Читать книгу На что похоже будущее? - Коллектив авторов - Страница 7

Вряд ли найдется футуролог, который бы не критиковал вышедшую в 1992 г. книгу Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек»[1]: идея о том, что после падения Берлинской стены и распада СССР либеральная демократия является логическим завершением истории любого развитого государства, в текущих обстоятельствах кажется смехотворной. Оснований не верить в радужный прогноз Фукуямы сейчас предостаточно. Очевидно, что во многих частях мира стабильная демократия, как и раньше, остается недостижимым идеалом – и уж, конечно, она не появляется сама, как по волшебству, на месте свергнутых диктаторских режимов. Да и само утверждение о невозможности смены зрелой демократии другой формой правления сегодня уже не воспринимается как нечто само собой разумеющееся. В то самое время, когда пишутся эти строки, демагогический популизм в Европе и США создает реальную угрозу трансформации либеральных демократий в режимы «сильной руки», существующие за счет принуждения, коррупции и подковерных интриг, обычно ассоциирующиеся с Россией, Китаем и странами Юго-Восточной Азии. Многие серьезно задумываются о том, смогут ли термины «либеральная» и «демократия» соседствовать друг с другом бесконечно долго и могут ли они – каждый по отдельности или вместе – сосуществовать с безудержным напором капитализма со всеми его экономическими иллюзиями и тенденцией к усилению неравенства и недовольства.

Одним словом, западные эксперты уже не так уверены в безупречности выбранной формы общественно-политического устройства, не говоря уже о возможности органичного развития чего-то похожего за пределами западного мира. По мнению политолога Дэвида Рансимана, главное преимущество демократии – умение восстанавливаться после любых потрясений – одновременно является ее ахиллесовой пятой, так как совершенно лишает ее способности извлекать уроки из ошибок прошлого. Пока выкарабкиваться из передряг удается, кажется, что все в порядке. Но все до поры до времени.

Одно можно утверждать с уверенностью – мы должны перестать рассматривать политику как своего рода набор химических реакций, которые, пройдя через стадию активного брожения и бурления, через какое-то время достигают состояния статического, стабильного равновесия. Пожалуй, единственное, в чем можно не сомневаться, – это в неизбежности изменений, и политологи все чаще говорят об их «скачкообразном» характере как о процессе, лишенном монотонности и представляющем собой череду внезапных масштабных потрясений.

Предвидя изменения, можно предположить, что вряд ли религия останется в стороне. При этом под вопросом, скорее всего, окажется не столько судьба религии как таковой, сколько будущее конкретных вероисповеданий. Представляется, что «большая четверка» – ислам, христианство, буддизм и индуизм – продолжит вытеснять все остальные формы религиозных верований. Несмотря на широкую популярность в Западной Европе, атеизм, к сторонникам которого относят себя 16 % населения планеты, распространяется медленнее основных религий (за исключением буддизма, который, напротив, постепенно сдает свои позиции). Быстрее всего растет доля мусульман: по прогнозам, в 2050 г. мусульман на Земле будет столько же, сколько христиан (то есть около 30 %).

Как бы мы ни относились к этим процессам, имеет смысл рассматривать их точно так же, как и другие атрибуты культуры, такие, например, как язык, в особенности если учесть, что религия не может быть отделена от других факторов, включая рост численности населения и темпы экономического развития. И, подобно другим факторам, религиозная вера и дальше будет определять многие важные аспекты нашей жизни, делая ее как лучше, так и хуже. Из истории мы знаем, что религия совсем не обязательно должна противостоять интеллекту, науке, демократии и гуманизму. Впрочем, примеров обратного у нас тоже предостаточно.