Читать книгу Профессионариум. Антология фантастических профессий - Коллектив авторов, Майк Гелприн, Алексей Жарков - Страница 2

Очень хотелось курить. Но я знал, что мелкий засранец сразу позвонит матери.

«Мама! Райтинг-коуч нарушает договор! Мама, он нарушает!» Плаксивым голоском, надсадно кашляя.

Я не успею сделать и пары затяжек.

– Ты готов? Диктую.

Он поёрзал на стуле и склонился над тетрадью, как царь Кощей над кучкой поддельного золота.

– Погодите…

– Всё, Ваня, всё. Я диктую. Сначала всю фразу, потом по словам. Начали. Шиншилла слышит шелест голосов… теперь медленно: шиншилла…

Сегодня утром написал стишок. Сто лет не писал, а тут вдруг взял и срифмовал какую-то ахинею. Шелестящую, специально для него: «ши-ши-ше». Пусть помучается.

– Шиншилла слышит…

– Погодите! Я ничего не понял!

– Чего ты не понял? Шиншилла – это…

– Да знаю я, грызун! Пушистый. Я не понял, как это писать.

Ване десять. Он сын известных родителей: американского актёра Джоэла Рока и русской балерины Лили Хохолковой. Золотой ребёнок, усыпанный деньгами и гаджетами. Получает всё, что попросит, – мать души в нём не чает и готова разбиться в лепёшку, а отец… ну, отец далеко и практически самоустранился: не звонит, не пишет. Но зато каждый месяц перечисляет кругленькие суммы. Я был бы рад такому отцу. А вот Ваня не рад. Он вообще редко чему-то радуется, разве что очередному трофею «Ливерпуля».

У Вани врождённое заболевание спинного мозга. И, как следствие, нарушение опорно-двигательного аппарата. Ходит с трудом, не всё хорошо с мелкой моторикой. Раньше и с дикцией беда была, сейчас вроде получше.

А вот учится он хорошо, этого не отнять. И знает намного больше школьной программы. «Грызун». Не всякий мальчик его лет ответит так быстро, не подключаясь к инфобанку.

– Пиши по буквам. По буквам, Ваня. «Ша», потом «и»…

– Ага! Я начал, и вот! – Он показал мне написанное: «шишшш…» – Я теперь это даже прочитать не смогу!

– А я смогу, шиш. Первые две буквы были верные, а потом ты сбился. Это всё потому что нервничаешь много. Давай заново. «Ша», потом «и», потом «н». Контролируй руку, смотри внимательно, что выводишь. Давай, давай, начали. Шиншилла…

– Да зачем это надо вообще! – Он бросил ручку. – Такие слова придумываете, чтобы прям нельзя было написать. Ну и хорошо, ну и напишу я. Ну и даже прочту, оки. Я прочту, а больше никто не сможет. И не надо это никому вообще, манускрипты эти разбирать, как будто мы древние люди. Это всё равно что пиктограммы на стенах рисовать, охотников и всяких там человечков. А потом кричать: «Ой, какой я умный, ой, какой я лэвэлный».

Манускрипты. Пиктограммы. Хорош, чертёнок, и знает, что хорош, хвастается своими знаниями. Хочет произвести впечатление.

– До пиктограмм, Ваня, ты пока не дорос. Пока у нас цель: научиться записывать на слух простенькие строчки. Правильно и без ошибок. И желательно быстро. И пока что мы от нашей цели очень далеки.

– Родион Маркович…

– Всё! – Я повысил голос и грозно посмотрел на него сверху вниз. – Все вопросы и жалобы направляй маме. Если она решит, что не нужно, значит, попрощаемся. А пока всё просто: мама платит, я диктую, ты пишешь. Распределение обязанностей.

Он засопел, надулся. Сгорбился и осел на своём стуле бесформенной кучкой, и без того уже шарообразный из-за лишнего веса.

– Шиншилла слышит шелест голосов…

Никогда не умел общаться с детьми. Хорошо, что у меня их нет.

* * *

– Иван говорит, ты ему какое-то стихотворение диктовал?

Она стояла у окна, обнажённая и ужасно гордая. Сама собой восхищалась и ждала восхищения от меня – поворачивалась так и эдак, по-кошачьи выгибая спину.

