Читать книгу Грани любви - Коллектив авторов - Страница 3

Математические головоломки. Кэти Котугно

Оглавление

– Ладно, слушай, – торжественно объявляет Стивен. – Ты заходишь в комнату, где есть керосиновая лампа, свеча и камин. Что ты зажжешь в первую очередь?

Я наблюдаю, как Тейлор размышляет над загадкой. Она лежит на диване у родителей в гостиной, закинув ноги Стивену на колени. На вязаных носках со скандинавским узором гарцуют олени.

– Спичку, – наконец догадывается она.

Мой брат хмурится:

– Ты что, знала ответ?

Тейлор пожимает плечами:

– Да это же легкотня. – Она улыбается мне во весь рот: – Скажи, Ро?

– Ага, – соглашаюсь я.

Я сижу по-турецки на паласе рядом с кофейным столиком. Завтра Рождество, и дом у нас заполнен самыми разными людьми: бабушка с дедушкой в столовой, мои юные кузены и кузины бегают вверх-вниз по лестнице, из магнитофона про зефирно-снежное Рождество мурлыкает Дин Мартин. На столике в углу громоздится, помаргивая разноцветными огоньками, мамина коллекция керамических елок.

– Разгадай тогда вот эту, раз ты такая умная, – говорит Стивен.

Я встаю и ухожу на кухню прежде, чем он успевает договорить. В 1997 году наши с Тейлор мамы были единственными беременными на весь квартал, и, следовательно, Стивен и Тейлор подружились еще зиготами. В большой комнате у нас стоит на полке их фото в купальных костюмах: им по три года, и они держатся на фотографии за руки.

На кухне мама заканчивает приготовления к застолью Семи рыб[1], хотя на самом деле рыб только пять, место оставшихся двух заняли креветочный коктейль и запеченные мидии. Да, у меня очень расторопная мама.

– Тебе помочь? – спрашиваю я.

Мама так удивляется моему вопросу, что мне как-то тошно.

– Да нет, я уже закончила. – Она поднимает руки и запястьями отодвигает темные остриженные пряди со лба. – Пойди скажи всем, что пора садиться за стол.

Я обхожу с этой новостью гостиную и задний двор, где на веранде курит моя тезка, тетя Ровена. Она разрешает мне затянуться разок и сообщает, что любит меня. Мне все в последнее время говорят о любви, словно я заболела раком или умираю… Или словно у меня появилась причина сомневаться в том, что меня могут любить. Бабушка Синтия бросает такие взгляды на мою обритую голову, словно моя лысина чем-то лично ей навредила.

Я сворачиваю обратно в гостиную. Тейлор со Стивеном сидят, соприкасаясь головами. Они вроде как никогда не встречались, хотя в выпускных классах на все балы и вечеринки ходили вместе. В прошлом году Тейлор завела себе настоящего парня. Стивен стал таким козлиной, что, когда Тейлор наконец бросила своего чувака, я была на седьмом небе от счастья еще и по этой причине, а не только потому, что меня почти так же, как Стивена, бесила сама мысль о парне Тейлор.

– Пора есть, – говорю я и снова смотрю на Тейлор.

На ней темные джинсы и кофта из ворсистой ткани. У нее длинные пушистые волосы. В свете свечей на столе кожа у нее будто светится. Пока я училась в средней школе, мне казалось, что я хочу быть на нее похожей, быть совсем как она. Оказалось, на самом деле мне хотелось совсем другого.

– Эй, – зовет мама, внося в гостиную огромную сковородку спагетти. – Все готовы?


Рождественский день в нашем доме каждый раз проходит довольно скучно. Расходятся тысяча и один родственник, и мы остаемся вчетвером. Днем Стивен ушел к Тейлор, а я уселась смотреть ретроспективу Хичкока по кабельному. В кресле напротив примостилась мама – точь-в-точь птичка на жердочке. Пришел папа и сел рядом со мной. От его веса прогнулся наш изношенный кожаный диван.

– Ну, как время проводишь? – спрашивает он, обнимая меня своей медвежьей лапой. – Понравились подарки?

Я киваю. Мне они правда понравились. Маслянисто-коричневые кожаные хайкеры, совсем как у Стивена (я знаю, мама лично их выбирала), и брелок из чистого серебра с моими инициалами.

– Это для ключей от машины, – извиняясь, объяснила мама, когда я открыла коробочку и все поморщились.

Три дня назад я завалила экзамен на права. Параллельная парковка – это ужас какой-то.

По телевизору начался папин любимый фильм Хичкока – «К северу через северо-запад».

Папа – главный киноман у нас в семье, хотя это мама подсадила меня на костюмирование и рассказала про Эдит Хэд и Ирен Шарафф. Мне всегда нравилась одежда. Раньше, когда я еще хотела выглядеть как Тейлор, мы с мамой постоянно ходили вместе по магазинам. Каждый год на мой день рождения мы садились в подземку и отправлялись смотреть коллекцию костюмов в Метрополитен.

– Ты точно хочешь поехать? – спросила она в этом году, обеспокоенно нахмурившись. – Даже теперь, когда…

На секунду я подумала, что она имеет в виду мой возраст, что в пятнадцать лет я уже старовата для музеев, но потом поняла. Она хотела сказать: «Даже теперь, когда ты лесбиянка», словно это значило, что мне не могут нравиться костюмы или что я не захочу проводить с ней время.

– Нет, – с каменным лицом ответила я. – Теперь я хочу пойти на футбол.

И она кивнула! Серьезно, кивнула – и лишь потом поняла, что я издеваюсь.

– Да ладно тебе, – осадила она меня.

Однако мой день рождения наступил и закончился, мы поели торт, но с тех пор про музей ни я, ни мама больше не заговаривали.

