Читать книгу Пушкин и финансы - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 6

В рассказе Л. Н. Толстого «Два гусара» наблюдающий за карточной игрой граф Турбин громко говорит: «Скверно!» «Что же вам не нравится, граф? – учтиво и равнодушно спросил банкомет. – А то, что вы Ильину семпеля даете, а углы бьете. Вот что скверно»[164]. Турбин сразу понимает, что банкомет – шулер. Однако современному читателю это непонятно, как непонятны и многие эпизоды не только в произведениях, но и в жизни Пушкина. Так, 1 сентября 1828 г. он писал Вяземскому: «Пока Киселев и Полторацкие были здесь, я продолжал образ жизни, воспетый мною таким образом

Что, собственно, означает «гнуть от 50 на 100»? Для Вяземского, конечно, это никакой загадки не представляло. Он знал, что Пушкин много играл в карты, и старался этому воспрепятствовать. В письме от 11 июня 1824 г. Вяземский писал жене в Одессу, что если Пушкину будут нужны деньги, то «дай ему несколько сотен рублей под залог его будущего бессмертия, то есть новой поэмы. Только смотри, чтобы он эти деньги не употребил на шалости, на игру; на девки – можно!»[166]

Известно, что Пушкин обычно проигрывал и проигрывал много. А собственно, почему? Понять причины неудачливости Пушкина без знания правил карточной игры довольно сложно.

Между тем, игра, о которой Пушкин рассказывал Вяземскому и в которую играли герои пушкинских произведений и рассказа «Два гусара», совсем проста. Ее название – банк, фараон или штосс. Игроков может быть всего двое – банкомет и понтер. В более сложном случае понтеров может быть несколько. У каждого игрока своя колода карт; в пушкинское время обычно играли колодами из 52 листов. Понтер доставал из своей колоды карту, на которую назначал ставку. Карта лежала на столе рубашкой наверх, так что ее никто не видел. Деньги можно было положить на карту или написать размер ставки, обычно мелом на зеленом сукне карточного стола («отписывали мелом»).

После этого понтер сдвигал («подрезал») часть колоды банкомета, и тот начинал метать карты, выкладывая их по одной (рубашкой вниз), сначала направо, потом налево, затем снова направо, налево и т. д. Когда банкомет выкладывал карту, на которую была сделана ставка, понтер должен был открыть свою карту. Если карта, на которую поставил понтер, ложилась направо, выигрывал банкомет (тогда говорили, что карта понтера «убита»). Если налево – выигрывал понтер (карта была «дана»). Масть при этом не имела значения. Если направо и налево ложились одинаковые карты, то выигрывал банкомет.

До начала метания карт банкометом понтер мог увеличить ставку, загнув один или несколько углов своей карты. Один угол означал удвоение ставки, два – увеличение ставки в четыре раза. Понятно поэтому, почему Пушкин «гнул» от 50 на 100 – он удваивал ставку. Простая ставка называлась «семпелем». Герой рассказа Толстого быстро понял, что банкомет – шулер, и для знающего читателя это тоже почти очевидно. Банкомет позволял понтеру выигрывать простые ставки («давал семпеля»), а сам выигрывал удвоенные («бил углы»).

У кого больше шансов выиграть – у банкомета или понтера? В одной из лучших книг о быте того времени, хорошо описывающей правила штосса, утверждается, что «шансы на выигрыш у банкомета и понтеров оказывались совершенно равными»[167].

Это мнение распространено достаточно широко[168], но оно ошибочно. Вероятность выиграть у банкомета больше, чем у понтера. Причина заключается в том, что из колоды первая карта выкладывается направо, и если она совпадает с картой понтера, то выигрывает банкомет. Вторая карта ложится налево, и понтер может выиграть только в том случае, если до этого не выиграл банкомет, т. е. выигрыш понтера – условное событие. Ситуация в какой-то степени аналогична дуэли, в которой дуэлянты стреляют по очереди. Понятно, что первым стрелять лучше.