– Про какую-то зверушку, да? Которая от собак убегает и прячется. Прочтёшь мне?

– Смотри-ка, а он запомнил. Ну да, про зверушку, усталую глупую зверушку… всё он понимает. И запоминает хорошо. А мне кричал: «Ничего ни панятна-а!» Засранец.

– Эй, ты говоришь о моём сыне! – Она шагнула ко мне, прижалась всем телом. Горячая и живая. Такая настоящая, несмотря на все эти импланты и боди-апгрейды. – Так ты стихо-то своё прочтёшь?

– Да какое там стихо. Просто рифмованный текст для правописания. Ну… Шиншилла слышит шелест голосов и взмахи птичьих крыльев в вышине. И дальний лай за ней идущих псов…

– Какой лай?

– Дальний. Ну далёкий, какая разница.

За последние годы моя профессия изрядно продвинулась. Теперь она даже приносила доход – серьёзный, а не как раньше. Кто-то запустил в сети рекламу – мол, практика рукописного текста отлично прокачивает мозг. «Ваше мышление достигнет нереальной лэвэлности, вы сможете легко и изящно формулировать мысли, запоминать огромные объёмы информации, побеждать в любых диспутах… и ещё многое другое!»

И это был тот редкий случай, когда реклама не врала. Разве что слегка преувеличивала. Правда ведь, прокачивает. И лэвэлность поднимается, и все дела.

С тех пор и началось – клиент пошёл сплошным потоком. Политики, бизнесмены, геймдизайнеры, коучи всех мастей. Селфрайтеры. А потом это просто стало модным, как всякий недавно возникший коучинг – и ко мне потянулись спортсмены, актёры, золотая молодёжь и жёны олигархов.

Но детей… детей в этом потоке было мало. Хотя, казалось бы.

– И дальний лай за ней идущих псов. И треск страниц, сгорающих в огне.

Она поёжилась.

– Не знаю, это как-то мрачно. Почему в огне? Почему книг? Чему ты ребёнка учишь?

– Писать, Лили. Я учу его писать. Ты сама видишь, прогресс есть.

– Это да, – она с готовностью кивнула, – мне кажется, он даже ходить лучше стал. А уж руки насколько лучше! Кружку берёт, чай сам себе наливает…

– Кружку он и раньше умел брать. Просто ленился. Я сейчас даже не о моторике, у него воображение появилось, заметила? Он…

Я задумался. Манускрипты и пиктограммы. Уверен, когда мальчишка произносил это, он видел перед глазами картинку. Возможно, размытую, возможно далёкую от жизни, но картинку. С каждым уроком он всё лучше воспринимает и запоминает информацию. С каждым уроком всё больше фантазирует. И мечтает. Чёрт возьми, он мечтает, я готов был поклясться.

– Ваня молодец. И ты молодец. – Лили медленно провела рукой по моему животу. Потом опустила ладонь ниже. – И я молодец, что наняла тебя. Какие всё-таки мы все молодцы!

– Точно.

Я позволил ей расстегнуть ширинку на моих джинсах. Сбросил рубашку. Положил ладони на её упругую задницу. А потом наклонился и заглянул ей в глаза.

Там, на дне её глаз, жила птица. Живая и настоящая, запертая в прокачанном по последнему слову техники теле. Эта птица и сделала её когда-то великой балериной. За эту птицу она мне и нравилась.

…и треск страниц, сгорающих в огне…

Во время оргазма она коротко и пронзительно вскрикивала, совсем как птица, пойманная во сне котом.

* * *

– Шиншилла знает, впереди беда: псы догоняют, подступает тьма… написал? Поставь двоеточие после «беда». Дальше мы раскрываем, что это за беда, и перечисляем её составляющие: псы, тьма…

– Это какая-то ерунда! Псы, тьма. У вас всё в одну кучу, я не понимаю. Ну и вообще, почему беда впереди, а псы и тьма – сзади? Не понимаю я!

– А твоё дело не понимать, твоё дело – писать, Ваня. Давай, давай, тренируйся. У нас занятие не по пониманию, а по райтингу.

– А если мне не нравится? – Он нахмурился, принялся чертить на бумаге злобные извилистые закорючки. – Не хочу это писать, это депресняк какой-то!

– А что хочешь?

