со мною. А если Великий судия стоит за меня, то чего же мне бояться тех, кто сам подлежит его суду? Зачем же я стану плакать, если совести моей и сердцу не в чем меня упрекнуть, и я настолько далека от всякой мысли о покаянии, что, если бы все началось сначала, я снова поступила бы так, как поступала доселе? А вам, ваше величество, действительно есть о чем плакать, – вы ведь отравили мне самые лучшие годы моей жизни. Теперь вот вы вините меня перед людьми за то, в чем не я, а сами же вы виноваты. Уж если бы я оскорбила Господа, короля, вас, родных моих и поступила наперекор моей совести и после всего этого не раскаялась и не разрыдалась, вы действительно могли бы считать меня жестокосердной. Но чего же ради мне плакать и раскаиваться в поступке благом, справедливом и бескорыстном, о котором никто не мог бы сказать ничего дурного, если бы вы раньше времени его не разгласили, показав тем самым, что ни моя честь, ни честь моих родных, ни вашего собственного дома для вас не столь уже много значит, что важнее всего для вас – меня опозорить. Ну что же, если так вам было угодно, государыня, я не стану ни в чем вам перечить. И если вы придумали для меня какое-нибудь наказание, которого я вовсе не заслужила, я столь же радостно приму эту муку. Поэтому укажите только отцу, как он должен меня наказать, и он не преминет все сделать так, как вы захотите. Мне станет легче, если я буду знать, что отец выполняет вашу волю, причиняя мне зло; я помню, что, когда речь шла о моем счастье, он по вашей же воле медлил, а теперь, опять-таки чтобы угодить вам, он поспешит. Но есть Отец в небесах, и я убеждена, что он дарует мне терпение, чтобы вынести все страдания, которые вы мне уготовили, в это я твердо верю.

Разгневанная королева приказала, чтобы Роландину увели с глаз ее и заперли в комнате, где бы она не могла ни с кем разговаривать. Но воспитательница ее осталась при ней, и через нее Роландина сообщила своему мужу о том, что произошло и что она собирается делать. Бастард считал, что услуги, которые он некогда оказал королю, могут ему теперь помочь в его деле, и немедленно отправился ко двору. Встретив короля на прогулке, он рассказал ему все и стал умолять, чтобы он помог ему: успокоил королеву и сделал так, чтобы его брак с Роландиной вступил в законную силу. Король ничего ему не ответил и только спросил:

– А вы с ней действительно поженились?

– Да, государь, – ответил бастард, – покамест еще мы только дали друг другу клятву, но, с вашего соизволения, мы исполним все остальное.

Король опустил голову и, не говоря ни слова, направился прямо в замок. Там он призвал капитана стражи и приказал ему арестовать несчастного. Но один из друзей бастарда, догадавшись о намерениях короля, вовремя предупредил своего друга о грозящей опасности, посоветовав ему укрыться у него в доме неподалеку от замка. Он обещал бастарду, что, если король станет его разыскивать, он немедленно ему об этом сообщит и даст ему возможность покинуть пределы страны, если же все успокоится, то пошлет за ним, чтобы вернуть его ко двору. Бастард поверил ему и так ловко спрятался, что начальнику стражи не удалось его разыскать.

Король и королева никак не могли решить, что им делать с девушкой, которой выпала на долю честь быть их родственницей. Наконец, по совету королевы, было решено отправить ее к отцу и рассказать тому обо всем, что произошло. Но прежде чем отправлять ее туда, к ней послали нескольких священников и членов Государственного совета. Те и другие уверяли Роландину, что брак, в который она вступила, ничем не связывает ее, что она и ее возлюбленный вправе нарушить данную друг другу клятву. Ее уговаривали расторгнуть этот союз и расстаться с бастардом, как того хочет король, дабы честь ее дома ничем не была запятнана. Она ответила, что во всем готова слушаться короля, но никогда не пойдет против совести и что тех, кого соединил Господь, люди разъединить не вольны. И она попросила их не искушать ее так безрассудно, ибо любовь и добрая воля, которая зиждется на страхе Божьем, и есть истинные узы любви, а узы эти так крепко привязывают ее к любимому человеку, что и огонь, и вода, и железо перед ними бессильны. Порвать их может только смерть, и только ей одной позволено взять обратно и кольцо, и клятву. Она просила их больше не обращаться к ней с такими речами.