– Все хорошо, Клопик? – спрашивает папа, слегка сжимая мне плечо.

Я прислоняюсь к его массивному торсу и гляжу на елку. Я почти полгода ждала, когда родители снова сойдутся, и лишь потом сообщила им о своей ориентации. Будто боялась, что эта новость снова их разлучит. Я сначала рассказала маме и попросила ее передать отцу, когда я лягу спать. После он пришел ко мне в комнату, включил лампу на столе и присел на корточки рядом с кроватью.

– Жаль, что ты мне не сказала сама, – тихо проговорил он. – Прости, если я сделал что-то, чем вызвал твое недоверие.

Теперь я склоняю голову ему на плечо и возвращаюсь взглядом к экрану.

– Угу, – говорю я и трусь щекой о рукав его рубашки. – Все в порядке.


Репетиции возобновляются на следующий день после Рождества. Я натягиваю одну из шапок Стивена и плетусь в школу через снежные заносы. Я начала таскать у брата его вещи еще до того, как обрила голову. Свитера от Patagonia, узкие джинсы, футболки, которые почему-то всегда выглядят круче моих. Мы со Стивеном почти одного роста; оба долговязые, носатые, с нависшими над глазами веками. Раньше моей маме это нравилось. Она даже покупала мне лично слаксы и мальчишеские свитеры в полоску. «Это очень миленько», – говорила она тогда. В моем возрасте она делала то же самое: я видела ее фото в семейных альбомах, где мама позирует в комбинезонах и огромных очках в стиле семидесятых. «Выглядит роскошно». Теперь ей это уже не кажется таким миленьким, хотя, конечно, она ничего не говорит. Просто неодобрительно смотрит.

Репетиция в день после Рождества – это экстремально даже для старшей школы имени Томаса Джефферсона, где в год ставят три пьесы вместо стандартных двух. Однако в этой, январской постановке участвуют только самые бешеные театралы: ради нее нужно все каникулы торчать в городе. Но мне все равно. Даниэль, моя лучшая подруга, каждое Рождество ездит к бабушке в Помпано-Бич, так что я все равно болтаюсь без дела. В этом году она пыталась уговорить меня поехать с ней. Будто ей было страшно оставлять меня одну.

По пути я обливалась потом в своем пуховике, при этом чуть не отморозив пальцы на руках и ногах. Дойдя до школы, я стянула варежки зубами и нарыла в кармане ключи. Обычно одиннадцатиклассникам не дают ключ от костюмерной, но в этот раз в постановке никто из двенадцатого не участвует, поэтому миссис Ройс доверила его мне. Мы ставим «Однажды на матраце»; я издали слышу, как Донни О'Нил поет в актовом зале о своей любви к девушке по имени Фред.

Мариет Чен сидит, скрестив лодыжки, на линолеуме у запертой двери в костюмерную.

– Привет, Ро, – говорит она, поднимаясь на ноги.

Ее длинные черные волосы прямыми прядями свисают ниже плеч. На ней легинсы и сапоги до колен, как у жокеев Тройной короны или девчонок из пони-клуба.

– Привет, – отвечаю я и улыбаюсь.

Мне всегда немножко неловко разговаривать с Мариет. В прошлом году на празднике по случаю премьеры «Стеклянного зверинца» мы немного поцеловались, и потом она написала мне в фейсбуке, приглашая как-нибудь погулять вместе. Я ей так и не ответила – потому, что я последний подонок, а еще потому, что Тейлор тогда рассталась со своим парнем и торчала у нас целыми днями.

– Как отметила Рождество? – спрашивает Мариет.

Я открываю дверь и зажигаю свет. Костюмерная у нас крошечная: две допотопные швейные машинки, которые принесли сюда из кабинетов труда еще в девяностые, и груды разных лоскутков, которые миссис Ройс добывает на распродажах. Чаще всего мы занимаемся тем, что пытаемся переделать дурацкие платья из Forever 21 во что-нибудь из колониальной эпохи или времен Дикого Запада. Изредка у меня получается что-то крутое.

– Хорошо, – отвечаю я. – А ты?

Мариет улыбается, словно не ожидала, что я тоже ее спрошу. Я чувствую себя ужасным человеком. На самом деле она мне правда нравится, иначе я бы ее и не целовала. Но она не…

Ну да ладно!

– Было мило.

И Мариет углубляется в детальный пересказ того, как ее тетушки не поделили подарочную карту из Lord & Taylor. Вся неловкость между нами исчезает. Остаток дня мы проводим, подшивая нижние юбки для фрейлин и передавая туда-сюда мерную ленту. Я показываю Мариет, как пользоваться оверлоком. Потом из-под груды картонных корон мы достаем дряхлый школьный магнитофон, который ловит только местную радиостанцию.

– Кто вообще такое слушает? – закатывая глаза, смеется Мариет, когда по радио ставят уже вторую песню Селин Дион.

– Моя мама, – отвечаю я, хотя это неправда.

На самом деле у мамы безупречное чутье на пост-панк: она любит Talking Heads, Пэтти Смит и Joy Division.

Но Мариет улыбается и сочувственно качает головой.

– Ага, – отвечает она. – Моя тоже.


Вечером у моей двери появляется Тейлор.

– Пойдем с нами в «Карвел», – говорит она, положив изящные пальцы на дверной косяк.

Я сижу за столом и вроде как пишу сочинение про социальные реформы в 1850-х годах. На самом деле я набрасываю на полях эскизы отделки для королевской мантии из красного бархата.

Мое сердце пропускает удар прежде, чем я понимаю: разумеется, мой брат тоже собирается пойти.

– Там вообще-то снегопад. – Я киваю на окно над кроватью.

Тейлор пожимает плечами:

– Лучшая погода для молочных коктейлей. – Она заходит в комнату и заглядывает мне через плечо: – Очень красиво.

