Читать книгу Ксенофобия, радикализм и преступления на почве ненависти на пространстве ОБСЕ. 2018–2020 гг. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 3

На фоне огромной массы работ, посвящённых проблемам радикализма и экстремизма в отдельных странах, изучение общих региональных трендов, в частности компаративные исследования радикализма в Европе, Северной Америке или бывшем СССР, не является распространённым явлением.

В России следует выделить труды Центра этнополитических исследований при Институте этнологии и антропологии (ИЭА) РАН, который с 1993 года опубликовал десятки мониторинговых исследований, касающихся анализа межэтнических конфликтов в постсоветских странах[1].

Тогда же, в 1993 году, при содействии ИЭА РАН была создана НПО «Содействие осуществлению этнологического мониторинга и раннему предупреждению конфликтов», которая более известна под названием «Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов» (EAWARN). В 2015 году организация трансформировалась в Распределённый научный центр межнациональных и межрелигиозных проблем[2]. Организация занималась оценкой социально-культурной и политической ситуации в многоэтничных регионах и сообществах, в основном также на территории бывших советских республик. На базе осуществлявшегося ей мониторинга регулярно формировались Бюллетень «Сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов», ежегодные доклады «Межэтнические отношения и конфликты в постсоветских государствах», а также банк данных «Этничность и конфликты в постсоветских государствах»[3].

В 1994–2014 гг. ею были подготовлены доклады под названием «Этнополитическая ситуация в России и сопредельных государствах» под редакцией акад. В. А. Тишкова, которые представляли собой сборники статей на тему межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве. В некоторых из них (например, в статье в. н. с. Центра этнополитических исследований РАН, к. и. н. В. В. Степанова, «О Стратегии противодействия экстремизму в Российской Федерации») анализируется опыт европейских стран. В частности, в упомянутой статье шла речь об опыте Великобритании по созданию программного государственного документа по борьбе с экстремизмом, а также о разных подходах в Британии и РФ к дефинициям экстремизма[4].

Необходимо также отметить работы Информационно-аналитического центра «Сова», авторы которого в ряде своих мониторинговых обзоров использовали метод компаративного анализа при оценке рисков экстремизма в России. Например, в 2015 году вышла аналитическая статья директора Центра А. Верховского «Уголовное право стран ОБСЕ против преступлений ненависти, возбуждения ненависти и языка вражды». В ней представлен детальный анализ правовых норм, направленных против радикальных организаций, что весьма полезно для анализа правоприменительной практики в странах Европы[5].

В 2011–2014 гг. Международным правозащитным движением «Мир без нацизма» было издано три тома мониторинговых обзоров под названием «Белая книга нацизма» под общей редакцией к. и. н. В. В. Энгеля[6]. Обзоры построены на огромном фактологическом материале, полученном при анализе как законодательной базы, так и материалов СМИ 21 европейской страны мониторинга. Собранные и систематизированные по единой методике данные позволили авторам составить рейтинг радикально-националистической опасности в Европе. Целью исследования было выявление основных направлений общественного развития различных стран Европы с точки зрения радикально-националистических (неонацистских) угроз, а также выработка рекомендаций по их минимизации.

Важно сказать о совместном проекте российской АНО «Институт изучения проблем национальной политики и межнациональных отношений» и латвийской НПО «Европейский центр развития демократии», который построен именно на сравнительном мониторинге ксенофобии и преступлений ненависти в странах Европы. В рамках проекта с 2014 года было подготовлено 5 общеевропейских докладов и целый ряд аналитических статей по проблемам радикализма[7].

Отдельно нужно выделить работы участников данного проекта, например проф. БФУ им. Канта – д. п. н. И. Н. Тарасова, в частности его работу «Правый радикализм и факторы ксенофобских социальных практик в Венгрии и Словакии: сравнительный анализ», опубликованную в журнале «Сравнительная политика» в 2017 году[8]. В ней на основе компаративного анализа практик праворадикальных организаций двух стран автор доказывает, что деятельность этих групп оказывает определяющее влияние на формирование ксенофобских настроений в обществе.

В 2018 году в журнале «Актуальные проблемы Европы» была опубликована статья коллектива сотрудников ИНИОН РАН «Политические партии перед новыми вызовами: опыт Западной Европы и России», написанная на основе материалов методического семинара, организованного Центром научно-информационных исследований глобальных и региональных проблем. В ней была сделана одна из немногих в российской историографии попыток проанализировать на основе компаративного анализа политической жизни в России и странах Западной Европы причины популярности право- и леворадикальных партий в условии глобализации. Интересно, что авторы соглашаются с тем, что Россию не затронул данный процесс, однако при этом они делают вывод, что это происходит в силу несформированности системы политических партий, находящихся в реальной конкуренции на политическом поле[9].

В 2018 году в Московском институте психоанализа под редакцией к. и. н. В. В. Энгеля вышла монография международного коллектива авторов «Современные ультраправые. Правый радикализм в Европе: идеология, социальная база, перспективы». В книге анализируется социальная база ультраправых, предпосылки возникновения этого движения в современных европейских странах, идеология, взаимоотношения с властью и источники финансирования. Кроме того, в книге даны биографические портреты лидеров основных праворадикальных партий[10].

В 2019 году Центром мониторинга и компаративного анализа межкультурных коммуникаций (ЦМКА) при Московском институте психоанализа была опубликована в «Журнале социологии и социальной антропологии» статья В. В. Энгеля «Современный европейский радикализм: компаративный анализ». Используя методы компаративного анализа на примере 15 европейских стран, автор прослеживает общие тенденции формирования ксенофобских настроений и, главное, роль государства и политических игроков в этом процессе. При этом он приходит к выводу, что формирование ксенофобских и радикальных настроений в Европе – это процесс, полностью отвечающий интересам не только ультрарадикальных партий и групп, но и правящих элит, поскольку позволяет им оставаться у власти в условиях роста ксенофобских настроений среди избирателей. Ради этого элита идёт на явные и скрытые союзы с праворадикальными партиями, присутствующими в парламентах Европы. Однако у этого явления есть и другая сторона: постепенное сползание общества и политических элит вправо и коррозия демократических институтов[11].