И в решении своем она была так тверда, что согласна была скорее умереть, лишь бы не нарушить свое обещание. Посланцы вернулись к королю и объявили ему о непреклонном решении Роландины. Когда король и королева убедились, что нет силы, которая заставила бы ее отречься от мужа, они отправили ее к отцу, и вид у нее был такой печальный, что, кого бы она ни встречала в пути, все плакали от жалости к ней. Будь она даже действительно виновна, наказание было так велико, и она так стойко его переносила, что самый проступок ее стал в глазах людей добродетелью. Когда весть о поведении Роландины дошла до отца, он не пожелал видеть дочь и отправил ее в замок, расположенный среди лесов; замок этот он построил незадолго до этого по особому случаю, который стоит того, чтобы о нем рассказать отдельно. Он посадил ее под стражу и долгое время держал там, обещав, что выпустит на свободу и снова признает своей дочерью, как только она откажется от мужа. Но Роландина была непоколебима; она готова была сносить тюремные узы, лишь бы не расторгать священных уз брака, и ее не прельщала никакая свобода, если ради этой свободы она должна была отречься от самого дорогого на свете. И глядя на нее, можно было подумать, что все страдания были для нее лишь приятным времяпрепровождением, ибо страдала она за того, кого любила.

Но чего стоят мужчины? Бастард, который, как вы видели, был ей многим обязан, уехал в Германию, где у него было немало друзей. Вел он себя там легкомысленно и этим только доказал, что алчность и тщеславие имели над ним больше власти, чем истинная любовь. Он влюбился там в какую-то даму – и столь сильно, что даже забывал писать той, которая ради него пошла на такие муки. Ибо, как ни жестока была к ним судьба, им все же удавалось писать друг другу, и мешало этому только безрассудное и вероломное увлечение, которое возымело над ним власть на чужбине. Роландина не могла об этом не догадаться. Видя, что письма его стали намного холоднее, чем были, и совсем не похожи на прежние, она заподозрила, что какая-то новая любовь стоит стеной между ними и разлучает их так, как не могли разлучить ни страдания, ни беды. Но ее собственная любовь была так велика, что всякое подозрение само по себе было для нее нестерпимо. Поэтому она нашла способ послать тайком в Германию одного верного слугу, и не для того, чтобы он передал мужу какое-либо поручение, письменное или устное, а чтобы последил за ним и рассказал ей потом всю правду. Вернувшись, слуга сообщил ей, что бастард действительно без памяти влюблен в одну знатную немку и что даже ходят слухи, что он собирается на ней жениться, ибо она богата. Известие это так опечалило бедную Роландину, что, не в силах справиться со своим горем, она тяжело захворала. Те, кто знал причину этой болезни, стали от имени отца твердить, что, коль скоро она убедилась в вероломстве бастарда, она теперь могла бы легко расстаться с ним, и пытались ее всячески к этому склонить. Но, как ни тяжко она страдала, не было никакой возможности заставить ее изменить свое решение. Это было последним испытанием, которое доказало, сколь велики добродетель ее и любовь. Ибо, по мере того как его чувство к ней ослабевало, ее любовь росла и, несмотря ни на что, оставалась беззаветной и самозабвенной, восполняя собою все, чего недоставало в любви бастарда. И когда она увидела, что чувство, которое еще недавно они делили между собой, сосредоточилось теперь только в ее сердце, она решила, что будет свято оберегать его до тех пор, пока один из них не умрет. Но благость Господня, которая есть истинная любовь и совершенное милосердие, сжалилась над ее страданием и долготерпением, – в скором времени, домогаясь любви другой женщины, бастард умер. Когда те, кто присутствовал на его похоронах, сообщили ей об этом, она послала сказать отцу, что просит его поговорить с ней. Отец, который с того дня, как заточил ее в замок, ни разу ее не видел, тут же отправился к ней. Внимательно ее выслушав, он не стал ничем корить ее и уже не угрожал убить, как это делал раньше, а вместо этого обнял ее и со слезами сказал:

– Дочь моя, правда на твоей стороне, ведь если ты и совершила проступок, виноват в этом я сам. Но коль скоро Господь так рассудил, я не стану вспоминать прошлое.

