Читать книгу Открой мне дверь. Выпуск № 3 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 9

Вторая стрелковая рота 18-го пролетарского стрелкового полка из последних сил торопилась занять обозначенный командованием рубеж перед замёрзшей, наверное, в это время рекой. Сотня красноармейцев после дневного марша должна оборудовать полноценную оборону, то есть защитить полк от возможного флангового удара финских вооружённых сил.

Кепарик, боец, призванный, как и все, три месяца назад, переставлял ноги по финской территории навстречу всё более холодному ветру. Команды взводных «Подтянись!» уже никого не подгоняли. Поле, на которое вышла 122-я, густо засеяно камнями разной величины. Одни камни прятались под снегом, другие торчали, достигая головы Кепарика. К такому можно было прислониться, на минутку укрыться от злого встречного ветра. Сил не хватало даже на ругательства. В этом Кепарь был признанным авторитетом. Призванный из города Ростова-на-Дону, за три месяца службы он так и не сдружился ни с кем из сослуживцев. Медлительные и туповатые, по мнению Кепарика, крестьянские парни держались вместе, над хилым Копаловым смеялись и допускать его в друзья-приятели не спешили.

Вот и сейчас они тупо шагали, оступались, поддерживая друг друга, помогая встать упавшим. На их лицах Кепарь читал мысли: «Ну что ж, идтить так идтить». Наступив на невидимый под снегом камень, Кепарь отчаянно выгнулся, стараясь удержаться, но в колене что-то хрустнуло, и Саня рухнул, зная, что никто не поможет. Он с трудом встал, опираясь на винтовку.

Етить-колотить, теперь ещё колено! Чтобы отвлечься, он стал вспоминать своих друзей-приятелей. Шумные, быстрые, как ножи, которые каждый таскал с собой. Компания, принявшая сироту Саню Копалова, была молодёжная. Она спасла от «сумы», а от «тюрьмы» спасла армия. Хотя тюрьма никуда не денется. Главное, только разобрался, как тут всё устроено, как здесь, в армии, жить, чтобы жилы не рвать, тут этот инцидент случился. Инцидент перерос в зимнюю войну. Вместо тёплого хлебного места это бесконечное поле и вот, ещё колено! Он полежал, пока не почувствовал: не встанет сейчас, то без посторонней помощи не встанет никогда. Покувыркавшись в мелком снегу, всё-таки поднялся и похромал вперёд. Через метров пятьдесят с удивлением почувствовал, что колено болит терпимо. Идти можно, даже не опираясь на винтовку. «Так ноги промёрзли, поломаешь и не заметишь», – пронеслась мысль под суконной будёновкой, которую он называл «кепариком», за что и получил армейскую кличку.

– Держись, Кепарик! – Обогнали братья-близнецы. – Может, на буксир взять?

Это не шутка? Впервые прозвучал намёк на помощь!

Братья двигались ненамного быстрее, и команда «Привал» настигла их на одном месте. Близнецы бросили цинки с патронами, воткнули приклады винтовок в снег и повалились на спину. Хотя Кепарику больше всего на свете хотелось упасть, он решил идти, потому как точно знал, что не сможет встать. Сейчас над ним не давила опасность отстать, стать объектом насмешек и взысканий командования. Он подобрал свой ритм движения и уверенно приближался к «голове» роты. Эта уверенность удивила самого бойца и его сослуживцев.

Слева надвигалась темнота леса. Ветер, кажется, стал меньше. Командир, сверившись с картой, задал новое направление, и вскоре рота уже долбила землю, оборудуя линию обороны.

Здесь Сане опять не повезло. Пробившись через промёрзший слой, он углубился примерно по пояс и наткнулся на огромный валун. Пришлось копать в метре от обозначенной линии будущих окопов.

– Вот гадство какое, и опять мне. – Он огляделся и, не зная, радоваться или злорадствовать, убедился: не одному ему такое счастье привалило. Как эти разрозненные лунки превратить в сплошную линию обороны, он не представлял.

Это представлял себе лейтенант, замкомандира роты. Впервые за год службы он похвалил Кепарика:

– На камень нарвался? Ну ничего, мы тут пулемёт разместим. А вы, Копалов, молодец, не ожидал. На марше не потерялись и окапываетесь не хуже других.

– Служу трудовому народу!