Тогда же, в 2019 году, в журнале «Media, War & Conflict» была опубликована статья 4 российских авторов, сотрудников Лаборатории больших данных Томского государственного университета – М. Мягкова, Е. Щекотина, С. Чудинова и В. Гойко, на английском языке: «Сравнительный анализ стратегий выживания праворадикальных и исламистских сообществ в социальных сетях (данные российской социальной сети ВКонтакте)»[12]. В статье представлен сравнительный анализ интернет-сообществ праворадикалов и исламистов, которые считаются многочисленными и опасными экстремистскими группировками в российском обществе. Интернет-сообщества были отобраны на основе контента, размещённого в крупнейшей российской социальной сети ВКонтакте. Авторы обнаружили, что как праворадикальные, так и исламистские группы используют схожие поведенческие приёмы, причём наиболее распространённым является подражание идеологически нейтральному содержанию. Кроме того, каждое экстремистское сообщество применяет свои уникальные методы.

Что касается западных исследований, то здесь стоит упомянуть монографию проф. Мичиганского университета Геберта Китчельта в сотрудничестве с Энтони Дж. МакГанном «The Radical Right in Western Europe: A Comparative Analysis», опубликованную в 1997 году. В ней на основе анализа социально-политического и экономического положения в Австрии, Дании, Франции, Германии, Италии, Норвегии и Великобритании впервые делается попытка обосновать электоральный успех праворадикалов в некоторых из упомянутых выше стран. В монографии утверждается, что изменения в социальной структуре и экономике сами по себе не могут адекватно объяснить успех экстремистских партий. Вместо этого мы должны обратить внимание на конкурентную борьбу между партиями, их внутренние организационные модели и их долгосрочные идеологические традиции, чтобы понять принципы, определяющие их успех. В книге впервые делается вывод о том, что праворадикалы имеют больше шансов на успех, когда умеренные правые партии, попавшие в парламент, стремятся занять центристскую нишу, отмежёвываясь от крайне правых избирателей[13]. Стоит подчеркнуть, что уже через 20 лет в условиях роста ксенофобских настроений в западном обществе умеренные правые партии будут делать всё возможное для того, чтобы не потерять ультраправого избирателя, что приведёт к их сближению с праворадикальными партиями и даже к созданию общих межпартийных коалиций[14].

Большую роль в компаративном исследовании правого радикализма в Европе сыграли работы известного голландского политолога, специализирующегося на политическом экстремизме и популизме в Европе и США, – д-ра Каса Мудде (Cas Mudde). В 2002 году он опубликовал монографию «The Ideology of the Extreme Right», в которой на основе компаративного анализа ситуации в Нидерландах, Бельгии и Германии в к. 90-х гг. попытался нарисовать общий портрет европейских праворадикалов. Он отмечает, что, хотя отдельные партии могут акцентировать внимание своих избирателей на разных проблемах, все ультраправые Европы разделяют основную идеологию национализма, ксенофобии, шовинизма, а также закона и порядка, который, впрочем, понимается по-разному праворадикальными и правоэкстремистскими группами[15].

Кас Мудде стал одним из первых западноевропейских исследователей, который начал исследование расизма и экстремизма в Центральной и Восточной Европе. В своей статье «Racist Extremism in Central and Eastern Europe», опубликованной в журнале «Slavic and East European Journal» в 2005 году, он представил результаты своего исследования на основе компаративного анализа деятельности праворадикальных групп в Болгарии, Чехии, Эстонии, Венгрии, Литве, Словакии, Польше и Словении. Результаты этой работы он также сравнил с ситуацией в Западной Европе и сделал достаточно сенсационный по тем временам вывод: не существует никакого «особого» восточно-европейского расизма и экстремизма. Несмотря на исторические особенности, ему свойственны абсолютно все черты европейского радикализма, включая идеологию национализма и ксенофобии. Он также доказал, что Восточная Европа, вопреки распространённому тогда мнению, не является ни рассадником расистского экстремизма, ни убежищем для расистских экстремистов[16].

Первое всестороннее и действительно общеевропейское исследование популизма радикальных правых партий в Европе К. Мудде сделал в своей монографии «Populist Radical Right Parties in Europe», увидевшей свет в 2007 г. Эта книга, основанная на большом количестве источников и научной литературы, предлагает критический и оригинальный взгляд на три основных аспекта европейского правого популизма: концепции и классификации; темы и проблемы; объяснения неудач и успехов на выборах. Он завершается обсуждением влияния праворадикальных партий на европейские демократии и наоборот[17].

Наконец, современное состояние правого радикализма было исследовано К. Мудде в монографии «The Far Right Today», вышедшей в Кембридже в 2019 г. Это всесторонний анализ праворадикальных и экстремистских партий и групп в Европе (автор анализирует отличия между ними), который охватывает историю, идеологию, организацию, людей (лидеров, членов и активистов, а также избирателей), действия этих организаций и возможные последствия. Главный вопрос, на который хочет получить ответ автор: насколько серьёзны электоральные перспективы ультраправых в Европе? Автор делает вывод о том, что правая идеология и крупные праворадикальные партии постепенно становятся частью политической реальности Европы. Интересно, что в этой монографии, наряду с использованием в компаративном анализе материалов по странам Европы и Америки, Мудде часто обращается к опыту азиатских стран, в частности Индии и Японии[18].