Она показывает золоченым ногтем на мой набросок.

– Правда? – слишком серьезно спрашиваю я, поднимая взгляд.

Ее спутанные волосы щекочут мне щеку.

– Ага.

Тейлор улыбается мне, склоняя голову. Я вижу перед собой блеск бальзама для губ и чуточку кривой резец. Потом, словно мы обе внезапно поняли, как близко оказались наши лица, она выпрямляется, и я перевожу взгляд обратно на экран.

– Молочные коктейли, значит, – говорю я слишком громко и тут же начинаю переживать, что напугала ее. Я сохраняю файл и отъезжаю на стуле от компьютера. – А давай.

Тейлор водит старенький Volkswagen Jetta, в котором почему-то пахнет пластилином, но больше – веточками сушеной лаванды, которая свисает с зеркала заднего вида.

– Кто это тут сидел? – спрашивает Стивен, когда мы залезаем внутрь.

Он пытается отрегулировать сиденье, чтобы впихнуть в салон свои длинные тощие ноги. Стивен сегодня надел шапку, которую я одолжила у него с утра. Конечно, на нем она смотрится лучше – как-то круче, по-стивеновски.

Тейлор закатывает глаза:

– Ты что, мой папа, чтобы задавать такие вопросы?

– Нет, – оправдывается он, все еще сражаясь с сиденьем. – Я просто люблю ездить с комфортом.

– Да уж, это мы знаем, – вздыхает Тейлор.

Я молча забираюсь на заднее сиденье.

– Ладно. – Тейлор выезжает с парковки, положив одну руку на подголовник Стивена. Она внезапно переходит на тон, которым обычно задает загадки: – Как называется птица, которую хотят наказать за воровство?

– Воробей, – даже не думая, отвечаю я.

Тейлор, широко улыбаясь, поворачивается ко мне:

– Впечатляет!

– Да она уже это слышала, наверно, – говорит Стивен.

Всю дорогу до кафе я угрюмо сутулюсь на заднем сиденье.


В «Карвел» на удивление тепло, особенно если учесть, что это магазинчик мороженого и мы приехали сюда в декабре. Мы слой за слоем снимаем одежду, сбрасывая шарфы и перчатки, как ящерицы в период линьки. Стивен стягивает с себя пуховик и вешает на капюшон, как делают малыши. Он пытается уговорить Тейлор купить огромный торт-мороженое в виде кита. В воздухе пахнет ванильным сахаром.

– Вот видишь, мы отлично провели время, – говорит Тейлор, отмахиваясь от предложенных мной денег. – Никогда не отказывайся пойти в «Карвел».

Мы направляемся обратно на парковку. Тейлор приобнимает меня за плечо, и шоколадный коктейль внезапно оттягивает мне руку. По телу сквозь четыре слоя шерсти бегут мурашки – мне одновременно очень холодно и очень жарко.

– Ты как, держишься? – спрашивает она, и я киваю.

Когда я призналась семье, то попросила Стивена рассказать Тейлор вместо меня. Конечно, он бы и так проболтался. Когда мы увиделись в следующий раз, она как-то слишком сильно меня обняла при встрече, и с тех пор мы об этом не говорили.

Я не болею, хочется сказать мне сейчас. Я просто лесбиянка.

– Вы сегодня у нас? – спрашиваю я вместо этого, когда мы едем обратно к родительскому дому.

Я стараюсь, чтобы в моем голосе не было слышно надежды, но, когда Стивен качает головой, все равно чувствую укол разочарования.

– Неа, – говорит он. – Пойдем к Генри смотреть кино. И да, – он поворачивается к Тейлор, – если бы мы купили китовый торт, то нас бы там на руках носили. Так что, Клопик, дом в твоем распоряжении, – бросает он мне через плечо.

– Кстати, Ро. – Тейлор ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. – А с нами не хочешь пойти?

Не хочу, чтобы не позориться.

– Не, – слишком жизнерадостно отвечаю я. Как жаль, что Даниэль еще не вернулась. – Но спасибо за приглашение.

На улице ребятишки Хадсон из дома недалеко от нашего играют в снежки при свете фонарей. Вчерашний снеговик скособочился, как пьяный.

– Спокойной ночи, Ро, – говорит Тейлор, когда я выбираюсь наружу. Она поймала меня кончиками пальцев за рукав и машет через плечо.

Я наблюдаю за машиной, пока свет фар не скрывается вдали.


Позже я сижу на диване и смотрю шоу про смену имиджа, когда на кухне раздается грохот. На секунду мне кажется, что это воры, но это всего лишь Тейлор и Стивен. Вернее, Тейлор со Стивеном: она волочит его через кухню, а он, положив руку ей на плечо, плетется, спотыкаясь, следом. Тейлор выглядит ужасно сердитой.

– Что случилось? – спрашиваю я, ставя на кофейный столик свою ночную порцию хлопьев.

Тейлор корчит гримасу:

– Четыре рюмки «Егермейстера».

– Фу!

– Да уж, – вздыхает она. – Родители дома?

Я трясу головой, Тейлор мрачно кивает. Она тянет Стивена за разные конечности, пытаясь провести его мимо столика до лестницы. Она едва доходит ему до плеча.

– Есть глазок, да не видит? – жизнерадостно бормочет он.

– Иголка, Стивен, – отвечает Тейлор, волоча его вверх по лестнице. – Я это тебе загадывала во втором классе.

Через несколько минут я вижу, как она спускается вниз, выправляя волосы из-под воротника и закручивая в узел на макушке. У нее такие густые волосы, что они остаются стоять пучком без резинки или заколки, словно чистым усилием воли.

– Сраное говно, – шумно выдохнув, говорит Тейлор, и я смеюсь.

