Читать книгу Традиции & Авангард. №1 (8) 2021 г. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 4

Человека, влюбленного в землю, в планету Земля,

Бредущего по ней босиком в сентябре, десятого сентября,

Я догнал у метро и узнал, что его зовут Эрик

И что он французский поэт, когда он немного ко мне привык.

Я немедленно сфотографировался с ним на сотовый

телефон,

Босы ноги в пыли, обликом Иешуа Га-Ноцри был он.

Так вот, оказывается, как гуляли боги по земле планеты

Земля.

Отказавшись поесть, сказал, что заночует в кустах возле

Кремля.

Как ты хороша,

Катишь свои желтые волны по мне,

Ли Тай-бо мог бы мною гордиться —

Лирикой переполнен десяти золотых веков…

Женщины бывают:

Принадлежащие Императору;

Набальзамированные;

Захваченные в плен за Великой стеной;

Девочкой;

Русалкой;

Цветочной феей;

Старухой с сумой;

Включенной в эту классификацию;

Вопящей как сумасшедшая;

Нарисованной тончайшей кистью из верблюжьей шерсти;

Прочей;

Разбившей цветочную вазу;

Похожей издали на муху;

Китаянкой до самого утра…

Влюбленный в Землю,

Велю себе восходы и закаты,

Люблю себе могучие рассветы велеть оленьим ревом.

Любо мне, любо губы лютневой музыки цикад целовать,

Лепо, мне лепо песни старинные славян моих листьев петь,

Сладких-пресладких утренних рос хороводы водить,

Славу оратаям своим, шмелям сердцестана рокотать…

Вечности нежной когда-то с утра

Весь я тобою, одною тобою рекою нежен,

Утро неисповедимой красоты – это ты —

Мудро… Праджняпарамиты – твои ланиты,

Могучие восходы и закаты,

Певучая легким ветерком с утра ты,

Лада, моя лада, снежных песен моих,

Ласточка-подружка нежных весен моих,

Ими, хмельными,

Имя твое пить – быть навсегда или не быть…

И всходил древний хунн, сын косматого синего неба,

Иволгинскою степью на былинную гору свою,

Сквозь забрало прищуренных век богатырским

окидывал взором,

Сколько лун до Срединной – совершить свой набег.

С одобреньем смотрел, как до самого края долины

Одарила обильно скотом забайкальских народов земля,

Вся в горах и озерах, вся в лесах и сибирских морозах,

Вся красавица-пленница, добытая в честном бою.

Не молился, а просто беседовал с космосом-братом,

Не божился со страху, а демонам повелевал,

Потому что от плоти небесного синего волка,

Потому что от млека древнее богов.

И звериным чутьем он угадывал вещие дали,

И, колдуя свободу от вечного рабства земли,

Пол задумчивой Азии в рог он скрутил воедино бараний,

Пол-Европы в свободу огнем и мечом обратил.

И всходил он на гору свою, городища заставу,

И запряг в караваны походных кибиток зарю,

Там, где прячут в шелках Поднебесной принцессу,

Там, где топчут небесные всадники рис.

На восток, на восток, ядовитое брюхо дракона

Насадить на восход, на копье, наконечник поющей стрелы,

И неистовой конницей в новой заре навсегда раствориться,

И в миры обратиться, звериного стиля миры…

Шаман бледнокожий, похожий на редьку,

Шаром земным он пользуется, как бубном,

Простой кулинар-итальянец в прошлом,

Трусцой вкруг жертвенного огня он скачет.

Он просит у своих итальянских предков

Подбросить бурятским сироткам немного счастья,

Он требует у забайкальских духов по разным болячкам,

В костре их сжигая, прекратить свои козни.

В Бурятии он будто родился и вырос,

Бурляндии разных талантов, поэтов и прочих,

Сам-то он в прошлом простой кулинар-итальянец,

Самый простой макаронник, рубаха-парень.

И после Зевса, и после Иисуса,

И Рима возле – душа по-прежнему просит веры,

Пускай вместо галилеянина – бездн горенье,

Листай вместе с нами новое небо.

Шаманы мстительны и опасны,

Дурманы прячут в своих карманах,

Шаманы трогательны и прекрасны,

Мечтой осияны они, как дети.

С Землей-планетой он вертится, словно с бубном,

С игрой на гитаре, мольбой о сиротках,

Еще он, камлая, из Библии что-то бормочет,

Душою в небо жаворонками разлетаясь…

Как бежала Агафьюшка по траве да по камушкам,

Кабы знала, куда убегать, утекать,

Шибче хитрой лисы, гибче матушки-реченьки

Шла-бежала она, а в руках самовар.

А лежал ее путь через сопки таежные,

А бежала Агафьюшка от советских властей,

А проворною мышкою с самоваром под мышкою,

От людей хоронясь, во родной Куналей.

Пой, синица-заступница, о беглянке-преступнице,

Гой еси о восстании мужиков-кулаков,

Как в глухие тридцатые староверы брадатые

Казнь Господню устроили активистам-чертям.

А за это им было: кому пуля в кулацкое рыло,

А кому – по этапу за Яблоновый хребет,

Из Петров-Забайкальского жинка сбегла кулацкая,

Жизнь беречь бесперечь – сберегла самовар…

Самовар, тульский пар, самоварище!

Сам поет, жар дает потрясающе.

Вот стоит он, пузатый, сияет,

Человеческий род продолжает…

Вот сидим мы с Берутою Крейслинг

Во селе Куналее том самом.

«Эх, да что не пыль, – поем, – в полюшке запылялася…»

Эмигрантская дочь улыбается…

Поодаль железного столба, отлитого кем-то,

Почему-то не ржавеющего с начала времен,

Площадка – фундамент для минарета (конец XII века),

Простые индийцы —

Индусы, мусульмане и сикхи, джайнисты и христиане,

И дети, и голуби, и солнце, и низко летящие самолеты

Под крики попугаев,

Цветы гурмухор, обезьяны и бурундуки…

Приснилось мне утро влюбленных друг в друга людей,

Чья вера в любовь никогда не сдается,

И люди от этого только еще молодей,

И небо синее, и солнечней солнце.

Приснилось мне утро бездонных, как небо, людей,

Где каждый тобой до того бесконечен,

И бесконечнее мужество этих мужей,

И целомудренней женственность женщин,

И радостней радость смеющихся этих детей,

Крутящих шарами планет разноцветных,

И счастье огромней, и горе еще сиротей,

Приснилось мне утро бессмертных…

И я в это утро с тобою, родная, иду

Туда, где рождается мир удивленно,

В огромное утро, которое радостно жду,

Которое мной и тобою бездонно.