Читать книгу Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 24

Зачем так много слов на свете.

Зачем так мало в них тепла.

На берегу играют дети.

Играя, строят города.

Шероховатой жизни струйку

Сжимает детская рука,

Витиеватую постройку

Она возводит из песка.

На небе солнце. В поле лошадь.

Над речкой – паутины нить.

Пришла пора смотреть и слушать

И ничего не говорить.

Человеческой жизни не хватит,

Притяженья не хватит звезде,

Чтобы мальчик в пальтишке на вате

Научился ходить по воде.

Он умрет от тоски и презренья,

Он иссохнет, считая часы,

Ожидая любви и прозренья,

Как трава полевая – росы.

И слова, что хранили народы,

И слова, что хранили века,

Как подводные атомоходы,

Тихо лягут на дно языка.

Человеческой жизни не станет

Притяженье изменит звезде,

До поры, когда мальчик восстанет

И пойдет по бурлящей воде.

Из-под ног, словно серые горы,

Субмарины всплывут из глубин.

С залпом ядерным новой «Авроры»

В мир придет человеческий сын.

И когда во вселенскую слякоть

Ухнет всё с ненадежных орбит —

Что он сможет? Проклясть да оплакать.

Да и то, если Бог пособит.

По стогнам погибших империй

Без паспорта и без гроша

Блуждает в плену суеверий

Погибшая наша душа —

В пальто, по-покойницки длинном,

С убогой шарманкой своей,

Чужая священным руинам

И сонмам великих теней…

О, как ты стремилась оттуда,

Из наших убогих времен,

От нашего бедного люда

На звуки великих имен.

Стремилась – летела и пела,

На счастье сжимая кулак…

Но в этом-то все и дело,

Что все оказалось не так.

Не то чтобы шире иль уже —

Не будь, дорогая, ханжой…

Здесь все оказалось не хуже,

Здесь ты оказалась чужой.

Не смоешь родимые пятна

Холодной парнасской водой.

Пора собираться обратно,

Пора собираться домой.

А то, что мы здесь полюбили,

Там память для нас сохранит:

Имперские острые шпили

И серой брусчатки гранит.

Скажи, зачем все это было,

Шепни – во сне иль наяву, —

За что ты так меня любила

Не в такт молчанью моему.

К чему теперь все эти слезы

И эти приступы тоски.

«Пора сметать с дорожек розы…»

(Точнее было б – лепестки.)

Я был всегда ничем не связан,

С прохладцей ровною в груди.

И вот – я всем тебе обязан.

Всем – даже тем, что впереди.

Песок промерзший, серо-рыжий.

Забит, зарыт в могилу гроб…

И снег, шурша, ползет по крыше

И глухо падает в сугроб. 3 марта 2007 г.

Когда я слышу, что на свете

Совсем уж не осталось тем:

Негожи, мол, и те, и эти,

Нет места этим, мол, и тем;

Как будто сказано на десять

Рядов уж всё и обо всём,

И всё, что словом можно взвесить,

Давно уж взвешенным несём;

И не осталось в мире чувства

Иль на худой конец – мысли,

Которым прежние искусства

Употребленья не нашли, —

Я вижу, как в холодный зальчик,

На льдистый лаковый паркет

Вступают девочка и мальчик

Семи-восьми неполных лет.

Открыты шторы. Дождик редкий

На стеклах строит капли в ряд.

А по стенам – с портретов предки

На них внимательно глядят.

А за стенами вся Россия,

В пожарах дымных до небес,

И моросят дожди косые,

И пролетарии босые

Упорно строят ДНЕПРОГЭС,

Ломают церкви, судьбы, жизни,

И – клином вышибая клин, —

Пройдя с боями по отчизне,

На танках пишут «На Берлин».

А погодя прямой наводкой

Из танков лупят в «Белый дом»

И запивают теплой водкой

Остатки мыслей о былом…

Вы правы, это было, было,

Не поворотишь время вспять.

И много ль проку то, что сплыло,

Бесплодно ворошить опять.