– Ага, служи в том же духе, – лейтенант черкнул что-то в своей планшетке, показал направление, куда дальше копать, и тяжёлым шагом пошёл к соседям.

«Тоже устал», – подумал Саня.

С двумя присланными пулемётчиками работа пошла быстрее. К ночи окопы и две большие землянки с разборными печками-буржуйками были готовы.

Когда Саня Копалов получил приказ заступить в боевое охранение до двух часов ночи, он даже не удивился («не мой день!»), зато сторожевому тулупу обрадовался. Романовский тулуп был огромен. Тщательно очистив шинель от снега, перемотав обмотки, влез в облака бараньего меха. Пристроившись за гранитным валуном, загнал патрон в патронник, отложил винтовку в сторонку, чтоб, не дай бог, самому не застрелиться, настроился четыре часа бдеть, не за страх, а за совесть. Однако угрелся и… уснул. Сна требовала каждая клеточка его тела. Он вроде и не спал, слышал, как перекликались бойцы, выделенные в охранение, но ответить не было сил. Вскоре всё смолкло.

Проснулся… нет, не проснулся, просто почуял ужас – кто-то шёл по окопу. Только сил разлепить глаза не было.

Нащупав винтовку, просунул кое-как палец в рукавице на спусковую скобу и нажал в тот момент, когда финский штык, пробив овчину, вонзился ему в шею. Последняя мысль Кепарика: наконец-то высплюсь всласть!..

– Здравия желаю! Товарищ майор, разрешите доложить.

– Да ладно, старлей, я уже знаю, – замначальника разведотдела пожал руку командира роты, – пошли посмотрим.

– Кто же это? Как же это? – старший лейтенант, потерявший за ночь почти половину роты, бормотал себе под нос. – И ведь никаких следов. Как же это?

– Укатал роту на марше небось? – спросил майор, прыгая в окоп.

– Так ведь приказ срочно выдвинуться, занять оборону. Рельеф сами видели.

– Ну да, ну да, – майор повёл на правый фланг. – Четвёртый случай за двое суток. Почти три роты. Это без боевых действий.

– Вот, этот боец успел выстрелить. Поднял тревогу. Присыпанное небольшим снегом тело Кепарика лежало лицом вниз. Майор осторожно смёл с тела снег, осмотрел следы на дне окопа, смертельную рану.

– Отличный удар, точно по прямой. Почему боец в сторожевом тулупе?

– Дык… перемёрзли на марше.

– Ну да. Ты понимаешь, что жив лишь потому, что этот паренёк успел выстрелить?

– Так точно.

– А ну погоди, – майор осторожно сгрёб свежевыпавший снег. – Вот здесь вражина финская рукой опёрся, чтоб из окопа вылезть. Вот след ботинка, видишь?

– Ну у вас и зрение, товарищ майор.

– Опыт, лейтенант, опыт. Кто же такой смелый тут прошёл?

– Дальше живых нет.

– Пошли посмотрим.

Все наружные часовые были убиты ножом, ножом были переколоты и бойцы в большой землянке. Почти сорок человек было потеряно.

Наконец майор нашёл то, что искал.

– Вот здесь он спрыгнул, – линейкой замерил следы. – Рослый дядька под два метра, а башмаки не армейские. Неужто гражданский? Пойдём поищем, откуда он пришёл.

Человек я не бедный, не олигарх, конечно, но кое-какие «лишние» деньги у меня бывают. Как раз для хобби.

Увлекаюсь я охотой. Не с фанатизмом, но раз в три года могу позволить выезд за кордон на какую-нибудь экзотическую охоту. Львы и носороги не мой уровень, но в Испанию за редкой козой или в джунгли за кугуаром ездил. Компания наша разнородная и вполне демократичная. Есть необходимая сумма – поехали, нет – езжай в другом составе на Север, за гусем. Конечно, охотимся и в родных краях, благо природа позволяет. Кроме хороших ружей есть рации, тепловизоры, квадрокоптеры. Короче, пять-десять дней охоты, а впечатлений, разговоров хватает на год. Конечно, для тех, кто кормится охотой, это баловство, но стреляем-то мы сами, и ситуации бывают разные. Не всегда смешные.