За окном моросил унылый серый дождь. Блёклые змейки вяло скользили по стеклу, и я вдруг вспомнил, что в моём детстве в это время года обычно шёл снег. Холодный, ослепительно белый. Валил с небес мохнатыми хлопьями и устилал всё вокруг сплошным ковром, создавая иллюзию чистоты.

А Ваня никогда не видел снега. И не увидит, наверняка. В Москве теперь морозов не бывает, а дальние перелёты ему противопоказаны. Конечно, можно посмотреть в записи. Но это не то.

– Хочу… ну, не знаю, ничего не хочу. Домой хочу, вот. Ну, или… – Он замялся, явно желая что-то сказать.

– Или?

– Про «Ливерпуль». Я бы написал про «Ливерпуль», как они опять выиграли. Как они попирают всех вокруг много лет подряд. Какие они нереальные! Побеждают и побеждают! Вот, что интересно, а не эти ваши собаки!

Я пожал плечами.

– Ну и что же интересного? Побеждают и побеждают. Из года в год одно и то же. Скучно же.

– А вот и нет! Не скучно! Побеждать – это главное!

– Ясно. – Я отвернулся от окна и посмотрел на него – глаза горят, щёки раскраснелись, рыжие вихры торчат во все стороны. – А ты, Ваня? Кого победил? Или что. Какие у тебя в жизни были победы?

Он понурился, потух. Потом прищурился, швырнул ручку на пол.

– Да идите вы! Не хочу я с вами разговаривать. И писать не буду!

– Все вопросы к маме.

Дождь за окном усилился, мир с той стороны стекла погрузился в сумерки.

Мы замолчали.

* * *

Когда он пришёл в следующий раз, у меня в расписании произошла накладка, и Юн Акира ещё не успел закончить свой урок.

– Присядь пока на диване, подожди. Мы быстро.

Но Ваня меня не слушал.

– Вы… вы же… Акира!

Юн снисходительно улыбнулся.

– Да, а ты?

– Иван! Иван Хохолков! Сын актёра… но это вам не интересно, конечно. Ну, никто. Ученик вот у Родиона Марковича.

Я поморщился.

– Просто Родион, я же просил тебя. С Марковичем сразу становлюсь таким старым…

Юн засмеялся.

– Ты и есть старый, Род. Но ты прекрасный коуч, нам с Иваном очень с тобой повезло. Правда ведь, Иван?

Ваня смутился.

– Да, ну да. Конечно… а вы правда, Юн Акира? Лучший киберарчер всех времён и народов?

– Ну…

– Лучший русский киберспортсмен за всю историю спорта?!

Смех Юна звучал искусственно.

– Не такой уж и русский. А вообще, лесть – удел слабаков. А мы с тобой сильные, да? Подожди немного, мы уже заканчиваем.

Он отвернулся от Вани, и я продолжил диктовать.

– В вагоне люди сидели нахохлясь, сонно покачиваясь. Чёрные стёкла были в мелких, частых каплях дождя, будто сплошь подёрнутое бисером звёзд ночное небо…

Юн склонился над листком бумаги, выводя слова медленно, с чувством собственного достоинства. Немного рисуясь перед почтительно замершим у дивана Ваней. А тот даже дышать забыл – таращился с восхищением, по-дурацки приоткрыв рот.

– Трамвай трезвонил и трогался, и в мокрых стёклах дробился блеск фонарей, и я ждал с чувством пронзительного счастия повторения тех высоких и кротких звуков. Удар тормоза, остановка, – и снова одиноко падал круглый каштан, – погодя падал и второй, стукаясь и катясь по крыше: ток… ток…

Юн дописал, поднял голову, вопросительно глядя на меня.

– Это всё.

Он быстро кивнул, прикрыл глаза. Ну да, конечно. Вроде как и сам уловил финальные интонации, а теперь вникает в услышанное, вдохновляется.

– Прекрасный рассказ. Это Набоков, Иван, великий русский писатель. Вот он на самом деле лучший, вот им стоит восхищаться. А не мной. Рассказ «Благость», обязательно прочти или попроси Родиона подиктовать тебе как-нибудь.

Я поморщился.

– Рано ему ещё. Да и не захочет. Ваня у нас больше любит про футбол писать. Да, Вань?

