Читать книгу Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 7

Соответствует ли имиджу радикала, социалиста, оппозиционера административная карьера В. П. Наливкина начиная с 1884 и заканчивая 1906 г.? В историографических сочинениях акцент делается, как правило, на «прогрессивной», просветительской стороне деятельности Наливкина в этот период его жизни, а также скрупулезно подсчитываются все конфликты, которые он имел с вышестоящими чиновниками. Все это, как минимум, создает впечатление, что Наливкин был каким-то удивительным исключением, подобно В.В. Григорьеву, в ряду туркестанских чиновников.

Н.В. Лукашова пишет: «…у В. П. Наливкина часто происходили столкновения с администрацией края в лице ее многочисленных представителей. Недостаток материала не дает права делать вывод об оппозиционности В. П. Наливкина власти. Но его перемещения по службе и связанные с ними обстоятельства свидетельствуют о его “неугодности” власти…»[77] Лукашова перечисляет: уход в 1888 г. с должности заведующего русско-туземной школы был вызван конфликтом с вышестоящим лицом (имени не называет); переезд в 1896 г. в Самарканд произошел из-за личного конфликта с Ф.М. Керенским, главным инспектором училищ Туркестанского края[78]; возвращение в 1904 г. в Ташкент из Нового Маргелана было итогом развития враждебных отношений со «старым туркестанцем», губернатором Ферганской области и приятелем военного министра Г.А. Арендаренко[79].

Сам Наливкин, доказывая свою неуживчивость во взаимоотношениях с начальством, вспоминал о своей небольшой стычке со Скобелевым: осенью 1876 г. он был назначен комиссаром организационной (поземельно-податной) комиссии, в задачу которой входил сбор статистических сведений о населении и описание земель; столкнувшись с отсутствием знаний и возможностей для такой деятельности, Наливкин изложил свои соображения при личной доверительной встрече с военным губернатором Ферганской области, а вскоре с удивлением узнал, что Скобелев выдал все эти соображения за свои собственные; неприятно пораженный и уверенный в своей правоте по существу вопроса, Наливкин вышел из состава комиссии[80].

Существует ли доказательства, что все эти конфликты носили идеологический, а не служебный характер? Позволял ли Наливкин себе критику начальства, боролся ли с казнокрадством и авторитарным стилем руководства и т. д. – все это не говорит о его оппозиционности или неугодности, если только не предположить, что русская бюрократическая система была изначально порочна и в ней были невозможны в принципе добросовестные, честные люди. Определенная параллель с В.В. Григорьевым, как он описан у Найта, все-таки не дает оснований, вслед за Найтом, утверждать точно, что Наливкин был какой-то «аномалией», исключением, не подтверждающим саидовское правило.

С точки зрения дискуссий о русском ориентализме гораздо более интересным является анализ взглядов Наливкина в этот период и его практической деятельности по отношению к туземному населению. Это большая тема, которая требует специального и очень подробного исследования и которую трудно осветить в одной статье. Но даже предварительное изучение этого вопроса полностью опровергает устоявшиеся стереотипы относительно Наливкина и скорее заставляет вспомнить те характеристики, которые дал российскому ориентализму (в лице Н.П. Остроумова) Халид в споре с Найтом. Наливкин, безусловно, пример того, как ученый-востоковед предоставляет все свои уникальные знания о туземном населении Туркестана в распоряжение имперской власти. В качестве эксперта он писал служебные доклады, отчеты, записки, делал переводы важных документов, участвовал в разного рода комиссиях и заседаниях, его назначали на ключевые должности в системе отношений с туземцами[81]. Остановлюсь чуть подробнее на двух фактах.

Как я уже говорил, 15 лет после возвращения на государственную службу Наливкин служил в Министерстве народного просвещения. В 1884/85 г. Наливкин становится заведующим первой ташкентской русско-туземной школы («приходское училище для детей туземцев») и одновременно работает в качестве преподавателя сартовского и персидского языков в Туркестанской учительской семинарии, которая готовила учителей для работы с туземцами и переводчиков[82]. В 1886 г. им была составлена первая «Азбука для русско-мусульманских школ оседлого населения Туркестанского края», с помощью которой туземные дети могли обучаться русскому языку; год спустя на сартовском языке была издана «Сокращенная история России»[83]. С 1886 по 1888 г. Наливкин участвовал в качестве эксперта в развитии и распространении опыта устройства русско-туземных школ в различных регионах края. В августе 1888 г. Наливкин оставил должность в русско-туземной школе. В 1890 г. в Туркестане была учреждена должность 3-го инспектора народных училищ, в чьи исключительные обязанности входил надзор за всеми русско-туземными и – сделаю паузу, чтобы подчеркнуть – мусульманскими школами. Наливкин занял эту должность и проработал в ней до 1896 г., когда должность 3-го инспектора была упразднена. За это время он самым тщательным образом обследовал все мусульманские высшие школы в Туркестанском крае, описал их и предложил развернутый план реформирования. В 1896–1899 гг. Наливкин работает одним из трех районных инспекторов народных училищ в Самаркандской области, в его подчинение входят как туземные, так и русские школы учебного района.