В делах вынужденный застой, а тут предлагают съездить к финнам за полярным волком. Прикинул я свои возможности – потяну. И согласился. В северном городке на сотню домов в гостинице ждал проводник, он же переводчик и организатор охоты. Звали его Лемминкеннен и ещё три имени, а фамилия, оканчивающаяся на «ко», сразу вызвала ассоциацию с анекдотом про лыжные соревнования, когда русский комментатор говорит: «неважно сегодня бежит финский лыжник Хероватко». Не уловив русский юмор, Лемми… как там его… согласился откликаться на это прозвище – Хероватко. Народ в нашей артели был тёртый, прошедший горнило девяностых, нулевых и двухтысячных, общался исключительно на русском матерном, а чего стесняться, кругом чухонцы!

На волчью шкуру я не рассчитывал и решил на память купить настоящий финский нож – пуукко. То, от чего пошло название «финка». Посетив магазинчик при отеле, сильно разочаровался. Под стёклами витрины были в основном сувенирные изделия. Хероватко пообещал за полярным кругом, куда мы направлялись, показать дом кузнеца, делающего настоящие пуукко, которым и шкуру можно снять, и дрова нарубить. В общем, нож на все случаи жизни.

И вот мы останавливаем внедорожник возле добротного, условно лапландского дома.

Необычно яркая для этих мест девица показала наши номера. Всё сопровождалось комментариями ребят, в выражениях далёких от парламентских. Пока ребята устраивались, мы с Витьком решили уточнить, всё ли готово для охоты, и попросили показать пуукало. Девица сносно и бойко болтала на английском. Нами попутно обсуждались и особенности её фигуры, естественно, на русском. Повертев в руках десяток «игрушечных» «пуукалок», не стесняясь чухонки, я высказал Витьку всё, что думаю об отношении суомских кузнецов к настоящим ценителям холодного оружия. И тут случилось чудо. Девушка на чистой кубанской балачке, с раскатистым «г», вдруг пристыдила меня:

– Что же вы, дядька, так ругаетесь? Дивчине такие слова слушать негоже.

Я так не краснел много лет. Виктор, кажется, вообще язык проглотил.

– Простите-простите, а что ж вы, землячка наша, с Кубани? Как здесь оказались? Как зовут по-нашему?

– Звать можно Даша, по-фински – Тарья, но мы не земляки, я родилась здесь. А пуукало настоящие в другом месте. Пошли покажу.

Тут Витёк проявился:

– Да бог с ними, с ножами. Про себя расскажите. Мама за финна вышла? Вы совсем без акцента говорите.

– Опять не угадали, батюшка мой с Кубани. Пластун. Да вы не обмирайте так, я половину не поняла. Батюшка не обучал скверным словам, а когда старший брат вернулся из Союза и затеял вставлять новые словечки, отругал, мол, казаки дома никогда не пользовались подобными словами и этим отличались от русских.

Здесь опять стало стыдно.

Тут она вывалила десяток финок, мало чем отличающихся от моего златоустовского «ножа разведчика» НР-39. Тело, заточка точно такие же, отличались деревянными ручками, отсутствием гарды, утопленностью в ножнах. Ножи настоящие, боевые.

– Можем ли мы встретиться с вашим батюшкой? У нас есть пара бутылочек русской водки, мы бы с удовольствием посидели с вами за одним столом. Поверьте, для нас это важнее охоты на какую-то собаку.

– Батюшке под девяносто, но я спрошу.

Вечером мы сидели за столом небольшого уютного зала. Сухой, кряжистый дед обладал вполне ясным умом. На ухо был туговат, на балачке шпарил так, что нам, городским, отвыкшим от станичного говора, местами не всё было понятно. Водку похвалил, сказал, что на шведскую похожа, а вот пил как местные – небольшими глотками. Вообще дедок был не особенно разговорчивый, больше интересовался современной Россией и Кубанью. Удивился тому, что из США на Кубань вернули атрибуты атаманской власти и знамя Кубанского казачьего войска.

– А как вы здесь оказались и с какого времени?

– Волка добудете, тогда расскажу.

– Это что, условие, как в сказке?

– Нет, хлопчик. Вспоминать тяжело. Этой водки не хватит. Действительно, кончалась вторая бутылка.

– Я каждый день пить не могу, годы мои большие. Съездите, а я пока подготовлюсь и, если пожелаете, расскажу.