И, приведя Роландину к себе в дом, он окружил ее всей той заботой, на которую она имела право как старшая дочь. И к ней посватался один дворянин, состоявший с ними в родстве и имевший тот же герб, человек рассудительный и достойный. Часто бывая в их доме, он проникся к ней великим уважением и воздавал ей хвалу именно за то, за что другие ее порицали, ибо понимал, что помыслы ее возвышенны и чисты. Брак этот был по душе как самой Роландине, так и ее отцу, – и долго не раздумывая, они поженились. Правда, брат ее, бывший единственным наследником, не хотел выдать причитающуюся ей часть наследства под предлогом того, что она ослушалась отца. И когда старик умер, он так плохо с ней обошелся, что Роландине и мужу ее, который был младшим в роду и не имел никакого состояния, жить было очень трудно. Но Господь милостив: брат, который хотел присвоить все отцовское состояние, неожиданно умер, и в один прекрасный день им досталось все наследство отца. Таким образом Роландина стала владелицей большого, хорошего дома, где она достойно и благочестиво прожила остаток дней своих, любимая мужем. И уже после того, как она вырастила двоих сыновей, которых ей и супругу ее послал Господь, она радостно отдала свою душу тому, в кого свято верила всю свою жизнь.

– А теперь, благородные дамы, я хочу, чтобы мужчины, которые столько твердят о нашем непостоянстве, рассказали о ком-нибудь из них, кто был бы достойным супругом и добродетелью своей и верностью мог соперничать с этой женщиной. Я уверена, что сделать это так трудно, что лучше уж, пожалуй, оставить их в покое и не обременять столь непосильной задачей. А вас я молю, не порочьте нашу славу – или не любите нас вовсе, или любите истинною любовью. И не говорите, пожалуйста, что девушка эта запятнала чем-нибудь свою честь, – напротив, стойкостью своей она возвеличила честь всех нас, женщин.

– Право же, Парламанта, – сказала Уазиль, – вы рассказали нам историю женщины поистине благородной и великодушной. Но ее достоинства еще больше выигрывают оттого, что муж ее оказался человеком бесчестным и способным покинуть ее ради другой.

– По-моему, труднее всего ей было вынести именно это, – сказала Лонгарина. – Нет такого тяжкого груза, которого любовь не могла бы поднять легко, если оба любят с равною силой. Но если один уклоняется и всю тяжесть готов взвалить на другого, тому никак не справиться с этой ношей.

– Вы должны бы пожалеть нас, – сказал Жебюрон, – ведь это мы несем на себе всю тяжесть любви, а вы и пальцем не пошевелите, чтобы нам стало полегче.

– Полноте, Жебюрон! – воскликнула Парламанта. – Ноши, которые достаются мужчинам и женщинам, часто совсем не одинаковы. Ведь любовь женщины зиждется на благочестии и на благородстве, она так справедлива и так разумна, что тот, кто отказывается от нее, скорее всего труслив и подл и перед людьми, и перед Богом. Любовь же большинства мужчин нашего круга настолько явно зиждется на удовольствии, что, не зная об их дурных намерениях, женщины нередко заходят сами довольно далеко. Когда же Господь сподобит их вовремя узреть вероломство тех, кого они почитали порядочными людьми, они еще могут спасти честь свою и доброе имя, ибо безрассудства, которые длятся недолго, не могут принести много зла.