– Нет, я… почему… а про что рассказ? – Он подошёл ближе и наморщил лоб, вглядываясь в написанный Юном текст. – Я понял, что в конце там каштан упал на кого-то. А потом?

Юн снова засмеялся.

– Рассказ не про каштан. А про красоту каждого мгновения. Там по сюжету один мужчина расстался с женщиной. А потом попросил её снова увидеться. И вот он стоит, ждёт её, а она всё не приходит. На улице осень, холодно, дождь моросит, каштаны падают. А женщины нет.

– Ага, Родион Маркович любит такое. Чтоб прям мрачняк.

– Да нет же. Ты послушай. Стоит он, ждёт и видит старушку, которая торгует открытками. Она тоже мёрзнет, никто эти открытки не покупает и…

Он замолчал и вздохнул. Видимо, устал рассказывать. Ох уж эти спортсмены.

– Да-да, Юн, – поддел его я, – и что же дальше?

– Дальше один солдат угостил её кофе, она попила, согрелась. Подарила солдату открытку. И герой понял, что… ну её, эту женщину, чёрт с ней. Не пришла, и ладно. Жизнь и без неё хороша.

– Чего?! – Ваня вытаращил глаза. – Погодите! Он что, со старушкой теперь решил… это самое?

Акира раздражённо крякнул.

– Нет. Рассказ не о старушке и не о женщинах вообще. А о красоте. О том, что нужно искать прекрасное в каждом дне жизни. Ну, ты когда почитаешь, сам поймёшь… – Он быстро встал, протянул мне руку. – Что ж, спасибо, Род. Это было прекрасно. Мне пора и… – оглянулся на Ваню, – удачи вам с юным Иваном.

Когда он уже стоял в дверях, Ваня всё-таки решился спросить.

– Послушайте, мистер Акира, а зачем это вам? Я имею виду, райтинг. Вы же отлично двигаетесь и стреляете точно, и…

Юн прищурился. Сложил руки на груди.

– А ты знаешь, что в древнем Китае в лучники брали только каллиграфов? Тех, кто умел рисовать иероглифы. Как думаешь, почему? Я тебе скажу. Потому что выпущенную стрелу не вернёшь обратно. Как и штрих на бумаге. И вот умение концентрироваться, делать всё чётко, раз и навсегда, без переделок – оно и приобреталось с искусством каллиграфии. – Он помолчал. – В сети пишут: «Акира никогда не промахивается». Так вот, может, потому-то я и не промахиваюсь никогда, что хожу на занятия к Роду. Как лучники и великие воины древности.

* * *

– Кажется, он по-настоящему привязался к тебе. – Она лежала на боку, сложив на меня ноги и уткнувшись носом в мою шею. – Хотя, что удивительного. Отца у него, считай что нет. А ты мужчина, взрослый, умный… ох, как же Ване трудно без отца, если бы ты знал!

– Ничего не трудно. Отлично без отца. Я знаю.

Лили приподнялась на локте, пристально уставилась мне в лицо.

– Это тебе так кажется. Что всё легко. А ребёнку… вот будет у тебя свой – поймёшь.

– Не будет.

– Почему?

Я немного отодвинулся. Потом встал, повернулся к ней спиной.

– Потому что я не хочу.

И ежу было ясно, к чему этот разговор. Но до сих пор мне удавалось прерывать беседы, как только тема становилась опасной.

– Послушай… давно хотела предложить тебе… да всё вот не решаюсь…

Похоже, сегодня Лили была настроена серьёзно.

– Переезжай ко мне. А что, дом у нас огромный, места полно, оборудован по последнему слову, а не так, как твоя эта развалина. И Ваня будет рад. А что…

Я быстро повернулся к ней, лёг обратно; обнял, прижимая к себе.

– Я одиночка. Одиночка, Лили. Не умею ни с кем уживаться. И не люблю никого. И детей не люблю.

– А…

– Тебя люблю. Но не так. Не так, понимаешь? Это плохая идея. Даже если ты будешь танцевать для меня каждый день, я скоро возненавижу тебя. И твоего сына. Потому что не выношу постоянного присутствия посторонних. Не выношу.

– А…

– Забудь… забудь…

Некоторое время она ещё пыталась что-то сказать. Потом коротко выдохнула и застонала.