– Носов! – позвал начальник разведки ординарца, заодно являющегося посыльным разведотдела. – Пригласи-ка ко мне майора Свиридова, пусть зайдёт за полчаса до начала совещания. И старшина его пусть будет тут, под рукой, может, его тоже захотят послушать. Чаю завари побольше, к чаю найдётся чего?

– Найти-то я найду, а стоит ли? Вдруг приезжее начальство решит, что мы слишком хорошо живём?

– Не жмись, чего не положено, у нас всё равно нет.

На совещании разведчиков, главной темой которого являлись неоправданно большие потери от диверсантов и снайперов при движении воинских частей, должен был участвовать начальник отдела НКВД. Отдел специально создан для наведения порядка на освобождённых территориях, а заодно и для контроля за настроениями в воинских частях, пересекающих границу СССР.

Начальник разведки ничего хорошего от встречи с чекистом не ждал. Это был человек из другой системы, которого никто из армейских не знал. Какие у него полномочия и возможности, непонятно. Как вести себя с человеком, с которым сам командующий армией посоветовал быть осторожней: лишнего не болтать, побольше слушать, поменьше умничать?

Всю ночь начразведки крутился на кровати, подбирая стиль предстоящего совещания, вести которое придётся именно ему. И потери объяснять, а значит, и отвечать придётся, скорее всего, ему.

А тут ещё вестовой:

– Товарищ подполковник, а чего это НКВД в армию лезет, это же внутренних дел комиссариат, а мы же вне территории ЭССеСеР?

– Ты лучше правильно название Родины произноси, поуважительней, не то лапти быстро сплетут тебе, а заодно и мне. А лапти эти не берёзовые будут. Пару лет назад военный заговор запросто слепить могли, как сейчас закончится, не знаю. Ты почему ещё здесь? А ну живо за Свиридовым, аллюр три креста!

На часах полдесятого. Вестовой Носов:

– Товарищ подполковник, майор Свиридов просит разрешения.

– Пригласи.

– Здравия желаю!

– Здорово! Старшину своего знаменитого взял?

– Не хотелось бы его особисту показывать.

– Чего так? Не уверен?

– Человек он, как бы это сказать, не круглый.

– Ладно. Без крайней необходимости светить не будем. На что бить будем?

– Как договаривались. Ничего лучше я не придумал. Вы докладываете, я подтверждаю.

– Своих не подставим?

– Вроде не должны, а там видно будет, как пойдёт. Может, на взводных сваливать придётся.

– Не хотелось бы, мальчишки и так деморализованы.

– Ну я тоже пособником не хочу проходить и замом пособника тоже не хочу становиться.

– Сам не хочу. В общем, никого не сдаём, держимся до последнего.

Капитан НКВД? Полковник? Или подполковник? Кто же это по-армейски? Постоянная чехарда и перемены в этом ведомстве запутали людей как гражданских, так и военных. Мужчина был высок и выглядел нездоровым, как бы измождённым. По-хозяйски усевшись во главе стола, предложил начальнику разведки начать доклад. Однако тот, сославшись на отсутствие начразведки артиллерии, предложил обождать, пока выпить чаю. Капитан согласился, но, отхлебнув чая, постепенно вовлёк присутствующих в тему совещания.

Узнав, что все случаи нападения расследовал Свиридов, предложил обобщить и кратко доложить.

– Если коротко, то все случаи атак на воинские подразделения, выполнявшие вспомогательные задачи в отрыве от основных сил, проведены в ночное время. Организация охраны и обороны налажена согласно воинским уставам. Нападавшие в полной мере использовали рельеф местности, низкие температуры, физическую усталость бойцов. Ни в одном случае не обнаружено следов финских военнослужащих.

Тут капитан поперхнулся чаем:

– А чьи тогда следы?

– В случаях применения холодного оружия… вот акт экспертизы… – майор достал из планшетки лист. – Следы ран уже и короче штатного финского штыка.

Капитан замахал руками:

– Это ни о чём.

Однако Свиридов не смутился и продолжал:

– Отсутствие следов форменной финской обуви тоже вас не убедит, тем более из-за неимения необходимого оборудования отпечатки зафиксировать не удалось.

– Ну уж гипс вы могли взять в любой санчасти!

– Не будем отвлекаться. – Свиридова смутить было нелегко. – Итак, нож – скорее всего, финка, а вот гильзы, найденные на месте лёжки снайперов, удалённые друг от друга почти на сотню километров, – он достал из кармана галифе две гильзы, протянул капитану. – А вот извлечённые пули. Одна из «мосинки», вторая – австрийский зауер, а пуля волчатка, охотничья, на волка.