В 2013 году в Лондоне вышел сборник, посвящённый вопросам изучения правого радикализма в Европе и США, под названием «Right-Wing Radicalism Today. Perspectives from Europe and the US», под редакцией Сабины фон Меринг и Тимоти Маккарти[19]. В нём содержится целый ряд статей различных авторов, написанных на основе компаративного анализа праворадикальных партий в странах Европы и в Соединённых Штатах Америки. Важно, что авторы не пытались, как это иногда принято, доказать принципиальное различие между этими партиями в Западной и Восточной Европе, что позволило им сделать ряд важных выводов, касающихся большинства государств на пространстве ОБСЕ. Например, д-р Томас Грумке в статье «Глобализированные антиглобалисты: идеологическая основа интернационализации правого экстремизма» («Globalized anti-globalists: the ideological basis of the internationalization of right-wing extremism») показывает на примере Венгрии (партия «Йоббик»), Германии (НДПГ) и ряда других стран, как глобализация способствует развитию и распространению правого радикализма и экстремизма, а также рушит главный миф, касающийся утверждений о том, что отличительный признак праворадикальных групп – концентрироваться на проблемах только своих стран и не вступать в реальные политические союзы с коллегами из соседних государств и тем более регионов мира. Автор показывает, что экстенсивные международные и транснациональные сети имеют место среди крайне правых, которые всё более и более становятся взаимосвязаны организационно и идеологически. Глобализация не только провоцирует на объединение ультраправые группы, но и способствует росту их популярности среди обывателей. В частности, автор обусловливает успех на выборах венгерской неофашистской партии «Йоббик» именно ростом глобальных процессов[20].

В другой статье сборника под названием «Сравнительный взгляд на правый экстремизм, антисемитизм и преступления на почве ненависти в Польше, Украине и России» («A comparative look at right-wing extremism, anti-Semitism, and xenophobic hate crimes in Poland, Ukraine, and Russia») Йоахимом Керстеном и Натальей Ханкель на основе компаративного анализа праворадикальных групп в трёх странах была сделана попытка выяснения роста популярности ультраправых на постсоциалистическом пространстве. Авторы справедливо отметили несколько основных факторов, которые предопределили такое развитие событий. Прежде всего, подчёркивалась роль религии, в основном католицизма, в формировании националистического неприятия светской социалистической идеологии. Кроме того, отмечается роль демократического «взрыва» к. 80-х в воссоздании старых исторических моделей национализма, когда откат к прошлому расценивался как инструмент борьбы с коммунистическим наследием. Копирование старых националистических моделей привело к формированию такой идеологии правых радикалов, которая мало отличалась от фашистских моделей начала XX века, включая украинский интегральный национализм или русское черносотенное движение. По мнению авторов, религиозное рвение в сочетании с националистическим патриотизмом привело к воссозданию старой идеологии расовой чистоты, согласно которой «другие», будь то этнические, религиозные меньшинства или геи, были главной опасностью и источником «расового загрязнения». Интересно, что схожие тенденции были зафиксированы и на территории бывшей ГДР в первый период после воссоединения с Западной Германией, когда там происходил рост интереса к идеологии Третьего рейха[21].

Вообще в 10-х гг. XXI века на Западе появилось достаточно много компаративных исследований, посвящённых вопросам идеологии праворадикалов стран Восточной Европы. Авторы стремились найти своеобразие этих партий, их отличие от аналогичных групп в Западной Европе. В этой связи необходимо упомянуть работу проф. факультета политических и социальных наук Scuola Normale Superiore во Флоренции – Андреа Пирро. Самостоятельно и в соавторстве с другими исследователями он опубликовал несколько статей на эту тему. В частности, в сентябре 2013 года увидела свет его работа «Populist Radical Right Parties in Central and Eastern Europe: The Difef rent Context and Issues of the Prophets of the Patria», опубликованная в журнале «Government & Opposition». В ней автор проанализировал программы и предвыборные выступления лидеров болгарской «Атаки», венгерского «Йоббика» и Словацкой национальной партии, которые в то время набирали популярность в этих странах. На основе этого анализа он сделал вывод о том, что, несмотря на определённые национальные отличия, идеология этих партий абсолютно идентична, основана на клерикализме, ненависти к этническим меньшинствам, особенно к цыганам и ирредентам соседних народов, а также евроскептицизме[22]. В последующие годы автор опубликовал ещё несколько работ на ту же тему[23].

В связи с исследованиями ультраправых в регионе Восточной Европы хотелось бы также выделить работу венгерских авторов Анны Кенде и Петера Креко, предметом изучения которых являются праворадикальные партии и ксенофобские настроения в Центральной и Восточной Европе. В 2019 году они опубликовали статью под названием «Xenophobia, prejudice, and right-wing populism in East-Central Europe». На примере Венгрии, Румынии, Словакии и Болгарии авторы исследовали различные характеристики национализма в указанном регионе, а также факторы межгрупповой напряжённости, особенно в контексте антииммигрантского политического дискурса. По их мнению, успех правого радикализма на постсоциалистическом пространстве заключался в высокой, но нестабильной национальной идентичности, основанной на опыте хрупкого национального суверенитета, глубоко укоренившейся и социально приемлемой (т. е. нормативной) межгрупповой вражде с меньшинствами (особенно по отношению к меньшинству рома) и на эффективном использовании иммигрантской угрозы в этом контексте[24].