* * *

Его звали Геннадием, но представлялся он всегда как Гено. С ударением на первый слог. Уж не знаю, на что тут был намёк, на гения или гены.

Интеллигентный, вежливый. С вечной улыбочкой на тонких бледных губах.

Когда я увидел его в первый раз, то сразу подумал, что Гено – отличная возможность для Лили.

Богатый, статусный. Очки в золотой оправе, дорогой парфюм и вычурная бородка. Полноценная замена брутальному пожилому актёру. С одной стороны – его полная противоположность, с другой – ничуть не уступает ему в классе.

Я познакомил их как-то вечером, специально задержав Ваню и попросив Лили забрать сына самой – уже поздно, а вдруг такси-кар сломается?

Когда она приехала, Гено как раз прибыл на свой урок.

Точно не знаю, чем он занимался по жизни – политикой или криминалом, но деятельность эта приносила ему доход и оставляла достаточно свободного времени. Они понравились друг другу с первого взгляда. И немедленно принялись ходить на концерты, выставки и прочие подобающие статусу мероприятия – неистово и страстно, стремительно врастая друг в друга.

Довольно быстро она перестала звонить мне, и вопросов я не задавал.

* * *

– Ты когда-нибудь видел снег?

Он равнодушно кивнул.

– Сто раз, а что?

– Я имел в виду, по-настоящему.

Ваня насупился.

– Да какая разница, по-настоящему или нет. Я знаю, что он холодный и белый.

– Холодный и белый! – передразнил я насмешливо. – Ничего-то ты не знаешь, Ваня. Когда идёт снег, ночи становятся светлей – свет отражается от снега, и можно даже не зажигать фонарей. А когда утром после снегопада ты выходишь на улицу, то он скрипит под твоими ботинками, и этот звук ни с чем не перепутать. И никогда не забыть.

– Ну и что, ну и скрипит. Сейчас послушаю и запомню…

– Забудь. Всё равно ничего не поймёшь. Так, продолжаем урок…

– Погодите! – Он откашлялся. – Я по поводу того стишка, про шиншиллу, помните? Я тут подумал… а чем там всё закончилось?

– Не понял?

– Ну, про шиншиллу. Она там в нору залезла… или захотела залезть. И решила спать. Ну и? А что дальше?

Я откинулся в кресле, уставился на потолок.

– Дальше, Ваня, я пока не придумал. Это был короткий стишок, специально для тебя, упражнение. Но если хочешь… Она уснёт. И шелестом шелков её укроет равнодушный снег…. Который… э… шелков…

– Да дался вам этот снег! – Он гневно подпрыгнул на стуле.

Я усмехнулся.

– Который некий Ваня Хохолков ещё не видел. Глупый человек!

Он взял ручку и принялся записывать, хотя я и не просил его об этом. Потом задумался.

– Нет. Ерунда полная. Сами вы глупый. И вообще. Снег укроет – значит, она умрёт что ли? Ну уж нет.

– А как бы ты хотел?

– Она должна победить. Всех. Собак и всех, кто идёт за ней.

Я улыбнулся.

– Как «Ливерпуль»?

– Как «Ливерпуль», – подтвердил он серьёзно и внимательно посмотрел мне в глаза.

* * *

Она позвонила, не решившись встретиться лично, и голос её заметно дрожал.

– Мы с Гено тут подумали… и решили. Ване больше не нужно продолжать занятия. Прогресс есть, ты сам видел. И он вполне способен заниматься дальше сам. Точнее, с другими коучами…

– Сам, сам. Именно сам, хорошая идея. Правильная. Это Гено придумал?

– Почему Гено? – Она замялась. – Мы вместе. Ты тоже считаешь, что он может продолжать самостоятельно? Хватит ли мотивации…

– Хватит, – успокоил её я, – а если не хватит, сам будет виноват.

Лили помолчала.

– В любом случае, мы же оплатили за месяц вперёд. Ещё два занятия у вас есть…

Я поблагодарил и попрощался.

…глупый человек…

Ну и кто из нас был глупее?

* * *

На следующее занятие он не пришёл. Лили прислала сообщение, что сын болен, а я не успел изменить расписание. Появилось окно, я не знал чем себя занять, и вдруг, как-то само собой так вышло, решил посмотреть футбол.