– Хорошо же вы рассуждаете, – сказал Иркан, – вам пришло в голову доказывать, что благородные женщины вправе, не запятнав своего благородства, оставлять мужчин, мужчины же, по-вашему, так поступать не должны, как будто сердце у тех и у других сделано из разного материала. Но, как ни различны лица их и одежда, я думаю все же, что желания их весьма схожи, разве только что искусно скрытое коварство женщины опаснее.

Парламанту это несколько рассердило, и она сказала:

– Если я правильно поняла, вы считаете, что коварные женщины, когда козни их раскрыты, уже неопасны.

– Довольно об этом говорить, – сказал Симонто, – чего нам спорить о том, чье сердце выше: сердце женщины или сердце мужчины. По правде говоря, лучшее из них и то ничего не стоит. Давайте-ка спросим, кому Парламанта передает сейчас слово, чтобы мы могли услышать еще один интересный рассказ.

– Я передаю его Жебюрону, – объявила Парламанта.

– Ну, раз я начал уже говорить о францисканцах, – сказал Жебюрон, – я не обойду молчанием и бенедиктинцев и расскажу о том, какими они стали сейчас. Но при этом, рассказывая о недостойном монахе, я вовсе не хочу поколебать ваше уважение к людям, которые его вполне заслужили. Впрочем, поелику царь Давид сказал: «Всякий человек лжец»; и в другом месте: «Нет делающего добро, нет ни одного», – принимать человека, мне кажется, надо таким, каков он есть; если в нем и есть что-то благое, то оно идет от Источника всего, а не от самого творения. Если же начать сверх меры хвалить человека, он возомнит о себе больше, чем следует, и этим поддастся обману. А для того чтобы вы поняли, что и под самой большой строгостью может скрываться самое необузданное вожделение, послушайте о том, что приключилось в царствование короля Франциска Первого.

НОВЕЛЛА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Элизор с излишней откровенностью признается в любви королеве Кастильской, и она подвергает его жестокому испытанию, от которого он вначале страдает, а впоследствии только выигрывает.

При дворе короля и королевы Кастильских, имена которых я не стану называть, находился некий дворянин, и во всей Испании никто не мог сравниться с ним в благородстве и красоте. Все дивились его достоинствам, но еще того больше дивились его странному образу жизни, ибо никто никогда не видел, чтобы он ухаживал за какой-нибудь дамой. При дворе было немало красавиц, которые могли воспламенить даже лед, но ни одна из них не могла овладеть сердцем этого дворянина, имя которого было Элизор.

Хотя королева и была женщиной добродетельной, однако и она оказалась не чуждой тому огню, который чем более скрыт, тем сильнее разгорается. И чем больше она приглядывалась к этому дворянину и видела его полнейшее равнодушие к женщинам, тем больше ее это удивляло. И как-то раз она спросила его, не означает ли это, что любовь действительно не находит себе места в его сердце. На это он ответил ей, что, если бы она увидела сердце его так, как видит его лицо, она никогда бы не задала ему этого вопроса. Ей захотелось узнать, что все это значит, и она так настойчиво стала его расспрашивать, что он признался ей, что любит некую даму, благородство и строгий нрав которой не знают равных. Но как королева ни старалась выведать у него, кто эта дама, как ни просила и ни требовала, чтобы он назвал ее имя, он ей больше ничего не сказал. Тогда она притворилась рассерженной, сказав, что, если он не назовет ей имени этой дамы, он больше не услышит от нее ни слова. Дворянина это так огорчило, что он вынужден был ответить, что скорее готов умереть, чем признаться. Но в конце концов, видя, что он теряет не только расположение королевы, но и возможность видеться с ней – и все из-за того, что отказывается открыть ей истину, которая сама по себе столь благородна, что никто не должен подумать о ней ничего худого, – он со страхом сказал ей:

– Государыня, у меня не хватит ни силы, ни присутствия духа, ни храбрости произнести при вас имя этой дамы, но, как только вы поедете на охоту, я вам ее покажу, и я уверен, что вы согласитесь со мной, что это образец совершенства и красоты.