В 2018 году вышел в свет сборник «The Oxford Handbook of the Radical Right» под редакцией Йенса Ридгрена, в котором был сделан широкий обзор идеологии и деятельности правых радикалов и исламистов, их взаимодействия с религиозными институтами, влияния глобализации и пр. Исследования, представленные в сборнике, касались не только европейских стран, но и России, США, Австралии, Израиля и Японии[25]. В предисловии д-р Ридгрен также пишет о культурном расизме как важной составляющей новой праворадикальной идеологии. При этом влияние культурного расизма автор напрямую связывает с изменениями социальной среды в связи с ростом миграционных потоков.

Рост иммиграции как причины усиления праворадикальных настроений активно обсуждался многими авторами в активный период миграционного кризиса 2015–2018 гг. С такой позицией были согласны большинство исследователей, например: Льюис Дэвис из Union College в США и Самит Деоле из университета Мартина-Лютера в г. Галле-Виттенберге в Германии, которые анализировали этот феномен на примере региона Центральной и Северной Европы – Дании, Финляндии, Венгрии, Австрии и Норвегии[26]. С ними согласен проф. Маскингамского университета (США) Керберг Джейсон, который проанализировал это явление на примере голосования в парламенты 16 европейских стран[27], и многие другие. При этом они считают, что главной проблемой иммиграции являются не только культурные отличия иммигрантов от коренного населения Европы, которые могут быть причиной социальной фрустрации, но и опасения трудового класса относительно того, что их места могут занять иммигранты, готовые получать меньшие деньги за тот же труд.

Социально-экономические аспекты миграционного кризиса, приведшие к росту популярности праворадикалов, исследуются в работах проф. Erasm University в Роттердаме – Менно Фенгера, в которых на примере компаративного анализа миграционных процессов и активности ультраправых в США, Швеции, Нидерландах, Бельгии, Германии и Франции он делает вывод о том, что новыми избирателями ультраправых становятся белые представители рабочих профессий, причём зачастую это образованная прослойка, которая постепенно вытесняется с рынка труда трудовыми мигрантами из стран третьего мира[28]. Этой же точки зрения придерживаются и многие другие исследователи, в частности проф. греческого Panteon University Василики Георгиаду, сотрудница британского University of Exeter – доктор социологии Ламприни Рори – и асс. проф. Афинского университета экономики и бизнеса Костас Руманиас. В своей совместной работе «География европейских ультраправых в XXI веке: мезоуровневый анализ» («Mapping the European far right in the 21st century: A meso-level analysis»), опубликованной в 2018 г. в журнале «Electoral Studies», они, опираясь на широкую выборку социологических исследований в 28 европейских странах в период с 1999 по 2014 г., сделали вывод о том, что экономические сложности, связанные с притоком иммигрантов, усиливают позиции даже не правых радикалов, которые в большей степени эксплуатируют культурную негативную реакцию обывателей, а правых экстремистов, стремящихся к слому существующих политических и экономических систем[29].

Антимусульманские настроения как идеологическая основа в деятельности многих европейских праворадикальных групп были исследованы в статье Дэвида Белла и Зана Страбака «Исключение мусульман в Восточной Европе и Западной Европе. Сравнительный анализ антимусульманских настроений во Франции, Норвегии, Польше и Чехии» («Exclusion of Muslims in Eastern Europe and Western Europe. A Comparative Analysis of Anti-Muslim Attitudes in France, Norway, Poland and Czech Republic»). Она была опубликована в журнале «International Journal of Minority and Group Right» в ноябре 2020 года. В качестве источника авторы использовали данные Европейского социального исследования в 4 странах за 2014–2015 гг. Они выяснили, что антииммигрантские подходы, существующие в странах с давней историей иммиграции из стран третьего мира, т. е. в странах Западной Европы, в значительной степени отличаются от подходов в странах Восточной Европы с минимальным присутствием мигрантов. Результаты анализа показывают, что как уровни, так и детерминанты антимусульманских настроений в этих двух европейских регионах сильно различаются, причём самый высокий уровень антиисламских настроений фиксируется в странах с самым низким числом мусульман – в Польше и Чехии, что объясняется активной антиисламской пропагандой, поощряемой в т. ч. правительством[30].

Говоря о компаративном анализе правого радикализма, нельзя не сказать об огромной исследовательской работе, которую проводит Центр анализа правого радикализма в Лондоне (Center for Analysis of the Radical Rights – CARR). Созданная в 2017 году д-ром Мэтью Фельдманом эта организация объединила основных исследователей этого явления в разных странах мира. На протяжении последних лет CARR публиковал разного рода исследования, сделанные на основе компаративного анализа в различных странах мира или в отдельных регионах, посвящённые самым разным аспектам правого радикализма: идеологии, популизму, международным связям и т. д.[31] Можно выделить также отдельные доклады CARR о праворадикальном популизме[32], идеологии ультраправых[33], а также об их организационной структуре, опубликованные в декабре 2020 г.[34] В частности, обращает на себя внимание серия статей ряда авторов, посвящённая анализу деятельности праворадикалов в период пандемии коронавируса. Например, ст. научный сотрудник CARR В. Энгель доказывает в одной из своих статей, опубликованных на сайте организации, «Станет ли мир более толерантным после пандемии COVID-19?» («Will be the world more tolerant afet r the Covid-19 Pandemic?»)[35], что праворадикальные партии потеряли часть своей популярности в период пандемии, поскольку миграционные потоки существенно сократились, а общественный дискурс сместился «в сферу здравоохранения и государственных антикризисных мер – в поле, где радикалы чувствуют себя менее уверенно, чем в вопросах иммиграции, беженцев и членства в ЕС»[36].