Наверно, сейчас она уйдет. Вместо этого Тейлор плюхается рядом со мной на диван, пододвигает к себе хлопья и выуживает зефирку.

– Как прошел вечер? – спрашивает она, благоухая холодным воздухом и пивом.

– Нормально, – отвечаю я и, чувствуя себя последней неудачницей, показываю на телевизор: – В основном вот телик смотрела.

– Люблю эту передачу, – говорит Тейлор.

Мы молча сидим и смотрим в экран. Мы уже целую вечность не проводили время вдвоем. Я искоса кидаю на нее взгляд. Тушь у нее немножко растеклась, и прямо над скулой чернеет пятнышко. Мне хочется протянуть руку и вытереть его большим пальцем.

– Вот, так гораздо лучше, – комментирует Тейлор, когда стилист обрезает волосы невзрачной участнице. Потом она переводит взгляд на меня: – Кстати, твои волосы мне так тоже больше нравятся. Я ведь уже говорила?

Я улыбаюсь:

– Правда?

Но они же такие короткие. Как у парней из девяностых: спереди косма, как у Девона Савы, а снизу выбриты. Я раз шесть объяснила парикмахеру, как меня подстричь, и все равно он переспросил, уверена ли я.

– Мама расплакалась, когда я вернулась из парикмахерской.

Тейлор делает круглые глаза:

– Что, правда?!

Я киваю.

– Ну, истерик никаких не было, но она полчаса просидела в кладовке.

– Клаудиа! – Тейлор называет мою маму по имени. – Ну ты чего вообще!

Она подтягивает под себя одну ногу и поворачивается ко мне лицом. Ее кудрявые, волшебные волосы все еще держатся в пучке, как по волшебству.

– Ну, я думаю, тебе дико идет.

Мне впервые приходит в голову мысль, что Тейлор тоже напилась.

– Правда? – Я безбожно напрашиваюсь на комплимент. – Не слишком похоже на Стивена?

Тейлор смеется:

– Если представить, что Стивен стал девочкой. И похож на эльфа.

Она вытягивает из миски еще несколько зефирок – сердечко, луну и радугу, – потом кладет руку на подушку. Так близко к моей, что наши пальцы соприкасаются. И не убирает руку так долго, что я даже начинаю думать, что, может, это нарочно.

– Кстати, он рассказал мне про твой экзамен на права.

– Ага. – Я оседаю в глубь дивана, вжимая голову в плечи. – Да ничего страшного. В январе пересдам.

Тейлор кивает:

– Знаешь, я же королева параллельной парковки. Могу тебя научить.

– Правда? – Я смотрю на нее в упор, на ее щечки-яблочки и длинные острые ресницы.

Если я ее поцелую, язык у нее будет на вкус как самый сладкий сахар.

– Конечно, – отвечает она, вставая на ноги быстро и уверенно. Значит, не пьяная. – Пойдем.

– Что, прямо сейчас? – Я осматриваю свой наряд: огромная папина кофта и фланелевые пижамные штаны в брусничках. Каждый год мама дарит нам по паре таких штанов, чтобы мы надели их накануне Рождества.

Тейлор пожимает плечами:

– А почему бы и нет?

Почему бы и нет? Я сдаюсь и натягиваю ботинки, которые мирно дремали в прихожей на боку. Мы выходим на улицу и бредем, огибая дом. Пошел снег; пушистые снежинки застревают у Тейлор в волосах. На нашей улице припаркована всего одна машина: красный «вольво» перед домом Фаулеров. Тейлор заставляет меня припарковаться за ней раз пять-шесть и каждый раз дает четкие, лаконичные инструкции. Из нее бы вышел хороший учитель. Она терпеливая и не вцепляется в сиденье, как мама, когда ей приходилось ездить со мной.

– Видишь, у тебя получается, – одобрительно говорит она, игнорируя тот факт, что я минут семь пыталась подъехать к обочине. – Гораздо лучше, чем у меня тогда. Мне пришлось сдавать город четыре раза.

– Помню, – улыбаюсь я.

Тейлор затерроризировала всех за те несколько недель. Обижалась на любую шутку и убегала из нашего дома, оглушительно хлопая дверью в припадке праведного негодования и гормональной бури. Мама, несмотря на все свое нежелание воспитывать чужих детей, была вынуждена поговорить с Тейлор и попросить ее вести себя потише.

– Можно вопрос? – внезапно спрашивает Тейлор, откидываясь на сиденье. Я киваю, на секунду забыв, как дышать. – Почему мы больше не общаемся?

Почему мы… Я трясу головой. Тейлор серьезно смотрит на меня, склонив голову.

– Мы общаемся прямо сейчас, – говорю я.

– Нет, это понятно. – Она отмахивается от моих слов. – Но раньше мы проводили больше времени втроем, правда?

– Да, – медленно говорю я.

В голове ответ звучит у меня как одна из загадок, которые они со Стивеном так любят. У кого темные волосы и костлявые руки и кто так жалко влюбился в лучшую подругу и, возможно, будущую жену собственного брата?

– Да, – повторяю я. – Правда.

Мы перестали тусоваться вместе примерно в то же время, когда Тейлор наконец сдала на права. Когда они со Стивеном наконец смогли ходить на вечеринки с алкоголем, а я наконец поняла, что не хочу становиться Тейлор.

Она слегка морщит нос и продолжает:

– Так вот… – Тейлор театрально повышает голос. – На Новый год у Бодхи Пауэрс будет вечеринка. Если у Стивена пройдет похмелье, мы собираемся пойти. Давай с нами?

Я пару секунд размышляю о том, как это будет выглядеть со стороны.

– Может быть, – говорю я наконец.

Тейлор кивает, будто я уже согласилась.

– Хорошо, – говорит она, а потом протягивает руку и хлопает по рулю: – Ну, еще разок?