Сто лет не смотрел, и вдруг – на тебе.

Меня всегда удивляло, как этот вид спорта так долго продержался на вершине популярности. Сейчас, когда у нас есть скайскейтинг, арчинг и сотня направлений киберспорта. Удивительно. Возможно, свою роль играли древние инстинкты – футбол в каком-то плане приближал нас к гладиаторским боям.

Форма игроков «Ливерпуля» была алой, как кровь. Забивая голы, они рычали и ухали, верещали и подпрыгивали, потрясая над головами сжатыми кулаками. И древние римляне на трибунах вопили и алкали крови.

На экране визора появился фанатский сектор – молодые люди, все как один, радостно повторяли жест римских патрициев. Я вздрогнул и невольно привстал с кресла.

Толстенький рыжий мальчишка. С торчащими во все стороны вихрами и красными пухлыми щёчками.

Совсем один, как мне показалось. Без взрослых.

Он исчез, изображение снова сменилось голеадорами в алых майках, а я глупо застыл посреди комнаты. Сердце моё лихорадочно стучало.

* * *

– Я придумал.

Это было последнее занятие. Ваня принёс с собой огромный рюкзак, но оставил его в прихожей.

– Что ты придумал? – У меня из головы всё никак не шёл увиденный на экране мальчишка.

– Сочинил. Я сочинил продолжение того стиха про шиншиллу, нормальное продолжение. Без мрачняка.

Он набрал в грудь воздуха, напыжился и с пафосом произнёс:

– Но нет, шиншилла не из таковых! Она уже не будет отступать! Она сильна, живее всех живых! Всех победит и будет хохотать!

От неожиданности я засмеялся.

– Да, вот так вот! – Ваня радостно подхватил мой смех. – Вот так будет смеяться над врагами. Ха! Ха!

– С чего ты взял? – спросил я, улыбаясь. – С чего ей смеяться?

– А с того, что она победит! И будет всегда побеждать! А смеётся хорошо тот, кто последний. Вы сами говорили.

– Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, – поправил я машинально. – Что ж. Резонно.

– И это ещё не всё. – Он уставился на меня блестящими глазами и покраснел. – Я ещё кое-что сделал. Купил её. Шиншиллу. Ну, мама купила.

Он сбегал в прихожую и принёс рюкзак – это оказалась переноска для транспортировки животных. Когда Ваня расстегнул молнию, на дне переноски я увидел пушистого серого зверька.

– Вот. Это Миха. Это он, шиншилл, – пояснил Ваня, гордо улыбаясь. – Он теперь всегда со мной. Вместе будем…

– Побеждать? – подсказал я и почувствовал, как сердце в груди опять суетливо забилось.

Он кивнул.

– Побеждать!

И яростно потряс над головой кулаком.

– Ты ведь не заболел прошлый раз. Ты ходил на футбол? – спросил я, немного помолчав.

Это был риторический вопрос.

* * *

Через пять лет я снова встречу его. Возмужавшего, похудевшего. Высокого рыжего юношу с горящими от волнения щеками. Встречу на курсах подготовки кадров для Роскосмоса, куда заеду за одним из учеников.

Я сначала не узнаю его. А когда узнаю, не буду знать, что сказать. И поэтому выдавлю первое, что придёт в голову:

– А я думал, таких как ты в космонавты не берут.

Он усмехнётся.

– Ну, я же не в испытатели. У меня свой путь.

Потом я спрошу про Миху, он помрачнеет.

– Миха умер. Но жизнь прожил хорошую, достойную. А вы как, Родион Маркович?

– Я не умер. Но жизнь пока тоже хорошая. Достойная меня.

Мы посмеёмся и попрощаемся.

Но это будет только через пять лет.

А пока я стоял и курил в окно, наблюдая, как толстый мальчик ковыляет по дорожке прочь от моего дома. Хромая и игнорируя припаркованный у подъезда такси-кар.

И думал, что назвать ребёнка Ваней было бы, конечно, слишком сентиментально. И я так никогда не сделаю, даже если и обзаведусь когда-либо сыном.

Мальчик обернулся и замер, глядя на меня. Поднял вверх руку со сжатым кулаком. «Побеждать!» – прочитал я по губам.

И вскинул кулак в ответном приветствии.