В 2018 году CARR опубликовал результаты исследования (доклад) Йенского института демократии и гражданского общества (IDZ) в сотрудничестве с лондонским Институтом стратегического диалога (ISD). Исследование называется «Любящие ненависть. Антимусульманский экстремизм, радикальный исламизм и спираль поляризации» («Loving Hate. Anti-Muslim Extremism, Radical Islamism and the Spiral of Polarization»), его авторами стали британский исследователь, ст. научный сотрудник CARR Майк Фиелиц совместно с немецкими исследователями Юлией Эбнер, Якобом Гуулем и Матиасом Квентом.[37] В нём идёт речь о взаимозависимости антимусульманского и исламистского экстремизма и радикализма. На основе качественного и количественного анализа социальных сетей в период с 2013 по 2017 год было проанализировано более миллиона немецкоязычных антимусульманских и исламистских интернет-материалов. Результаты этого исследования вполне предсказуемы: «враждебность к мусульманам и исламистский фундаментализм тесно взаимосвязаны. Стратегии мобилизации и вербовки зеркально отражают друг друга, и есть также идеологические совпадения. Это становится особенно очевидным в их интернет-пропаганде в социальных сетях»[38].

Тема исламского экстремизма в Европе и в мире – это отдельный пласт в исследованиях. С момента превращения исламского экстремизма в значимый фактор угроз европейской и американской безопасности с 11 сентября 2001 года стали появляться серьёзные исследования исламизма и исламского терроризма. Прежде всего исследователей интересовало, что представляет собой модель религиозного исламского экстремизма, распространившегося по странам Запада. В 2005 г. в журнале «The Journal of Conflict Resolution» появилась статья под названием «Сравнительная оценка радикального исламского терроризма в Европе и Северной Америке: сравнительное исследование» («Mixed Logit Estimation of Radical Islamic Terrorism in Europe and North America: A Comparative Study»). Её авторы, Карлос Пестана Баррос и Изабель Проенса, попытались на основе анализа множества исламистских террористических атак в Европе, США и Канаде с сентября 1979 по декабрь 2002 г. выделить основные характеристики исламистского терроризма. Цель авторов состояла в том, чтобы на основании внешних признаков определить с высокой степенью вероятности, что нападение совершено исламистами. Авторы определили, что для модели исламистского терроризма характерны (в порядке убывания) «слепые» взрывы, ставящие целью поражение как можно большего количества абсолютно посторонних людей, чтобы запугать общество и руководство страны, показательные казни «неверных» и захват заложников[39].

Американский судебный психиатр Марк Сейджман, лично обследовавший арестованных исламистских экстремистов, попытался выстроить модель радикализации мусульманской молодёжи. Будучи государственным консультантом по борьбе с терроризмом, он написал монографию «Террористические сети джихада без лидера в XXI веке» («Leaderless Jihad Terror Networks in the Twenty-First Century»), увидевшую свет в 2008 году. В ней он развенчал бытовавший в то время в историографии миф о том, что джихад невозможен без лидера и без поддержки мусульманского сообщества. Он доказал, что исламистский террор возможен даже на индивидуальной основе при условии воздействия определённых внешних факторов и «групповой динамики». Например, травматические события, пережитые лично или о которых стало известно, могут вызвать внутренний протест у молодых людей. Они интерпретируют это возмущение через определённую идеологию, будучи мусульманами – через исламскую, более прочувствованную и понятую, чем какие-либо другие, основанные на чуждых доктринах. Обычно в чате или других форумах в Интернете приверженцы разделяют это моральное возмущение, которое перекликается с личным опытом других. Именно так происходит превращение обычных мусульман в исламистских радикалов, террористов-одиночек, «одиноких волков», и именно так часто происходит формирование мелких террористических групп, не связанных с каким-то общим центром принятия решений[40]. Эту точку зрения разделяют и другие исследователи, например: Квентин Викторович[41], Митчел Зильбер, Эрвин Барт[42] и пр.

Отдельная группа работ касается темы пропагандистских инструментов, с помощью которых такие ведущие террористические группировки, как «Аль-Каида» и «Исламское государство», осуществляют вербовку новых членов. Стоит отметить одну из последних и наиболее значимых работ – монографию польского исследователя, научного сотрудника Оксфордского университета Мирона Лакоми «Интернет-пропаганда «Исламского государства»: сравнительный анализ» («Islamic State’s Online Propaganda: A Comparative Analysis»), изданную в Лондоне в 2021 г. В ней на основе анализа целого ряда электронных изданий ISIS автор показывает, что эта организация делает ставку на продуманную и высокоэффективную пропаганду в Интернете, а не в печатных изданиях, распространяемых по старинке в мечетях.[43] Если же говорить о содержании и направлениях пропаганды, то большинство исследователей согласны с тем, что как пропагандистская машина «Исламского государства», так и пропаганда «Аль-Каиды» направлены на оправдание террора как единственного, с их точки зрения, метода насаждения «единственно правильной» версии ислама[44].

Вообще, сравнительному анализу различных исламистских экстремистских групп посвящены исследования целого ряда авторов. Так, в 2016 году в Вашингтонском университете была защищена и затем опубликована диссертация Ибрагима Гемея «“Аль-Каида” и “Исламское государство”: сравнительное исследование нарративов джихадистов» («Al-Qaeda and the Islamic State: A comparative study of the jihadi narratives»). В ней автор исследовал основные отличия между «Аль-Каидой» и «Исламским государством» как движением против государства. Представляя первое как революционное движение, а второе как организацию государственного строительства, он утверждает, что, несмотря на свою джихадистскую природу, обе группы придерживаются разных нарративов и стратегий. При этом автор показывает, что ISIS создавалось как мегагосударство (халифат), которое рассматривало как минимум весь мусульманский мир как свою будущую территорию. Следовательно, эта организация де-факто направляет свою деятельность на разрушение всех других государств, рассматривая даже исламские страны как предателей ислама[45].