У Стивена на следующее утро и правда дикое похмелье. Я с каким-то злорадным наслаждением открываю окна в его комнате. Ледяной воздух со свистом проносится по комнате; яркое утреннее солнце отражается в сугробах за окном. Стивен со стоном натягивает на лицо подушку и вслепую кидает второй подушкой в меня.

– Вас изволит тошнить? – Меня охватывает жалость, когда брат резко перегибается через угол кровати. – Могу принести тазик.

Он отмахивается от меня, другой рукой приглаживая взъерошенные волосы:

– Сходи вниз, принеси пожрать.

– Они так или иначе узнают, что ты напился, – говорю я и все равно исполняю просьбу.

На ходу я подбираю с пола свитер Стивена. Серый с красным жаккардовым узором на рукавах.

– И хватит воровать мои шмотки! – кричит Стивен, но я уже натягиваю свитер через голову.

Внизу я нахожу банан и английский маффин. Когда я пихаю маффин в тостер, сквозь дверь скользит мама с утренней газетой в руке. Она просыпается очень рано; думаю, уже успела позаниматься на беговой дорожке или разобрать почту. Само ее существование кажется мне сейчас упреком.

– Привет, – говорит мама, хватая меня за колючую макушку и наклоняя, чтобы поцеловать меня в лоб. – Это ты вечером оставила миску с хлопьями?

А Стивен вообще напился.

– Прости.

– На столе осталось пятно, – добавляет мама и говорит: – А это что, свитер Стивена?

– Прости, – шиплю я, вырываясь из ее рук.

Звякает тостер. Прости, прости, прости. Я шлепаю маффин на тарелку и намазываю половинки арахисовым маслом и дорогущим вареньем, которое всегда покупает папа. Когда родители в прошлом году расходились, варенье исчезло из нашего холодильника на целых семь месяцев, и это при том, что папа с мамой по очереди жили в доме. Будто папа решил, что теперь не вправе оставлять здесь собственное варенье. Внезапно это тоже начинает меня бесить. Внезапно меня бесит все на свете.

Мама поджимает губы.

– Следи за тоном, – мягко говорит она и оставляет меня беситься в одиночестве.

Поднявшись наверх, я со звоном ставлю тарелку Стивену на стол.

– Если тебя стошнит и родители спросят, в чем дело, я скажу правду, – предупреждаю я, пиная его по облаченной в носок ноге.

Стивен приподнимает с лица подушку. Вид у него самый безразличный.

– И что они сделают? Запрут меня дома?

Он прав: ничего родители ему не сделают. Через восемь месяцев брат уезжает в Колумбийский университет. Мама тихо паникует по этому поводу, словно чувствует себя виноватой за то время, пока они с папой расходились. Еще, мне кажется, ее пугает перспектива, что я на время останусь единственным ребенком в доме. И вот я злюсь уже и на Стивена тоже. На Стивена, и его самодовольство, и на то, как рано он выбрал университет, и как легко ему живется. Как легко пронесся он по тонкому льду подросткового возраста, когда простые смертные проваливаются под воду и тонут.

– Ты вообще-то не единственный ребенок, знаешь ли, – злобно и совсем невпопад говорю я. – Может, ты и любимчик, но у наших родителей есть еще и я.

Стивен смотрит на меня так, будто я свихнулась:

– И ничего я не любимчик. – Он садится в кровати и с самым жалким видом обхватывает голову руками. – Ты ведь знаешь, что мама ждет не дождется, когда вы снова подружитесь? Постоянно об этом говорит.

Я резко поворачиваюсь:

– Это тебе она говорит? – Мысль о том, что они говорят обо мне в мое отсутствие, злит меня еще сильнее. Ровена с ее невыносимым тоном и ее ситуацией. – И что же она говорит?

Стивен пожимает плечами. Такой спокойный, что хочется ему врезать.

– Да ничего. Только то, что я сказал. Что скучает по тебе и хочет, чтобы вы опять дружили.

Я яростно передергиваю плечами:

– Вообще-то это она родитель, а не я. Пусть и пытается подружиться.

Стивен раскрывает рот, но вместо ответа тянется к стакану с водой. Видимо, нечего сказать.


После полудня Стивен наконец выходит из комнаты. Он плетется вниз по ступенькам, даже не переодевшись из вчерашней одежды. Ну ты и лох, думаю я. Родители, что характерно, не обращают на его вид ни малейшего внимания. Мы проводим день в кругу семьи: доедаем остатки с праздничного стола и собираем огромный пазл с Одиноким Кипарисом, главной достопримечательностью дороги на Пеббл-Бич. Я сижу за кухонным столом и наношу последние штрихи на платье и шлейф королевы из «Однажды на Матраце», когда мама склоняется посмотреть, что я рисую. Я чувствую себя как под пристальным светом софитов. Девочке-лесбиянке все еще нравятся наряды, спешите видеть в вечерних новостях.

И все же…

– Очень красиво, Ро, – тихо говорит она, касаясь прохладной рукой моего затылка.

Я жадно глотаю апельсиновый сок, пытаясь избавиться от внезапного кома в горле.

На следующий день я опять бреду в школу, чтобы дальше шить костюмы в компании Мариет Чен и другой одноклассницы, Сары Мюррей.

– Ты такая стильная, Ровена, – говорит Сара, когда я сбрасываю пуховик и остаюсь в полосатом свитере-регби.

Понятно, моя одежда ей не нравится.

– И твоя прическа! Мне бы не хватило смелости.

Я неловко благодарю ее, и тут Мариет внезапно говорит:

– Это так тупо.

Мы обе смотрим на нее.

– Нет, ну правда. – Она пожимает плечами. – О парнях такого никогда не говорят. Что им нужна смелость, чтобы остричь волосы. Они просто стригутся, и все.