Зачем? Оно того не стоит,

Нельзя всю жизнь смотреть назад.

Пустое это все, пустое…

Пойдемте, дети, лучше в сад.

Там шум и блеск, там тети-дяди

Галдят, смеются, пьют-едят,

И силиконовые бляди

На них внимательно глядят.

Снова осень за окнами плачет.

Мокнут липы, скамейка и стол.

Ничего это больше не значит,

Жизнь твою этот дождик иначит

И смывает в холодный подзол.

На дорожке овальные лужи,

Человеческой жизни года —

Мельче, глубже, пошире, поуже.

Да, конечно, бывало и хуже,

Но бессмысленнее – никогда.

В сером небе гудят самолеты.

Льется с крыши на землю вода.

Капли, паузы, брызги, длинноты —

Русской музыки вечные ноты —

Ниоткуда летят никуда.

Не оглядывайся. За спиною

Давно не на что больше смотреть.

На ковчег благонравному Ною

Догружают последнюю клеть.

Уходи, помаши им рукою —

Всякой твари в попарном строю.

Собирается дождь над рекою.

Все одно к одному. Все – в струю.

А хотелось – всего-то – «немного»:

Света, счастья, простора, любви.

Благосклонности мира и Бога,

Музыкального звона в крови.

И казалось – вот-вот – и начнется —

Соберись, напрягись, продержись, —

И в сияющий воздух взовьется

Черно-белая ласточка – жизнь.

Человек, человек, человечек.

Жил и жил бы – да горя не знал.

Пас бы козочек или овечек,

Да хороших детишек строгал.

Спал и спал бы. Зачем разбудили?

Музы девичий голосок!

О могиле поет, о могиле.

О могиле и пуле в висок.

А все могло бы быть иначе,

И – «через годы и века» —

Цветы на подмосковной даче,

Трава, деревья, облака.

Невдалеке резвятся дети.

И Вы читаете мне вслух.

Не важно что – хотя бы эти

Четыре строчки. Хватит двух:

«Невдалеке резвятся дети.

И Вы читаете мне вслух».

И далась тебе эта Россия.

И березки ее, и поля,

И дожди, и заборы косые,

Аллергические тополя.

Все здесь продали, все осквернили —

И не раз, и не два, и не три.

А не продали что – то пропили.

А не пропили что – то сожгли.

Плюнь на все. Уезжай за границу,

Прочь, подальше от этой земли.

В Бонн, в Париж или к Герцену в Ниццу.

Vielen Dank, je m’apelle, Tuileries[1]…

Все сказал? Помолчи, полудурок.

Мать родную нельзя оскорблять.

Покурил? Заслюни окурок.

И иди забор поправлять.

Теряешь вкус и чувство меры,

Остатки праздного ума…

Всё ради призрачной химеры,

Всё – за билетик до Цитеры…

А если там, дружок, зима?

…Постройки в виртуальном мире

Похлипче замков на песке…

Бряцаешь на послушной лире.

И кувыркаешься в эфире,

А все висит на волоске:

Возьмет и выключит процессор —

С улыбкой: «Я вас не люблю…»

И все. Finita la… И – Yes, Sir[2] —

Как говорил один профессор, —

Привет семье, аля-улю.

Да плевал я на ваши законы —

Не смирюсь, не пойму, не прощу.

Дед пускал под откос эшелоны,

Я – всю вашу эпоху пущу.

Не за то, что вы жрали и пили

И в шампанском купали блядей,

А за то, что вы души растлили

У ни в чем не повинных людей.

На пустой «исторический прочерк» —

На бессмысленный ваш балаган —

Хватит пары проверенных строчек,

Музыкальных моих партизан.

И на очередном перегоне,

Просыпаясь по малой нужде,

Вы проснетесь не в мягком вагоне —

Вы вообще не проснетесь нигде.

Горний звук – он пощады не знает.

Потому что любовью горит.

«Это музыка путь освещает»?

Это музыка рельсы взрывает,

По которым эпоха гремит.