Исследование сходства и различий между двумя крупнейшими исламистскими группировками было продолжено и другими авторами. Например, в 2020 году в иранском академическом журнале «Fundamental and applied Studies of the Islamic World» была опубликована статья трёх исследователей – Эхтияра Резы, Алавиана Мортезы и Вали Алемеха: «Сравнительное исследование групп “Аль-Каиды” и ИГИЛ» («Comparative Study of Al-Qaeda and ISIS Groups»). В ней авторы изложили основное сходство и основные отличия этих двух террористических групп. В качестве сходных черт они определили происхождение их идеологии, апокалиптическое мировоззрение, прагматизм, антизападное видение, вера в иерархическую структуру в их системе, воинственность, антишиитский подход, универсальность и применение киберпространства. Что же касается отличий, то авторы сделали акцент на разных подходах к идее установления исламского халифата, к психологической и медийной тактике, военной стратегии, на разницу во взглядах на исламскую идентичность и, наконец, на то, как «Аль-Каида» и ISIS смотрят на женщин и меньшинства. Исследование пришло к выводу, что, несмотря на некоторые идентичные свойства, эти организации обладают очевидными различиями во многих аспектах, особенно в структуре, целях, функциональных возможностях, методах действий или операций, качестве лидеров и средств. Несмотря на это, их основные цели практически одинаковы: насилие над невинными людьми и их уничтожение, поскольку идеология обеих групп исходит из того, что «остальные», те, кто не разделяет их взглядов на ислам, их целей и задач, «заслуживают того, чтобы их убили»[46].

Существует и ряд других исследований, где делается аналитическое сравнение «Аль-Каиды» с другими радикальными организациями, например: с «Хизбаллой», ХАМАС и «Палестинским исламским джихадом»[47] или с группой исламского джихада в Египте[48]. Все они сходились в том, что «Аль-Каида» либо выступала в качестве зонтичной организации, либо оказывала прямое или косвенное содействие региональным исламистским структурам по всему миру. Существуют также обзоры деятельности отдельных фундаменталистских организаций по всему миру, в т. ч. «Аль-Мухаджирун», объявленной в целом ряде стран террористической организацией за вербовку боевиков для участия в вооружённых конфликтах и террористических атаках[49], «Братья-мусульмане», которую большинство исследователей считают ответственной за содействие любым формам деятельности по распространению идей всемирного халифата[50][51],а также «Хизб ут-Тахрир» и «Таблиги Джамаат».

По двум последним организациям существует довольно много литературы вследствие различных оценок их деятельности – от умеренных исламистов, чья деятельность разрешена и даже приветствуется, до террористов и экстремистов, с которыми необходимо бороться всеми доступными методами. Например, Томас Гуглер, сотрудник университета им. Гёте во Франкфурте-на-Майне, характеризует «Таблиги Джамаат» как «мирную миссионерскую организацию». В своей статье «Новая религия “Таблиги Джамаат” и Дават-и-Ислами и трансформация ислама в Европе» («The New Religiosity of Tablighi Jamáat and Dáwat-e Islami and the Transformation of Islam in Europe») он сравнивает её идеологию и деятельность с миссионерскими суфийскими движениями Дават-и-Ислами и Сунни Дават-и-Ислами и приходит к выводу, что, хотя их мирный характер не подлежит сомнению, «реконструкция повседневной жизни и индивидуальных маркеров идентичности, основанная на примерах Пророка и салафов (благочестивых предков), как они изображались в литературе по хадисам», содействует радикализации мусульман[52]. С другой стороны, такие исследователи, как Марк Габориа из Франции, Алекс Алексиев из США и многие другие, дают этому движению оценку как враждебному демократическим ценностям, цель которого состоит в «покорении мира в духе джихада»[53].

Примерно такие же характеристики даются и панисламистской партии «Хизб ут-Тахрир» (ХТ). Несмотря на то, что она действует свободно во всех странах Европы, кроме Германии и России, партия характеризуется большинством исследователей как экстремистская или радикальная. Причём практически все авторы солидарны в том, что ХТ является более эффективной в странах Запада, чем на Востоке, где она во многих странах запрещена или действует под жёстким контролем. Так, Мадлен Груэн, старший аналитик НЕФА (NEFA – Nine Eleven Finding Answers Foundation), отмечает на примере деятельности партии в США: «Компонент стратегии “Хизб ут-Тахрир” состоит в том, чтобы внушить американским мусульманам чувство отчуждённости, чтобы они отвернулись от своей страны и вместо этого идентифицировали себя как членов уммы». Это, как считает автор, «стратегия изоляции американских мусульман от остального общества»[54]. В то же время эта организация, стремящаяся к созданию всемирного халифата, находится в жёсткой оппозиции ко всем прочим мусульманским общинам, проповедующим отличные, в том числе и классические, версии ислама, что настраивает против неё не только власти исламских стран, но и рядовых мусульман. Это доказывает турецкий автор Ихзан Йылмаз в своём компаративном исследовании, посвящённом деятельности этой партии в Британии, Узбекистане, Турции и Египте.[55] Именно этот фактор, по его мнению, стал ключевым в успешной деятельности организации с низким уровнем исламского образования и, наоборот, в провале в странах с устоявшимися религиозными взглядами на ислам.

В мировой историографии существует достаточно много работ, которые, используя метод компаративного анализа, стремятся выяснить общие и отличительные черты террористических актов и нападений исламистов в разных странах. Например, можно упомянуть одну из последних исследований на эту тему – статью Ш. Харрис-Хоган, Л. Доусон и А. Амарасингама «Компаративный анализ природы и эволюции местных джихадистских угроз в Австралии и Канаде (2000–2020)» («A Comparative Analysis of the Nature and Evolution of the Domestic Jihadist Threat to Australia and Canada (2000–2020)»), опубликованную в голландском журнале «Perspectives of Terrorism», выпускаемом при поддержке Лейденского университета[56]. Пожалуй, такие статьи позволяют увидеть масштабы угроз, но они не дают никакой ясности с т. з. долгосрочных тенденций и глобальных рисков.