Впервые за всю жизнь мне ужасно хочется поцеловать кого-то помимо Тейлор Лавуа.


Я не замечаю эсэмэску от Стивена, и он заходит в школу, чтобы забрать меня домой. В своих конверсах и пуховике он выглядит в школе совсем не к месту. Слишком взрослый.

– Тейлор говорит, чтобы ты приходила на вечеринку в субботу, – вместо приветствия обращается он ко мне.

Сара Мюррей уже таращится на моего тупого, но привлекательного братца. Ему даже не надо стараться, чтобы привлечь к себе внимание.

Я обкусываю нитку зубами, встаю и оглядываюсь в поисках своей куртки.

– Мало ли что она говорит, – отвечаю я ему, распрощавшись с девочками и следуя за Стивеном по коридору. – Думаю, ей просто нужен напарник, чтобы дотащить тебя до дома, когда ты напьешься в стельку.

Стивен элегантно перемахивает через турникет у входа.

– Я думаю, Клопик, что она ценит тебя не только за мышечную массу, – мягко говорит он, и в миллиардный раз я пытаюсь понять, знает ли он о том, что я чувствую к Тейлор. Знает ли он, что я чувствую к ней примерно то же, что и он сам. Но это бы значило, что и она сама тоже в курсе, поэтому я отгоняю от себя эту мысль. – Просто спроси родителей, хорошо?

– Я спрашиваю. Они реагируют не самым лучшим образом.

– Ну, не знаю, Ро, – говорит мама, нахмурившись.

Она режет латук для салата, чтобы наши желудки отдохнули от тяжелой рождественской еды.

Стивен вот пойдет.

Стивену уже восемнадцать.

Стивену семнадцать с половиной.

У меня по спине разливается жар. На самом деле я даже втайне надеялась, что разговор пойдет именно так. Тогда я смогу вежливо отклонить предложение Тейлор: «Прости, но мама не разрешила». Но теперь, когда мама и правда не разрешила, я в ярости.

– Ох, Клод, да ладно, разреши ей, – отзывается папа из гостиной.

Вроде мило, что он за меня вступается, но лучше бы папа вообще молчал. Меня до сих пор пугает, когда родители в чем-то не соглашаются, даже в мелочах, вроде куда пойти поужинать или что посмотреть по телевизору. Будто они снова готовы разойтись, и мне надо выбрать одного из них.

– Да нет, все в порядке, – слышу я собственный голос, сиплый и высокий. – Я не пойду. Вам же проще: не будете думать, что я целуюсь с какой-нибудь девчонкой под омелой.

Мама открывает рот:

– Ро!

– Нет, правда, – говорю я. – Так лучше для всех. Все прекрасно.

На последнем слове у меня срывается голос, и я спешу ретироваться из кухни, пока не разрыдалась.

Я несусь в спальню и так хлопаю дверью, что с пробковой доски слетает расписание репетиций. Ну и пусть лежит на полу. Через несколько минут раздается стук, и папа просовывает голову в дверь.

– Такой талант пропадает, – говорит он. – Тебе место на сцене, а не в костюмерной.

Я не ведусь на провокации.

– Она меня ненавидит, – сообщаю я потолку. – Ее бесит, что я лесбиянка.

– Неправда, – тут же отзывается папа. – Эй, слушай. Ты же знаешь, что она бы побежала за тобой даже в горящий дом.

– Ну да, конечно, – мрачно отвечаю я.

Мой папа кидает на меня многозначительный взгляд:

– Да, Ровена. Побежала бы. – Он вздыхает. – Девочкам в твоем возрасте полагается ненавидеть матерей, – через секунду продолжает он. – В этом все дело, да?

Я фыркаю, улыбаясь против воли:

– Это ты прочел в книге по воспитанию?

Папа закатывает глаза.

– Ладно, в любом случае, она попросила передать, что отпускает тебя на вечеринку, – сообщает он, похлопывая меня по плечу. – Если ты сама хочешь пойти.

Я вздыхаю, глядя на сосны за окном:

– Да. Хочу.


В канун Нового года мама заказывает на всех китайской еды. Мы сгрудились вокруг засохшей елки в гостиной, чтобы вместе поесть под старые выпуски «Закона и порядка».

– Ну, какие новости из Барнард-колледжа? – спрашивает папа Тейлор, пока двое детективов в тренчах осматривают изуродованное тело в Центральном парке.

– Оставь ее в покое, – говорим мы с мамой в унисон и удивленно смотрим друг на друга.

– Ничего страшного, – отвечает Тейлор и благодарно улыбается мне. Я чувствую, как по шее расползается румянец радости.

– Тейлор вообще может не париться, – говорит Стивен. – Даже анкету могла бы не заполнять, ее все равно возьмут.

– Посмотрим, – мягко произносит Тейлор, качая головой.

Что-то в ее тоне говорит мне, что она втайне согласна со Стивеном. Они бок о бок сидят на полу по-турецки. Не отрывая глаз от экрана, Тейлор ныряет вилкой в миску к Стивену и зачерпывает ло-мейн.

Я смотрю на них, а потом возвращаюсь взглядом к телевизору. Затем беру телефон и пролистываю, пока не нахожу номер Мариет. Нажимаю «набрать сообщение». Эй, быстро печатаю я большими пальцами, не давая себе времени испугаться и передумать. Хочешь пойти со мной на новогоднюю вечеринку сегодня?

Через полминуты телефон на подлокотнике дивана вибрирует. Конечно, отвечает Мариет, и я широко улыбаюсь в экран.

Подняв глаза, я вижу на себе недоумевающий взгляд Тейлор.

– Что? – беззвучно спрашивает она, постукивая зубцами вилки себя по нижней губе.

Я трясу головой и с глупой улыбкой поднимаю телефон. Тейлор пожимает плечами.