Таким образом, Наливкин, у которого была заслуженная репутация «лучшего и почти единственного действительного знатока местного края»[84], несколько лет был именно тем человеком, который непосредственно руководил политикой русской власти в сфере туземного образования в масштабах всего Туркестанского генерал-губернаторства. В историографии деятельность Наливкина на этом поприще обычно характеризуется как «просветительская» и «прогрессивная»[85]. Однако саму образовательную политику российской власти историки характеризует часто как «великодержавно-шовинистическую» и «русификаторскую»[86]. Причем в этом несколько прямолинейном определении есть, безусловно, доля истины.

Наливкин, рассуждая в книге «Туземцы раньше и теперь» об этом периоде, пишет, что генерал-губернатор Розенбах создал секретную комиссию, чтобы выяснить, какой должна быть русская политика в сфере образования. Комиссия, в составе которой, судя по всему, был и Наливкин, пришла к выводу, что пока туземцы остаются мусульманами «успешная русификация» их невозможна, причем «не может быть даже и разговоров об обращении их в христианство», но, тем не менее, распространение знаний русского языка и общеобразовательных предметов желательно, так как оно послужит «постепенному интеллектуальному сближению с нами туземцев и к устранению предубеждений против нас». Однако, как признается Наливкин, «за спиной этих слов» все-таки стояли «надежды» некоторой части русского общества «…на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка…»[87]. Наливкин вроде бы не был сторонником такой радикальной точки зрения, но его деятельность в качестве инспектора мусульманских учреждений и русско-туземных школ являлась, вне всякого сомнения, элементом колониальной политики. Будучи едва ли не единственным русским экспертом по мусульманскому образованию, он писал о его догматизме и схоластике, об отсутствии развивающих дисциплин и преподавательских методик, о примитивной организации учебного процесса и т. д.[88] В качестве администратора Наливкин, следуя своим прогрессистским взглядам, выступал за усиление контроля над мусульманской средней и высшей школой, введение русского языка и светских предметов как обязательных в программу обучения в них и постепенное преобразование мусульманских школ в русско-туземные[89]. Некоторые его предложения в этой области были даже отвергнуты начальством из-за боязни возможного возмущения мусульман[90].

В этот период своей службы Наливкин активно сотрудничал с выпускниками Казанской духовной академии – Н.п. Остроумовым[91] и М.А. Миропиевым. Последний, характеризуя Наливкина весьма положительно, писал об ошибочности его увольнения с должности 3-го инспектора и отказа от предлагаемых им реформ туземного образования[92]. Тот же Миропиев утверждал, что русские явились в Туркестан «…в качестве пионеров русской цивилизации, проводя в покоренную туземную народную массу разными путями русские взгляды, порядки, обычаи и привычки…», и считал необходимым «перевоспитание души» туземцев, не исключая превращение их в русских и православных[93].

В этой связи интерес представляет оценка, которую дал Наливкину историк П.П. Литвинов в книге «Государство и ислам в Русском Туркестане» (1998). Этот автор стоит несколько особняком в современной историографии, и пафос его исследования заключается скорее в том, чтобы защитить русскую колониальную политику в Средней Азии от несправедливых нападок и обвинений во всех смертных грехах. В литвиновском изображении Наливкин превращается в эффективного колонизатора, который благодаря своим знаниям языка, обычаев, психологии, своему опыту и связям среди туземцев сумел добиться снижения антирусских настроений, добиться соблюдения «требуемых от всех подданных» норм уважения к высшей власти, «примирить интересы российской государственности и мусульманской религиозной школы»[94]. Такое мнение вроде бы противоречит словам самого Наливкина, который позднее, в книге «Туземцы раньше и теперь», пишет о профанации образовательной политики русской власти в Туркестане и ее фактическом провале. Однако полное разочарование и переосмысление наступило только в тот момент, когда бывший заведующий всеми мусульманскими и русско-туземными школами оказался в роли радикального оппонента власти. В 18801890-е гг. Наливкин вряд ли был так категоричен, и его оценка Литвиновым выглядит вполне уместной.