Приведем простой пример. Пусть в колоде всего четыре карты – два туза и два короля. Допустим, понтер ставит на туза. Вероятность выигрыша банкомета в первой прокидке – ½. С вероятностью ½ направо ляжет король, и в колоде останется два туза и один король. Теперь вероятность того, что налево ляжет туз – ⅔, но это произойдет при условии, что туз не выпал раньше. Поэтому вероятность выигрыша понтера при первой прокидке равна ⅔ × ½ = ⅓. Но если налево опять ляжет король, то в колоде останется только два туза, и при следующей прокидке банкомет гарантировано выигрывает. Таким образом, итоговая вероятность выигрыша понтера равна ⅓, а банкомета— ⅔, т. е. вдвое больше. Конечно, при увеличении числа карт в колоде разрыв в шансах сокращается, но он остается. Для колоды в 52 карты вероятность выигрыша игрока – 48 %, банкомета – 52 %[169]. Разрыв в 4 % может показаться небольшим, но при большом числе игр это очень значительная величина. Даже в рулетке, в которую так неудачно играл Ф.М. Достоевский, шансов на выигрыш у него было несколько больше. Если игрок ставит на «красное», то, когда выпадает «черное» или «о» (зеро), выигрывает казино. Вероятность выпадения зеро— ⅓7, то есть 2,7 %, шансы красного и черного – одинаковы, то есть (100 % – 2,7 %) / 2 = 48,65 %. Это и есть вероятность выигрыша игрока. Вероятность же выигрыша казино – 51,35 % (48,65 + 2,7).

Поэтому первая причина проигрышей Пушкина – стандартна для любого игрока. Банкомет всегда имеет преимущество, и в среднем все игроки, которые сами не держат банк, проигрывают. Пушкин не был профессиональным игроком и не мог выступать банкометом в игре с несколькими участниками. Он мог быть банкометом только в игре один на один, но в и в таких играх чаще проигрывал.

Вторая причина— Пушкин был плохим игроком. Понятно, что в штосе умение играть значит гораздо меньше, чем при игре в бридж, вист или в преферанс. В коммерческих играх, впрочем, Пушкин тоже не был мастером. Вот что он писал жене 21 августа 1833 г. из Павловского в Петербург: «Здесь объедаюсь я вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист»[170]. Проиграть за 24 партии 3 рубля – немного. В азартных играх проигрыши были несоизмеримо больше. В этих играх очень важно вовремя остановиться, а Пушкин, судя по всему, таким умением не обладал. Если кончались деньги, он мог даже ставить на кон свои произведения. Весной 1820 г. Пушкин «полупродал-полупроиграл» Н. В. Всеволожскому рукопись первой книги стихотворений, оценив ее в 1000 руб.[171] О другом случае Пушкин 1 декабря 1826 г. писал Вяземскому: «Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ую гл. Онегина, я проигрываю в штос четвертую: не забавно»[172].

Но, по нашему мнению, гораздо более важной была третья причина— Пушкин порой садился играть с профессиональными игроками, такими, как В. С. Огонь-Догановский, и здесь его ждали самые большие проигрыши. По этическим представлениям того времени, даже если выигравший был шулером, карточный долг считался долгом чести.

Первым и пока единственным исследователем, который занимался изучением темы «Пушкин и карты», был Г. Ф.Парчевский, издавший книгу именно с таким названием. Он предпринял попытку составить перечень карточных игр, в которых участвовал Пушкин[173]. Конечно, этот список не является полным. Например, в нем не упоминается игра, о которой Вяземский 18 сентября 1828 г. пишет Пушкину: «….узнал я, что ты проигрываешь деньги Каратыгину. Дело не хорошее. <…> По скверной погоде, я надеялся, что ты уже бросил карты и принялся за стихи»[174]. Последний проигрыш, о котором упоминает Парчевский, произошел в 1834 г., однако представляется, что это не совсем так. П. П. Вяземский писал, что «Пушкин до кончины своей был ребенком в игре, и в последние дни жизни проигрывал даже таким людям, которых кроме него обыгрывали все»[175]. 1834 год – явно не «последние дни». П. П. Вяземский был сыном П. А. Вяземского, близкого друга Пушкина, и его суждениям можно доверять.