– Пойду домой переоденусь, – внезапно объявляет она, поднимаясь с ковра. – Вы тоже собирайтесь, скоро заеду.


Позже тем вечером я спускаюсь по лестнице. Мама лежит на диване и читает книжку из библиотеки; рядом на кофейном столике поблескивает хвойная свеча. Странно видеть ее такой расслабленной… когда я думаю про маму, то всегда представляю, как она что-то делает: цепляет сережки по пути к выходу или энергично оттирает свежее кофейное пятно с кухонной столешницы. Может, я не очень-то на нее и смотрела в последнее время?

– Хорошо выглядишь. – Мама садится и закладывает страницу указательным пальцем.

– Спасибо. – На мне джинсы Стивена и ботинки, которые она подарила мне на Рождество. Я опускаю на них взгляд и снова смотрю на маму: – Мне они правда очень нравятся.

– Я рада, – как-то осторожно говорит она.

Мам, это я, хочется мне сказать. Да чего ты, это правда всего лишь я!

– Ну, – наконец продолжает она, приподнимая книгу и затем снова опуская на колени. – Повеселись там. Но веди себя хорошо.

– Угу. Будет сделано. Слушай, мам, – выпаливаю я, не давая себе времени подумать. – Как насчет сходить в музей до конца каникул?

Она смотрит на меня во все глаза и снова кладет книгу на колени:

– С огромным удовольствием. – В ее голосе столько энтузиазма, что у меня болит сердце. Мама улыбается всей нижней половиной лица. – Я… да, Ро. С огромным удовольствием. Только скажи когда.


Мы приезжаем на вечеринку. Район жутко пафосный: дома в английском пасторальном стиле расположены вокруг полей для гольфа, а улицы называются в честь персонажей «Робина Гуда». Я оставляю пуховик на кровати у младшей сестренки Бодхи Пауэре и иду искать Мариет. Поначалу мне кажется, что она вообще не придет, но, обойдя дом пару раз, я замечаю ее у костра на заднем дворе, в толпе футболистов. Они бросают в огонь дрова из супермаркета.

– Эй! – Я легонько стукаю ее по плечу. – Что делаешь?

– Прячусь вроде как, – сознается Мариет. Она натянула красную вязаную шапку почти до подбородка; щеки раскраснелись от мороза. Очень миленько. – Я тут почти никого не знаю.

– Меня знаешь, – напоминаю я, и Мариет улыбается.

Вернувшись в дом, мы берем по бутылке пива и усаживаемся у лестницы в подвал. Нам открывается вид на пылесос и пластиковый контейнер, доверху забитый полуголыми куклами Барби. Разговор течет сам собой: мы говорим про спектакль, а еще про то, как не хочется возвращаться в школу. Обсуждаем последний сезон «Шерлока». Потом мы минут двадцать играем в ладушки и хохочем так, что Мариет чуть не падает в подвал. Так необычно болтать с девушкой, в которую я не влюблена беззаветно и безответно. Мне не нужно ее впечатлять, поэтому я могу перестать следить за каждым своим жестом и вести себя по-человечески. Интересно… Может, Тейлор со Стивеном чувствуют себя так же в компании друг друга? Может, так ощущают себя вместе люди, когда их чувство взаимно? Я размышляю об этом пару секунд, а потом пытаюсь вытолкнуть Тейлор из своих мыслей, раз и навсегда.

– Прости за прошлый год, – внезапно говорю я Мариет. Надо сказать, пока мы не перешли от разговоров к делу. – После того праздника… я вела себя как коза.

– Ох! – Мариет слегка краснеет. – Да все в порядке.

– Нет, не в порядке. – Я делаю глубокий вдох и кладу руку на ее ладонь. – Может, дашь мне второй шанс?

Мариет прикусывает губу и мягко вынимает руку из-под моей:

– Ровена… У меня есть девушка.

Я моргаю. Глупо, но меня разбирает смех.

– Правда?!

– Ага. – Мариет пожимает плечами. – Учится в Эджмонте. На каникулы уехала с семьей кататься на лыжах.

– Ой… – Я чувствую, как румянец разбрызгивается у меня по всему телу: от ушей до кожи между пальцами и складок под коленями. – Ой. Ладно. Все в порядке. Прости.

– Да нет, все правда хорошо, – говорит Мариет.

У меня как-то странно сжимается в горле. Что за ерунда, мне ведь даже не хотелось с ней встречаться… Мне просто страшно неловко. И очень, очень одиноко. Такое чувство, словно у всех на свете есть пары. У всех, кроме меня.

– Я лучше пойду, – говорит Мариет, стаскивая шапку и надевая ее обратно. От этого жеста волосы у нее искрят электричеством.

– Тебе необязательно, – останавливаю я ее, хотя мы почему-то обе уже встали, словно наши тела хотят, чтобы мы побыстрее разошлись. – Скоро полночь.

– Нет, я пойду. Мама и так не хотела, чтобы я пошла. Думала, что все напьются и будут пьяными кататься на машинах. Увидимся в костюмерной, хорошо?

– Ладно. – Голос у меня такой же ненастоящий и яркий, как Санта-Клаус на газоне Пауэрсов. – Конечно.


Мариет ушла. Я иду по пустой кухне. Стол завален перевернутыми пластиковыми стаканчиками, пустыми бутылками из-под алкоголя. На пластиковой салфетке застыла какая-то липкая жидкость. Холодильник почти не видно из-под рождественских открыток из Монтока и Вейла, штат Колорадо; семьи на фотографиях улыбаются, стоя в обнимку. Часы на плите показывают без шести минут полночь. И почему мне хочется расплакаться?