Мы перешли на ты. Как водится – в постели.

Такой вот брудершафт. Не хуже всех других.

У мира есть слова – как родинки на теле.

Не много их таких.

Но даже и они в своем беззвучном танце,

Увы, слегка не те и не о том слегка.

Вначале падал дождь.

Потом светило солнце.

Потом шиповник цвел.

И плыли облака.

Они приходят и уходят,

И в небе серо-голубом

Беззвучно песнь свою заводят

О дорогом и о былом.

О том, что всё на белом свете

Надеждой призрачной живет

На то, что никому «не светит»,

На то, что не произойдет.

Всё не сбывается. И руки

Напрасно тянутся к рукам,

Невоплотившиеся звуки —

К несуществующим строкам.

И те, которые оттуда

Тебе сочувственно молчат,

Ждут не прозрения, не чуда, —

«Немного нежности» – отсюда,

От подрастающих волчат.

Играй нам, Сима. Ты не знаешь

сама, о чем играешь нам.

Неверным пальчиком по краеш —

ку-ку, ку-ку холодных клавиш —

перебираешь жизни хлам.

Ку-ку, ку-ку, играй нам, Сима,

пускай фальшивишь ты, пускай

порою попадаешь мимо

привычных нот, не умолкай,

не прекращай. Играй нам, Сима,

в свои неполных восемь лет

о том, что всё непоправимо,

о том, что жизнь проходит мимо,

и как она невыносимо

красива. И спасенья нет.

Часовые имперских традиций,

Простоявшие жизнь на посту,

Вам бы лучше совсем не родиться —

Обойти этот мир за версту,

В эмпиреях, других ли эонах

Провитать, проблистать.

Нам ведь мало – в вагонах зеленых

Петь и плакать. И плакать опять.

Нам ведь хочется в желтых и синих,

Непременно в отдельных купе,

Непременно в отдельных Россиях,

И т. д., и т. п.

Желтые листья лежат на земле.

Пеплом подернулись угли в золе.

Ветер не дует. Костер не дымит.

Грубыми досками дом наш забит.

Где эта улица, где этот дом…

Речка течет под железным мостом.

Черные елки стоят вдоль реки.

В лодках сидят на реке рыбаки.

Серая, бурая в речке вода,

Едут над ней по мосту поезда.

Едут-поедут, но – никогда,

Чтобы оттуда, только – туда.

В порыве самообольщенья

Порой мне кажется, что вот:

Я напишу стихотворенье —

Оно меня переживет.

Пройдут года, десятилетья,

И над могилою моей

Младой и незнакомый Петя

С подругой милою своей

Появится и тихо скажет:

«Хороший, Маша, был поэт».

И как-то грустно станет Маше.

Впервые за шестнадцать лет.

Пруд пожарный деревенский

Отражает облака,

Сосны, ветер и шиповник,

Человека у сосны.

Вот стою над этим прудом,

Мой притоплен «телевизор»[3],

Выцвела его бечевка,

Износилось полотно.

Много продрано в нем дырок,

Но еще остались части

Целые, и в эти части

Попадают караси.

Иногда бывает восемь,

Иногда бывает десять,

Чаще – три или четыре,

А бывает – ничего.

Серая от тины леска,

Длинный узкий лист болотный

(В нескольких местах надломан),

Палка мокрая и мусор,

Что по пруду проплывал.

Облака плывут по небу.

Человек стоит у пруда.

Деревенский пруд пожарный

Отражает облака.

Кто-то скажет, что это гордыня —

Чтобы времени наперекор…

На клеенке подгнившая дыня.

За окошком – подгнивший забор.

Кто-то скажет, что это приснилось,

Или просто придумал ты —

Ничего и не доносилось

До тебя из пустой высоты.

Ничего и не происходило,

Ничего и не произошло.

Даже если что-то и было,

То давно безнадежно прошло.

Ветер дует. И солнце светит.

Ветка времени обнажена.

Кто-то скажет. Никто не ответит.

Тишина.