К составленному Парчевским «Перечню карточных игр с участием А. С. Пушкина» могут быть высказаны и другие замечания. Строго говоря, вопросы относятся не столько к нему, сколько к авторам тех работ, на которые он опирался. Прежде всего, отметим, что Парчевский использовал комментарии к приходнорасходным записям Пушкина, опубликованным в книге «Рукою Пушкина» (1935). В литературе, с подачи М.А. Цявловского, бытует мнение о том, что «Пушкин делал очень часто ошибки, так что с бухгалтерской точки зрения все эти записи малого стоят»[176]. С этим утверждением трудно согласиться. Конечно, с лицейских времен Пушкин недолюбливал математику, в его вычислениях есть неточности. Но записи он делал для себя, и для его целей они были достаточны и вполне информативны. Другое дело, что современным исследователям они не всегда понятны.

Более того, некоторые комментарии, сделанные издателями сборника «Рукою Пушкина», по моему мнению, не бесспорны. Например, в книге приводятся следующие цифры[177]:

В комментарии утверждается, что «это – подсчет карточных проигрышей и, может быть, выигрышей»[178]. Парчевский согласен с такой интерпретацией, и в своем перечне пишет о проигрыше в сумме 7720 руб. Допустим, хотя полной уверенности в этом нет, что 10570 – действительно сумма карточного проигрыша. Но суммы в 2500, 200 и 150 руб. могли быть не выигрышами, а просто частичной оплатой карточного долга. 10 570 руб. наличными у Пушкина, конечно, быть не могло, но спустя какое-то время он мог часть долга погасить.

Есть в этой записи одна деталь, представляющаяся мне крайне важной. Под цифрой 7720 стоит цифра 6 и затем подведен итог – 1720. Очевидно, что это не просто 6, а 6 тыс. рублей, причем речь идет о поступлении 6 тыс. руб. Но ни авторы комментария, ни Парчевский не обратили на эту цифру внимания. По их логике, это мог бы быть выигрыш размером в 6000 руб., но тогда и итоговый проигрыш был бы равен всего 1720 руб. – в несколько раз меньше, чем 10570 руб. Однако таких крупных выигрышей у Пушкина не бывало. По моему мнению, история с цифрой 6 имеет другое объяснение.

В списке Парчевского есть проигрыш И. А. Яковлеву 6000 руб. И в этом случае Парчевский следует другим исследователям. Правда, первый из них, Вересаев, дает достаточно осторожную формулировку: «Пушкин задолжал Яковлеву шесть тысяч рублей, – вероятнее всего, проиграл в карты»! Затем, уже в 1980-е гг., Л. А. Черейский пишет достаточно осторожно, что Яковлев – «партнер Пушкина по карточной игре» и что письма Пушкина Яковлеву «касаются долга (проигрыша)»[179][180]. Но уже для Сергеева (1990-е гг.) вопрос ясен: «долг этот был, несомненно, карточный»[181]. Когда возник долг или произошла неудачная игра? Парчевский датирует проигрыш Пушкина «весной 1829-го, не позднее марта-апреля».

Почему указана такая дата? Очевидно, что она появилась в связи с письмом Пушкина Яковлеву, собиравшемуся уехать за границу, во Францию. Поскольку этот сюжет важен, приведем полный текст письма:

И. A. Яковлеву

Вторая половина марта – апрель 1829 г. (?), Москва.

Любезный Иван Алексеевич.

Тяжело мне быть перед тобою виноватым, тяжело и извиняться, тем более, что знаю твою delicacy of gentlemen. Ты едешь на днях, а я все еще в долгу. Должники мои мне не платят, и дай бог, чтобы они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 т.[ысяч]. Во всяком случае ты первый получишь свои деньги. Надеюсь еще их заплатить перед твоим отъездом. Не то позволь вручить их Алексею Ивановичу, твоему батюшке; а ты предупреди, сделай милость, что эти 6 т.[ысяч] даны тобою мне в займы. В конце мая и в начале июня денег у меня будет кучка, но покамест я на мели и карабкаюсь.