Ребята из команды по кроссу принесли фейерверки, чтобы запустить после боя часов; все бегут к костру посмотреть. Я крадусь вдоль паласа в цветочек, мимо пары одноклассников, что целуются у двери в ванну. Вытаскиваю свой пуховик из груды курток на кровати сестры Бодхи, оборачиваю вокруг шеи толстый шерстяной шарф. Другие тоже укутываются перед выходом на улицу. Никто со мной не заговаривает. Я ничем не отличаюсь от прочих гостей, пока не поворачиваюсь к парадной двери. Тейлор со Стивеном по-прежнему играют в пиво-понг в гостиной, слишком крутые для фейерверков. Опустив голову, я пускаюсь через коридор, но меня все равно замечают.

– Ты уходишь? – кричит Тейлор, и человек пять оборачиваются на ее голос.

Я киваю и поднимаю вверх большие пальцы, мол, не переживай. Но она догоняет меня в прихожей:

– Ты куда?

– Никуда, – тупо отвечаю я и поправляюсь: – То есть домой.

– Правда? – Тейлор хмурится. – Что-то случилось?

– Ничего. Просто надоело.

– Ну, пешком ты не дойдешь, – замечает Тейлор. – Тут слишком далеко. Тебя отвезти?

– Нет, спасибо. – Голос у меня звучит как-то слишком яростно.

Я рывком открываю дверь, но Тейлор все равно идет за мной вниз. На ней черное коктейльное платье без рукавов с пышной юбкой, по которой маршируют золотые слоны. По описанию кажется, что это какой-то детсад, но на Тейлор платье выглядит совсем по-другому. На Тейлор оно выглядит так, будто она знает что-то, недоступное нам, смертным.

– Тебе не холодно? – спрашивает она, а я шагаю к тротуару.

Тейлор права: пешком я не дойду. Но раз уж начала, сдаваться как-то стыдно. Слишком поздно до меня доходит, что у меня нет никакого плана. Тейлор тоже это знает.

– Слушай, Ровена, я сейчас замерзну, – говорит она с легким раздражением.

– Ну и чего ты тогда тут делаешь? – огрызаюсь я. – Иди внутрь.

Тейлор кладет руку на бедро, как мамаша из комедии:

– Хочу убедиться, что ты не попадешь в неприятности.

Нет, это уже слишком. Теперь она начнет меня жалеть, как будто я младенец, которого притащили на праздник и теперь за ним нужно присматривать.

– Может, перестанешь строить из себя старшую сестру? – нахально спрашиваю я. – Я знаю, что ты, скорее всего, выйдешь замуж за моего брата… и все такое, но можешь просто… просто не…

Тейлор громко смеется, разинув рот:

– Выйду замуж за твоего брата? Что, кто-то еще так думает? Мне казалось, это осталось в прошлом, классе этак в четвертом… – Она внезапно делается серьезной. – Я не пытаюсь строить из себя старшую сестру. Я… это… Ровена… Я вообще-то совсем наоборот.

Что-то в ее лице и голосе заставляет меня остановиться.

– Совсем наоборот? Ты о чем? – спрашиваю я гораздо тише, чем хотела.

Тейлор смотрит на меня, словно я нарочно туплю.

– Ровена, – отвечает она наконец, кладя руки в карманы своего слоновьего платья. – Да перестань ты.

– Это ты перестань, – по-идиотски отвечаю я.

Сердце колотится у меня в горле. Если я сейчас неправильно поняла, то это будет гораздо хуже, чем с Мариет. Если я неправильно поняла, то могу и умереть прямо здесь, на этом газоне, недалеко от поля для гольфа.

– Ты никогда не…

– И ты никогда не! – возражает Тейлор с какой-то внезапной обидой. – Я вообще узнала от твоего брата. Если бы ты хотела, чтобы я узнала…

– Конечно же я хотела, – выпаливаю я. – Только тебе я и хотела сказать, но я просто…

– Ладно. Ладно. – Тейлор подходит на шаг ближе и дотрагивается до моего запястья, торчащего из рукава куртки.

У нее такие холодные пальцы. Я чувствую запах снега и сушеной лаванды. Изнутри доносятся голоса: гости хором считают минуты до полуночи. Тейлор наклоняет голову, и я честно-честно уверена почти на восемьдесят процентов, что она сейчас меня поцелует… но тут скрипит парадная дверь и появляется голова Стивена. Темные волосы свисают ему на глаза.

– Чего делаете, ребята? – зовет он. А потом тихо добавляет: – Ой.

Тейлор смеется, и наши взгляды на секунду встречаются. Я не знаю, плакать мне или кричать. Но, похоже, Стивен ее ничуть не взбесил; к своему удивлению, я понимаю, что и меня тоже. Я чувствую: то, что произошло между нами, это лишь начало. Запятая, а не точка. Я будто застряла в самом счастливом сне.

Стивен секунду смотрит на нас, и по его лицу разливается понимание. На заднем дворе трещат фейерверки; шума от них больше, чем света. Я уверена, что скоро соседи вызовут полицию. Я вспоминаю рождественскую загадку: Сначала чиркни спичкой…

– Мы уходим, – сообщает ему Тейлор, беря меня за руку и решительно, недвусмысленно сжимая пальцы. Мне это точно не мерещится. – Ты с нами?

Стивен переводит взгляд с нее на меня и обратно. Удивительно, но он выглядит одновременно шокированным и совершенно, совершенно не удивленным. По крайней мере, хотя бы не злится.

– Ну ладно, – соглашается он наконец. – Пойдем. – Потом он кивает мне и говорит самым беспечным тоном: – Поедешь на переднем сиденье?

– Ага, – отвечаю я ему кивком, и мы втроем направляемся к машине.

1

Речь идет об итало-американской традиции готовить на Рождество семь рыбных блюд. – Примеч. пер.

Грани любви

Подняться наверх