Новое время – эпоха появления на исторической сцене современной личности (modern Self). Долгое время этот процесс связывали с «расколдовыванием мира» и стремлением человека преодолеть «несовершеннолетие по собственной вине», отождествляемое с религией. Однако и сама вера, подверженная в Новое время обновлению и переменам, представляет собой средоточие формирования современной личности в Европе. Об этом свидетельствуют материалы духовной автобиографики. Если речь идет о России, то и тут становление личного самосознания, начавшееся в XVII веке, обычно описывают как результат «обмирщения» государства и общества. О роли и месте веры в этом процессе известно гораздо меньше. Представленный сборник – попытка заполнить лакуну и тем самым оспорить обязательный конфликт модерности и религиозности. Книга не только предлагает под иным углом взглянуть на известные эго-тексты, но и вводит в научный оборот новые источники, среди которых – поденные записки, мемуары, дневники, автобиографии, церковные летописи и письменные исповеди.
Оглавление
Коллектив авторов. Вера и личность в меняющемся обществе
Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века: вера и личность в меняющемся обществе
I. От раннего Нового времени к XIX веку
Становление индивидуального самосознания в русской литературе накануне нового времени. На основе изучения «Книги толкований и нравоучений» протопопа Аввакума
Новая личность и новая религиозность в русской автобиографике XVIII – первой половины XIX века
Из глубины молчания: в поисках контуров монашеского я «долгой» петровской эпохи (1680–1720‐Е)
Поп и пресвитер: Равенство священства, апостольская преемственность и идентичность российского православного духовенства XVIII века
Вера и церковь в автобиографических текстах князя И. М. Долгорукова (1764–1823)
Исповедь и автобиографический жанр в России начала XIX века
Автобиографические тексты купечества: Религиозное сознание и религиозное поведение. 1770–1860-е годы
II. От Великих реформ к революции
Возникновение и значение (авто)биографических практик в некрологах приходских священников русской православной церкви позднеимперского периода
Церковное летописание как источник в автобиографических практиках нового времени
Дневник священника Фоки Струтинского в литературной обработке Николая Лескова (Очерк «Архиерейские объезды»)
Вера, семья и нация в дневниках священника киевской епархии о. Михаила Щербаковского
Притчи о блудном сыне. Обращение и вера в крестьянских автобиографиях поздней имперской России
Судьбы монахов-дворян и их автобиографическое осмысление
III. Экскурс: после 1917 года
Человек и история в эпоху катастрофы. Саморефлексия руководителя тайных монашеских общин 1920–1930‐х годов
Большевистское конструирование я: Перформанс и автобиографика
Наши авторы
Список сокращений
Библиография
Отрывок из книги
«Сице аз ‹…› верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю». Так предваряется «автобиографическая» часть «Жития» протопопа Аввакума, с которого принято начинать историю жанра в России. Во всяком случае, историю того, что называется в англоязычной традиции modern self, личность Нового времени. Житийной литературе и Аввакуму в частности посвящена масса литературы. В то же время интерес исследователей к религиозной автобиографике последующего синодального периода оставался весьма умеренным, либо она рассматривалась в несамостоятельном значении предтечи автобиографики светской[1]. На такое положение дел обратила внимание конференция «Светское и сакральное в автобиографических практиках Нового времени» (2016) в рамках проекта Германского исторического института в Москве «Церковь говорит». Предлагаемый сборник появился на свет как ее результат.
Поскольку нас интересует личность в религии, подзаголовок поясняет, что речь идет о «вере» в смысле культивирования «внутреннего человека», а не размытой веры во что-нибудь, от коммунистических идей до денег. «Личность» подразумевает кальку английского self – «самость», «Я». Наряду с отсутствием русского аналога для его постоянного спутника, определения modern self («нововременная личность»? «современное самосознание»?), трудности перевода безошибочно указывают здесь на неоднозначность историографической ситуации[2].
.....
Одним из таких «подражаний», опубликованных лишь столетие спустя, была автобиография митр. Платона (Левшина)[116]. В отличие от Димитрия Ростовского, митр. Платон пишет о себе в третьем лице. Вряд ли, однако, это домодерная традиция самоумаления – скорее представление о своем месте в потоке исторических событий. От третьего лица, к примеру, пишет собственную чиновную автобиографию и Г. Р Державин. Сходным образом позднее, в век наций, классов и партий, «Я» в личных свидетельствах заменяется или перемежается с «Мы».
Подобно св. Димитрию, митр. Платон определяет себя как члена тела церковного и подчеркивает границу с миром секулярным. В своем монашеском звании «он по всему свободен», имея отличные от мирских понятия о просвещении или любочестии. Физическое пространство также носит у Платона отчетливые отсылки к горнему или дольнему миру: город и тем более двор противопоставлен «монастырскому уединению». На склоне лет он создает еще более «покойное» пространство в Вифанской пустыни и поддерживает возрождение Оптиной[117]. В то же время мы не найдем у него прямых отсылок к метафизическому миру: ни сонных видений, ни прямых молитвенных обращений, характерных для «Диария» св. Димитрия («Господи, устрой о мне вещь!», «Господи, поспеши!» и т. п.). Чтобы не прослыть «пустосвятом», Платон остерегается записывать сны: только один уже под конец жизни о посещении св. Сергия Радонежского, предсказавшего ему дату смерти – обычный мотив житий. Но и тут «он» осторожно «прилагал, что не надобно на тот сон полагаться»[118].