Этот недостаток компенсируется работами, стремящимися построить социально-экономические и политические модели и прогнозы исламистского терроризма. В этой связи необходимо упомянуть доклад американского Центра стратегических и международных исследований (CSIS) «Ислам и модели терроризма и воинствующего экстремизма», опубликованный в 2017 г.[57] На основе анализа огромных пластов статистического материала из разных стран мира автор, Энтони Кордесман, пришёл к выводу, что большинство террористических актов совершаются исламистами в мусульманских странах, причём на долю ISIS, «Аль-Каиды», «Джебхат ан-Нусры» и «Талибана», т. е. основных террористических организаций, приходится лишь 17 % всех терактов. Значительная часть нападений совершается одиночками, прошедшими индивидуальную радикализацию в Интернете и не связанными ни с какими группами. То же самое касается и жертв – их в исламском мире в 43 раза больше, чем в Европе и Северной Америке. Всего же, например, в 2016 году 83 % всех исламистских атак и 90 % их жертв пришлось на мусульманские страны. Социологические опросы показали также, что деятельность экстремистов поддерживается крайне небольшим числом мусульман как в Азии, так и в странах Запада. Причём только 17 % из них считают религию решающим фактором при вербовке джихадистов для террористических организаций. Однако внешняя политика США и других западных стран, несмотря на декларируемую ими борьбу с террором, не встречает всенародной поддержки среди мусульман. Исходя из вышеизложенного, автор делает вывод, что правительства исламских государств являются естественными союзниками, а не противниками Запада в их борьбе с исламистским экстремизмом[58].

Отдельно хотелось бы отметить работы, призванные проанализировать возможную связь между эмиграцией из мусульманских стран и исламистским терроризмом в странах Запада. Влияние террора на иммигрантов и беженцев из мусульманских стран исследуется в работе Тэйлора Саймека из университета Центральной Флориды «Европейский иммиграционный кризис: анализ того, как террористические атаки повлияли на популяцию беженцев в Европе» («The European Immigration Crisis: An Analysis of how Terror Attacks have Afef cted Immigrant and Refugee Population in Western Europe»)[59]. Говоря об иммигрантах, необходимо выделить работу асс. профессора Департамента политических наук португальского университета г. Минью Марии ду Сео Пинто Арена, которая в 2017 году опубликовала при поддержке Центра перспективных исследований им. Роберта Шумана (European University Institute) статью в серии «EUI Working Papers» под названием «Исламский терроризм на Западе и международная миграция: «дальний» или «ближний враг внутри? Свидетельства» («Islamic Terrorism in the West and International Migrations: The “Far” or “Near” Enemy Within? What is the Evidence»). В ней проанализированы официальные материалы расследований основных террористических атак с 11 сентября 2001 года в США до 2016 г. в Брюсселе и Берлине. Главный сенсационный вывод, сделанный автором: основная террористическая угроза со стороны исламистов Западу исходит не от иммигрантов или беженцев, а от доморощенных экстремистов, родившихся в этих странах и проживающих там на протяжении нескольких поколений, «которые вдохновляются продолжающимся джихадом в Сирии»[60].

Эту категорию людей, путь их радикализации и вербовки ISIS для участия в боевых действиях в Сирии изучала уже упоминавшаяся Лорне Доусон. В феврале 2021 года она опубликовала при поддержке Международного центра по борьбе с терроризмом в Гааге статью «Компаративный анализ данных по западным иностранным боевикам в Сирии и Ираке: кто поехал и почему?» («A Comparative Analysis of the Data on Western Foreign Fighters in Syria and Iraq: Who Went and Why?»). Автором был проведён анализ данных, включая опросы, 34 иностранных боевиков из различных стран Западной Европы, Британии, США и Канады. Было доказано, что их средний возраст составляет 26 лет, 18 % из них – женщины, 15 % – новообращённые в ислам. В основном это представители низших социально-экономических слоёв общества, многие совершали ранее уголовные преступления. В своей работе автор также опровергает распространённый миф о том, что идеология, в частности религия, являлась главным мотивом при вербовке и участии этих людей в деятельности террористических групп на Ближнем Востоке[61].

В 2017–2019 гг. европейские и американские власти инициировали целый ряд исследований, касающихся рисков, связанных с возвращением этих боевиков в западные страны. В 2017 году под эгидой Совета Европы вышло компаративное исследование коллектива авторов «Возвращение иностранных террористов-боевиков в Европу. Сравнительное исследование» («Returning Foreign Terrorist Fighters in Europe. Comparative Analysis»). В работе анализируется законодательные инициативы и правоприменительные практики в отношении боевиков, граждан стран – участниц СЕ, возвращающихся по основному месту жительства. В данной работе выделены различия и сходства в понимании этого явления в странах мониторинга, положительные и отрицательные последствия принятых мер, а также описан опыт международного сотрудничества по этому вопросу[62]. Той же теме, но уже в рамках ЕС посвящён отчёт, подготовленный под эгидой Европарламента, под названием «Возвращение иностранных боевиков в ЕС. Последующая оценка» («The return of foreign fighters to EU soil. Ex-post Evaluation»). Изменения в законодательстве и правоприменительной практике в Евросоюзе в этой связи анализировались на основе компаративного анализа в Бельгии, Дании, Франции, Германии, Нидерландах и Великобритании[63].