Ответ этот так заинтриговал королеву, что она велела очень скоро устроить охоту. Элизор, которого об этом известили, приготовился сопровождать ее, как он всегда это делал. Он заказал себе большое стальное зеркало, формой своей продолжавшее нагрудник, и, укрепив его на животе, тщательно прикрыл широким плащом. А плащ этот был из черного сукна, богато расшитый золотом и отделанный канителью. Конь у него был вороной, а сбруя золотая с чернью, мавританской работы. Шляпа на Элизоре была из черного шелка, и на ней был изображен Амур, прикрытый плащом, а все было украшено драгоценными каменьями. Шпага его и кинжал отличались такою же красотой и тонкой работой и были украшены не менее выразительными эмблемами. Словом, он был хорошо снаряжен и отменно ловок в верховой езде. И все те, кто видел, как он пускал коня то рысью, то галопом, заставляя его брать препятствия, с таким восхищением заглядывались на него, что забывали об охоте. Проводив королеву до того места, где были расставлены тенета, едучи, как я уже говорил, то галопом, то рысью, Элизор сошел с красавца коня и поспешил помочь королеве сойти с иноходца, на котором она ехала. А когда она протянула ему обе руки, он откинул плащ и, взяв ее за руки, показал ей спрятанное под ним стальное зеркало и сказал:

– Государыня, прошу вас, взгляните сюда!

И, не дожидаясь ответа, осторожно спустил ее на землю. Когда охота кончилась, королева вернулась в замок, и Элизор не услышал от нее ни слова. Но после ужина она позвала его к себе и сказала, что он отъявленный обманщик, – не он ли обещал, что во время охоты покажет ей ту, кого любит больше всего на свете, и так и не исполнил своего обещания; теперь она видит, что он недостоин ее благосклонности. Элизор, боясь, что королева не поняла того, что он хотел выразить, ответил, что был верен своему слову, ибо показал ей не только любимую женщину, но и самое дорогое из того, что у него есть в жизни. На это королева недоуменно возразила ему, что никакой женщины он ей не показал.

– Это верно, государыня, – сказал Элизор, – а что я вам показал, когда помогал вам сойти с лошади?

– Ровно ничего, – ответила королева, – разве только зеркало, которое вы приставили к нагруднику.

– А что же вы увидели в этом зеркале? – допытывался Элизор.

– Ничего, кроме собственного лица, – отвечала королева.

– Так вот, государыня, – сказал Элизор, – повинуясь вам, я только исполнил свое обещание, ибо в сердце моем нет и никогда не будет никакого другого изображения, кроме того, которое вы узрели в этом зеркале. Это единственное существо, которое я хочу любить и лелеять – и не как женщину, а как божество мое здесь, на этой земле, которому я поручаю распоряжаться жизнью моей и смертью. И я боюсь, чтобы моя безмерная возвышенная любовь к вам, которая, будучи скрыта ото всех, давала мне силы жить, не принесла бы мне смерть теперь, когда я вам открылся. И если я не достоин ни глядеть на вас, ни быть вашим верным слугой, позвольте мне по крайней мере жить и впредь той радостью, которая у меня доселе была. Сердце мое избрало своей долей любовь совершенную и безраздельную, дарующую мне счастье одним лишь сознанием, что она совершенна и безраздельна и что я продолжаю любить, хоть самого меня никогда не полюбят. И если, узнав об этой моей любви, вы не станете ко мне благосклонней, чем были, молю вас, не лишайте меня по крайней мере жизни, а жизнь моя – в том, чтобы видеть вас, как я привык. Ибо мне ничего не нужно от вас сверх того, без чего нельзя жить, и если я не получу от вас даже этого, у вас будет одним слугою меньше, ибо самого лучшего и самого преданного вы тогда потеряете, другого такого вам никогда не сыскать.