Весь твой А. П.[182]

Прежде всего, становится понятна датировка Парчевского – проигрыш не мог произойти позже, чем обозначенная дата письма. Но мог случиться и гораздо раньше – ведь Пушкин пишет, что он «все еще в долгу». Долг явно не мог возникнуть накануне написания письма. И само письмо точной даты не имеет: по-видимому, при подготовке академического издания ориентиром для датировки были слова Пушкина «едешь на днях». Гораздо важнее то, что Пушкин пишет о долге, но из текста письма вовсе не следует, что речь идет именно о карточном долге.

Пушкин вновь писал Яковлеву своем долге через семь лет, 9 июля 1836 г., после того как тот вернулся в Россию: «Я так перед тобою виноват, что и не оправдываюсь. Деньги ко мне приходили и уходили между пальцами – я платил чужие долги, выкупал чужие имения[183] – а свои долги остались мне на шее. Крайне расстроенные дела сделали меня несостоятельным… и я принужден у тебя просить еще отсрочки до осени» [184]. Конечно, осенью 1836 г. финансовое положение Пушкина лучше не стало – Яковлев получил свои 6000 руб. от Опеки, уже после смерти Пушкина. Но и в этом письме нет ни намека на то, что это – карточный долг.

Пушкин упоминает о Яковлеве в письме к М. С. Судиенко от 15 января 1832 г., в котором пишет, что «расходы свадебного обзаведения, соединенные с уплатою карточных долгов», расстроили его дела, и что ему нужен заем в сумме 25 тыс. руб. Пушкин отмечает, что из «крупных собственников» он состоит «в сношениях более или менее дружеских» только с ним, с Яковлевым и еще с неким «третьим». Однако «сей последний записал меня недавно в какую-то коллегию и дал уже мне (сказывают) 6000 годового дохода; более от него не имею права требовать». О Яковлеве Пушкин пишет, что в прежнее время явился бы к нему «со стаканчиками и предложил бы ему un petit dejeuner; но он скуп, и я никак не решусь просить у него денег взаймы. Остаешься ты»[185].

Письмо подтверждает, что у Пушкина с Яковлевым были дружеские отношения, но при существующем долге обращаться к нему за новой ссудой было бы нелепо[186]. Ссылка на скупость Яковлева понятна, она нужна только для того, чтобы Судиенко осознал: только он может помочь. «Третий» – конечно, Николай I, и «требовать» от него Пушкин действительно ничего не мог. В январе 1832 г. Пушкин на самом деле не знал, какое жалованье ему назначат. Нащокину он писал, что и 4000 руб. было бы хорошо, но потенциальному кредитору надо было показать более значительные будущие доходы. Судиенко, конечно, денег Пушкину не дал. Но, во всяком случае, аргументов в пользу версии о карточном проигрыше это письмо не дает.

И теперь, после рассмотрения отношений Пушкина с Яковлевым, можно вернуться к записи о карточных долгах. По моему мнению, логично предположить, что Пушкин взял у Яковлева в долг 6 тыс. руб., причем не в 1829 г., а раньше, во второй половине 1828 г., когда активно играл в карты и проигрывал. Именно поэтому цифра 6 была в приведенной выше записи – Пушкин за счет займа у Яковлева погасил карточные долги.

Если следовать перечню Парчевского, общая сумма выигрышей Пушкина составляла 7150 руб., проигрышей – 82 272 руб. Поскольку 6 тыс. займа у Яковлева, скорее всего, не принадлежат к карточным долгам, более вероятной является цифра 76 272 руб. Итог – около 69 тыс. руб. убытка.

Эта оценка, очевидно, занижена, поскольку в мемуарной литературе немало упоминаний о том, что Пушкин играл и проигрывал, но о конкретных размерах проигрыша данных нет. Тем не менее даже цифра в 69 тыс. руб. дает представление о масштабах проблемы.