Не менее интригующей для исследователей является деятельность Наливкина в 1899–1901 гг. на должности старшего помощника особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе. Этот период, как правило, выпадает из историографических обзоров. Ни Лунин, ни Лукашова о нем почти ничего не говорят. Я думаю, дело здесь не только в том, что этот период в жизни Наливкина слишком непродолжительный, а скорее в том, что он совершенно не вписывается в тот портрет закоренелого «народника» и почти революционера, которые оба автора рисуют. Последние публикации на эту тему историка Д.Ю. Арапова проливают свет на деятельность Наливкина в эти годы.

В 1898 г. генерал-губернатора А.Б. Вревского сменил новый начальник Туркестанского края – С. М. Духовской. Эта смена совпала с событием, наложившим отпечаток на все недолгие годы правления Духовского, – Андижанским восстанием, которое произошло под знаменем мусульманского джихада. Многие прежние принципы политики в Туркестане были пересмотрены тогда в сторону ужесточения[95]. Одной из главных задач туркестанского генерал-губернатора стало определение отношения власти к исламу. В том же 1898 г. Духовской в «отзыве военному министру» высказался за усиление «надзора» за мусульманскими школами и вакуфными имуществами, для чего предлагал создать «Туркестанское духовное правление» во главе с председателем из русских, «знакомых с шариатом, тюркским и персидским языками»[96]. Генерал-губернатор не называл имен претендентов на эту должность, но с большой, почти стопроцентной, вероятностью можно утверждать, что речь шла о Наливкине, который считался лучшим знатоком местных языков и шариата, а к тому же был хорошо знаком с мусульманской элитой. Более того, похоже, что первый проект нововведений в исламскую политику составлялся при непосредственном участии Наливкина. Так, намерение усилить контроль за мусульманскими школами и вакуфами очень напоминал план реформ, который он составил, будучи 3-м инспектором народных училищ, а тот факт, что Министерство народного просвещения в «отзыве» Духовского не фигурировало, объясняется конфликтом Наливкина с главным инспектором края[97].

В 1899 г., как уже говорилось выше, Наливкин был назначен старшим чиновником особых поручений при Туркестанском генерал-губернаторе[98]. В конце 1899 г. им была подготовлена служебная записка «О возможных соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движения»[99]. Записка имела широкое хождение в коридорах российской власти. Что же предлагал царский администратор? Говоря о «пробуждении», под влиянием европейцев, мусульманского мира, Наливкин указывал: «…мусульманская культура, оставаясь мусульманской, никогда не может не только ассимилироваться, но и даже вполне примириться со всем вообще укладом жизни европейских народов…», а значит, по мере «все большего и большего наседания на них европейской культуры» у мусульман появляется все «более и более сильное желание сбросить с себя это ненавистное для них иго». Наливкин пугал высокопоставленных читателей столкновением «нас» («христианских народов») с «полудиким и фанатичным мусульманством», страшным «газаватом» против «европейской цивилизации», который «неизбежно вспыхнет», как только панисламизм объединится и окрепнет: «…Мы, несомненно, должны спокойно и обдуманно ждать общемусульманского газавата, наиболее тяжелая часть борьбы с которым выпадет, конечно, на долю России в силу особенностей ее географического положения…» И далее Наливкин делал вывод: «…прежде всего нельзя не признать безусловно желательными скорейшей постройки железной дороги от Оренбурга до Ташкента и постоянного нахождения в Туркестанском крае такого количества войск, которое могло бы быть достаточным на тот случай, если бы одновременно с открытием военных действий на южной и восточной границах края вспыхнули беспорядки среди местного мусульманского населения…» В этой записке можно увидеть очень консервативного деятеля, защитника устоев империи, почти реакционера.

Итак, в 1880-1890-е гг. Наливкин максимально приблизился к тем центрам, где вырабатывалась политика управления Туркестанским краем, и мог влиять на эту политику. При этом, что выглядит парадоксальным, но вполне закономерным, востребованность Наливкина с его прогрессистской и даже либерально-народнической позицией и хорошим знанием местных реалий совпала с ужесточением колониального режима. Изучая на протяжении многих лет роль ислама в жизни туркестанских туземцев, Наливкин пришел к выводу, что религия и «духовенство» оказывают негативное влияние на местное общество, сдерживая его развитие. Такая оценка лучшего знатока туземного быта полностью совпадала с провозглашенной Духовским новой политикой противодействия исламу.

Зададимся вопросом: подпадает ли деятельность Наливки-на в колониальной администрации в Туркестанском генерал-губернаторстве под саидовское определение «ориентализма»? Отвечу словами его современника – Ю.О. Якубовского, который в своем панегирическом очерке о Наливкине писал: «…Его, без преувеличения, можно назвать одним из настоящих завоевателей Туркестана. Этому завоеванию, замирению и устроению он способствовал не столько оружием, сколько пером и тесным общением с туземцами, изучая среди них язык, быт и историю края, и этим он сделал больше, чем то, что могли сделать пушки и пролитая кровь…»[100]