Королева не стала давать воли своим истинным чувствам, лицо ее не выразило ни удовольствия, ни гнева. То ли она решила показаться ему не такой, какая она была на самом деле, то ли ей хотелось испытать и проверить его чувство, то ли, наконец, она любила кого-то другого и, не будучи в силах отказаться от этой любви, рассчитывала лишь приберечь Элизора на случай, если тот, другой, чем-нибудь перед ней провинится. Она сказала:

– Элизор, я не стану прикидываться наивной и спрашивать, откуда у вас явилась безумная мысль полюбить меня, ибо я знаю, что человек не очень властен над своим сердцем и не может по собственной воле заставить себя любить или ненавидеть. Но вы так искусно умели скрывать свое чувство, что я хотела бы знать, давно ли оно овладело вами.

Взирая на ее лицо, которое было удивительно красиво, и слыша, с каким участием она расспрашивает его о начале его недуга, Элизор надеялся, что она укажет ему и какое-нибудь лекарство. Но, вглядываясь, он прочел на лице ее серьезность и даже строгость, и его охватил страх: ему стало казаться, что он видит перед собой судью, который уже вынес ему обвинительный приговор. И он поклялся, что любовь эта зародилась в его сердце еще в ранней молодости, но сначала он от нее не страдал, вот уже семь лет, как испытывает безмерные муки, и это не просто муки – это недуг. Но недуг этот дарует ему такую усладу, что исцеление от него было бы подобно смерти.

– Но раз вы так долго были тверды и старались скрыть от меня свою любовь, – сказала королева, – то я тоже буду тверда и не так-то легко ей поверю. Вот почему я хочу испытать ваше чувство, чтобы убедиться в нем и никогда больше не сомневаться. Если вы сумеете выдержать этот искус, я действительно поверю тому, что вы мне говорите. А когда я этому поверю, я исполню то, что вы от меня хотите.

Элизор попросил ее подвергнуть его любому испытанию, говоря, что нет такого подвига, которого бы он не был готов совершить, чтобы доказать ей свою любовь, и стал молить, чтобы она приказала ему все, что только ей будет угодно.

– Элизор, – сказала она, – если вы любите меня так, как говорите, я уверена, что нет такой вещи, которую вам трудно было бы сделать, ибо вам достаточно будет знать, что рвением своим вы завоюете мою благосклонность. Поэтому приказываю вам – во имя вашего желания ее заслужить и страха ее потерять, – чтобы завтра же утром, не пытаясь меня увидеть, вы уехали совсем отсюда и отправились на семь или восемь лет в такое место, где бы ни вы не могли ничего обо мне узнать, ни я о вас. Ваша любовь ко мне длится уже семь лет, и вы уверены, что любите меня. Когда и я за семь лет проверю вашу любовь, я поверю ей, ибо испытаю ее на деле, а одни слова меня все равно убедить не могут.

Услыхав сей жестокий приказ, Элизор заподозрил, что королева хочет навсегда удалить его от себя, но вместе с тем, будучи убежден, что, если он выдержит этот искус, он не на словах, а на деле докажет свою любовь, он согласился на все и сказал:

– Если я мог прожить семь лет без всякой надежды и таить в себе чувства, которые сейчас открываю, то эти семь лет я, верно, вынесу легче – у меня ведь будет надежда. Я послушаюсь вашего приказания, которое лишает меня всего самого дорогого, что есть у меня на свете, но, скажите мне, потом, когда эти семь лет пройдут, что поможет вам признать во мне вашего верного слугу?

Королева сняла тогда с пальца кольцо и сказала:

– Вот кольцо, и пусть оно будет залогом. Мы разломаем его надвое, и я буду беречь свою половину, а вы – свою. И если столь долгие годы изгладят из моей памяти ваши черты, я узнаю вас по этой половине кольца, приложив его к той, которая останется у меня.

Элизор взял кольцо и, разломав его надвое, одну половину отдал королеве, а другую оставил себе. И, попрощавшись с ней, сам не свой от горя, он отправился к себе домой и отдал распоряжения об отъезде. Отослав всех своих слуг, он в сопровождении одного только лакея отправился в столь глухое место, что ни родители его, ни друзья в течение семи лет ничего о нем не знали. О том, какова была его жизнь в эти годы и как он тосковал в разлуке с любимой, никому ничего не известно, но тот, кто сам любил, об этом легко может догадаться.