Существуют также более детальные исследования на тему иностранных боевиков на службе у террористических исламистских групп, ставящие целью анализ как причин их отъезда и возвращения, так и мер, предпринимаемых не только западными, но и мусульманскими странами для их нейтрализации. Например, в 2019 году под эгидой Королевского института международных отношений и при поддержке Фонда Конрада Аденауэра вышел сборник работ на эту тему под редакцией Томаса Ренарда «Возвращающиеся в Магрибе: сравнение политики в отношении возвращающихся иностранных боевиков в Египте, Марокко и Тунисе» («Returnees in the Magreeb: Comparing Policies on Returning Terrorist Fighters in Egypt, Morocco and Tunisia»)[64].

Что касается российской историографии по теме исламизма, то выводы российских учёных в целом повторяют выводы их коллег из других стран мира. Однако есть и исключения. Например, в одной из последних монографий на эту тему авторов Л. Гринина и А. Коротаева «Исламизм и его роль в современном исламском обществе» делается вывод о том, что «исламизм по большей части не является радикальным движением», что это политическое течение, представляющее собой «форму социальной и политической деятельности, основанную на идее, что общественная и политическая жизнь должна направляться системой принципов ислама»[65]. Таким образом, авторы пытаются разделить исламизм на умеренный и радикальный, хотя сама формулировка «политическая и общественная жизнь в соответствии с системой принципов ислама» уже является радикальной. Ведь речь идёт о требовании отказа от светской формы правления в пользу исламских норм шариата, которые отрицают идею равенства мужчины и женщины, свободу вероисповедания и др. демократические ценности.

Есть и другая крайность: когда авторы увязывают ислам и исламизм, считая, что «оправданием экстремистских действий радикальных сил служит… исламское вероучение», а также утверждают, что «радикализм, политический ислам в ещё большей степени провоцируется Западом, его презрением к ценностям исламской цивилизации, стремлением использовать экстремистские силы против неугодных режимов»[66].

В то же время российская историография богата исследованиями, для которых характерен глубокий анализ предмета изучения. Так, в 2017 году Институтом Африки РАН и Российским университетом дружбы народов был издан второй выпуск сборника «Исламские радикальные движения на политической карте современного мира», посвящённый на этот раз региону Северного и Южного Кавказа. В работе предпринята попытка полномасштабного анализа генезиса и эволюции радикальных течений ислама во всех регионах российского Северного Кавказа и в странах Южного Кавказа. Подъём исламистских движений здесь рассматривается в контексте цивилизационного краха, охватившего после распада СССР многие постсоветские республики, когда идейный кризис, соединённый с экономическим коллапсом, привёл к возникновению националистических течений, построенных либо на т. н. «историческом наследии», либо на возрождении религиозного фундаментализма, что часто подаётся как «возвращение к истокам и нравственной чистоте»[67].

Этот подход в значительной степени совпадает с выводами вышеупомянутого исследования немецких авторов – Й. Керстена и Н. Ханкель, которые исследовали в 2013 году феномен возрождения правого радикализма на постсоциалистическом пространстве[68], и доказывает, что причины возрождения радикализма в этом регионе совпадают вне зависимости от специфики радикализма.

В связи с исламизмом на Северном Кавказе интересна также монография С. А. Рагозиной «Дискурс политического ислама (на примере интернет-пространства Северного Кавказа)». В своей работе автор проанализировал русскоязычный сегмент Интернета данного российского региона, который характеризуется наиболее высоким уровнем распространения радикального ислама. На основе качественного и количественного контент-анализа и ивент-анализа она показала преемственность международного дискурса политического ислама в северокавказском интернет-пространстве[69].

Стоит выделить работы одного из специалистов по исламу в России, профессора кафедры теологии и заведующего лабораторией деструктологии Московского государственного лингвистического университета – д. и. н. Р. А. Силантьева. В частности, в своей статье «К вопросу об экспансии радикальных форм ислама в Российской Федерации», опубликованной в 2012 г. в «Вестнике Челябинского государственного университета», он проанализировал идеологические аспекты салафизма (ваххабизма), лежащие в основе большинства исламистских теорий. Он выделил такие их особенности, как буквальная трактовка Корана, отношение к джихаду как к форме борьбы, в том числе вооружённой, с врагами ислама, отрицание каких бы то ни было других толкований Корана, кроме салафитских, резко негативное отношение к другим мировым религиям – христианству и иудаизму, последователей которых они не считают «людьми Книги», а также требование отказаться от любых светских форм политического правления в пользу шариата. Он также исследует историю распространения ваххабизма на территории Кавказской и Поволжской уммы в 90-х гг. XX века[70].

Если говорить о глобальных проблемах исламского радикализма, то необходимо отметить одну из последних универсальных работ в этой области – докторскую диссертацию А. М. Серебровой «Исламистские радикальные движения и организации: этапы развития и направления противодействия», защищённую в 2020 г.[71] В ней автор провёл теоретико-методологический анализ проблемы международного терроризма вообще и исламского терроризма в частности. Был прослежен генезис исламских радикальных организаций в сторону экстремизма и террора, проанализированы исторические предпосылки возникновения и эволюции основных исламских экстремистских движений: «Талибан», «Аль-Каида» и «Исламское государство», особенности их идеологии и механизмов функционирования и т. д. На примере этих трёх организаций автор показывает, как процесс регионализации приводит к массовому созданию целых террористических сетей, управляемых из единого центра, хотя и имеющих определённую степень автономии. Также в диссертации хорошо показано, как эти «организации выступают пропагандистами собственной модели государственного устройства, которая, на их взгляд, являясь противоположностью несправедливой западной модели, должна заложить основу современного мирового порядка»[72].

Необходимо отметить также и другие работы российских авторов, специализирующихся на региональной проблематике, такие как, например, монография В. Я. Белокреницкого и Р. Р. Сикоева «Движение “