И вот спустя семь лет, когда королева как-то раз отправилась в церковь, к ней подошел вдруг некий отшельник с длинною бородой и, поцеловав ей руку, подал какой-то пакет, на который она сразу даже не обратила внимания, ибо привыкла к тому, что бедные люди подавали ей так свои прошения. Но потом, когда месса была уже на середине, она распечатала этот пакет и нашла в нем половину кольца, которую она когда-то подарила Элизору; ее это поразило и вместе с тем обрадовало. И, не успев еще прочесть вложенное туда письмо, она велела капеллану привести к ней отшельника, который это письмо ей передал. Тот стал повсюду его искать, но ничего не мог о нем разузнать, кроме того, что кто-то видел, как он вскочил на лошадь и тут же ускакал. По какой дороге он умчался, никто не заметил. Пока королева дожидалась ответа, она успела прочесть письмо, написанное прекрасным слогом. И если бы я так не стремился передать вам его содержание, я никогда бы не стал его переводить, а просто прочел бы его вам, благородные дамы, ибо, поверьте, на испанском языке писать о страсти гораздо легче, чем на любом другом. Вот это письмо:

Письмо это поразило королеву. Читая его, она плакала и горько раскаивалась. Она потеряла верного слугу, который любил ее такой беззаветной любовью, что никакие сокровища, ни даже все ее королевство ничего не значили в сравнении с этой утратой, которая сделала ее несчастнейшей из женщин. И, выслушав мессу и вернувшись к себе, она впала в такое горе, которое вполне заслужила своей жестокостью. И не было в стране таких гор и лесов, где бы посланцы ее не разыскивали отшельника, но тот, кто вырвал его из ее рук, ей больше его не вернул и, должно быть, взял его в рай раньше, чем она что-нибудь о нем узнала.

– Из рассказа этого явствует, что не следует признаваться в своем чувстве, если это признание только вредит и ничем не может помочь. И вот что еще того важнее, благородные дамы: даже если вы не верите признаниям мужчины, не подвергайте его искусу столь тяжелому, что он ему может стоить жизни.

– Право же, Дагусен, – сказал Жебюрон, – всю жизнь мне только и приходилось слышать об исключительных добродетелях той, о ком вы только что рассказали, но сейчас я убедился в ее жестокости, доходящей едва ли не до безумия.

– Во всяком случае, – сказала Парламанта, – мне кажется, что не было ничего худого в том, что за эти семь лет она хотела проверить, действительно ли он ее любит так, как говорит. Мужчины в подобных случаях так привыкли лгать, что, прежде чем им поверить (если только им вообще надо верить), их следует испытывать, и чем дольше, тем лучше.

– И все-таки дамы на самом деле гораздо умнее, – возразил Иркан, – большинство их за семь дней могут убедиться в том, на что иным требуется семь лет.

– Да, это так, – сказала Лонгарина, – но здесь среди нас есть дамы, чьей любви приходится домогаться дольше, чем семь лет, и все испытания огнем и водой для них ничего не значат.

– Я нисколько не сомневаюсь, что вы говорите правду, – воскликнул Симонто, – но такие вещи случались в былые времена, а теперь никто бы этого не вытерпел.

– Надо, однако, сказать, – заметила Уазиль, – что дворянин этот должен был благодарить свою даму – она ведь направила все его помыслы к Богу.

– Счастье еще, что он по дороге наткнулся на Бога, – воскликнул Сафредан, – удивительно, как с такой тоски он не обратился к дьяволу.

– Вы что, видно, сами обращались к помощи этого господина, когда ваша дама обошлась с вами худо? – спросила Эннасюита.

– Тысячу раз, – отвечал Сафредан, – но дьявол отлично понимал, что муки ада ничто в сравнении с теми муками, которые она мне причинила, и он остался глух ко всем моим уговорам, понимая, что он со всеми своими кознями совершеннейшее ничтожество в сравнении с дамой, которую любят и которая сама любить не склонна.

– Если бы я держалась такого мнения, как вы, Сафредан, – сказала Парламанта, – я бы вообще не стала ухаживать за женщинами.

– Я всегда так пленялся ими, – отвечал Сафредан, – что на каждом шагу совершал непростительные ошибки. Но даже там, где я не властен распоряжаться, я счастлив тем уже, что могу служить прекрасному полу. И как бы ни было велико коварство дам, оно не может умерить моей любви к ним. Но скажите лучше по совести, неужели вы и в самом деле способны оправдать такую суровость?

– Да, – ответила Уазиль, – ибо я считаю, что дама эта, не любя сама, не хотела, чтобы ее любили.

– Но если у нее действительно было такое намерение, – сказал Симонто, – то чего же ради она целые семь лет поддерживала в нем надежду?

– Я с вами вполне согласна, – сказала Лонгарина, – женщина, которая не хочет любить, не должна подавать никаких напрасных надежд.

– Может быть, она любила кого-то другого, кто совсем не стоил этого благородного человека, – заметила Номерфида, – и ради него отказалась от лучшей доли.

– Честное слово, – воскликнул Сафредан, – по-моему, она просто приберегла его про запас, на случай, если расстанется с тем, кого она действительно любила.

Госпожа Уазиль, видя, что мужчины, осуждая и порицая в королеве Кастильской то, что действительно ничем не может быть оправдано ни в ней, ни в ком-либо другом, принялись злословить по поводу женщин и что самым скромным и добродетельным достается не меньше, чем самым бесстыдным и сумасбродным, не могла больше этого вынести. И, взяв слово, она сказала:

– Я вижу, что чем больше мы об этом будем говорить, тем больше те, кто не хочет, чтобы мы с ними плохо обходились, будут возводить на нас хулу. Поэтому прошу вас, Дагусен, передайте кому-нибудь слово.

– Я передаю его Лонгарине, – сказал Дагусен, – и уверен, что она расскажет нам какую-нибудь не слишком грустную историю и, правды ради, не станет щадить ни мужчин, ни женщин.

– Раз вы считаете меня такой поборницей правды, – сказала Лонгарина, – я возьму на себя смелость рассказать вам историю, приключившуюся с одним принцем, который добродетелью в свое время был превыше всех. И вы согласитесь со мной, что нет ничего хуже лжи и притворства и без крайней надобности людям никогда не следует прибегать к ним. Этот порок отвратителен и мерзок особенно тогда, когда ему предаются принцы и лица высокопоставленные, которым пристало больше, чем кому бы то ни было, быть правдивыми. Но нет на свете такого богатого и могущественного государя, который не подпал бы под власть Амура, а тот ведь нередко становится тираном. И кажется даже, что чем знатнее и благороднее государь, тем сильнее Амур порабощает его своей властной рукой. Этот всесильный божок не считается ни с чем – ни с порядком вещей, ни с привычками смертных, – и главное удовольствие, которое он позволяет себе, заключается в том, что он день ото дня творит чудеса. Он унижает людей сильных, возвышает слабых, открывает глаза невеждам, умных мужей лишает рассудка. Он потворствует страстям и уничтожает разум. Вот какими проделками тешится бог любви. А так как государи не составляют исключения из общего правила, им приходится поступать, как поступают все. И коль скоро им поступки свои приходится подчинять велению любви, которая их порабощает, то, в качестве ее слуг, им не только позволено, но даже надлежит прибегать ко лжи, лицемерию и притворству, каковые являются надежными средствами победить своих противников, как этому нас учит наш достославный Жан де Мен.

А так как в подобных делах государям и принцам вменяют в заслугу то, что в обыкновенных людях мы осуждаем, я расскажу вам о ловкой выдумке одного молодого принца, сумевшего обмануть тех, кто привык обманывать всех на свете.

Конец третьего дня