– Что вы хотите сказать? Не совсем улавливаю вашу мысль, товарищ майор.

– Места для снайперской стрельбы, лёжки, не оборудованы для долговременного ведения огня, скорее просто удобные места для выстрела. Стрельнул и убежал. Это гражданские охотники!

– Ах вот куда вы гнёте! Такой поворот нужно обдумать. – Он помолчал, налил ещё чаю. – Задача Красной армии – освободить угнетённые классы, создать условия для прогрессивной части рабочего класса, взять власть в свои руки.

Тут все дружно закивали.

– Воевать с мирным населением Красная армия-освободительница не имеет права.

– Удваивать, утраивать караулы мы тоже не можем. Минировать подходы армия в наступлении не находит возможным, да и снайперы…

Свиридов встретился взглядом со своим начальником. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, наконец начразведки мигнул, мол, действуй.

– Товарищ капитан государственной безопасности, разрешите пять минут наедине.

– Товарищи, перекур десять минут. – Начраз повёл командиров на улицу.

– Что за беззаконную бяку вы мне хотите предложить? И давайте по-простому Меня Иван Никодимович зовут.

– Против гражданских должны работать гражданские. Жестоко и показательно. Чтоб вся Финляндия вздрогнула, и в газетах написали. Пресса у них работает прекрасно. Ночью наших вырезали, а днём – в финских газетах во всех подробностях. Устрашение в Туркестане работало. Чего здесь не сработает?!

– Что за гражданские? Зеки? Или поразумнее есть предложения?

– Есть. Умелые и дисциплинированные.

– Кто такие? Почему не знаю?

– Пластуны.

– Не смеши, майор. Этих уже в Гражданскую настоящих не было. Так, пехота более обученная.

– Много не нужно, максимум десяток, только настоящих, из плавней. Один у меня есть с Гражданской. С Будённым беляков рубали, в Туркестане кишлаки зачищали, Советскую власть устанавливали, на Дальнем Востоке хунхузов гоняли. Сейчас у меня старшиной числится, молодёжь натаскивает. Что ж, НКВД по всей стране десяток недорезанных не сыщет?

– А чего твой умелец не подготовит из молодых?

– Нельзя красноармейцев для этого дела привлекать.

– Точно. А как сбегут?

– Лишь бы дело как надо сделали. Всё равно ваша контора их не отпустит. Да и жизни советских бойцов дороже десятка недорезанных.

– А как к финнам перебегут?

– Иван Никодимович, я сам с Кубани. Такого позора никто из казаков позволить себе не может.

– А как же белоказаки?

– Они своей присяге верны остались.

– Попробую твою идею у своего начальства пробить, а ты со всех присутствующих подписки о неразглашении собери. Потом мне отдашь. Всё, совещание окончено. Я поехал к себе.

Чужаков Лаврентий заметил ещё на соседней горе. В магазине винтовки два патрона, загнал ещё три. Привязал к кусту лошадь: испугается выстрелов, убежит. Лови потом по горам. Пристроил седло за камень, проверил, ладно ли. Вон там, в низинке, и снимет всех.

Первым выехал на своей задрипанной кобыле старейшина аула – дед Наздар. За ним – в фуражке с синим околышком, только не кавалерист, а особист. С наганом на боку и, вот смех, с шашкой на другом боку. С кем это он тут рубиться решил? Последним показался боец, как там их сейчас называют, НКВД? Тоже с шашкой и с винтом за спиной.

Лаврентий держал в прицеле старшого. Кончилась вольная жизнь. И здесь нашли. Он перевёл мушку на Наздара. Выдали, черти нерусские. А как не сдать, когда вся семья под угрозой. Чего там семья, весь аул! Эти краснопузые всё не успокоятся. То белых искали, то зелёных, потом недостаточно красных, а недавно – каких-то загадочных врагов народа. По-русски он в этих местах один читал, когда спускался в аул, обязательно десяток газет его ожидал. Собирались все мужчины, а Лаврентий читал вслух, как по просьбам возмущённого рабочего класса казнили непонятно какую очередную клику. А попробуй горцам растолковать, кто это такой рабочий класс, и чего он такой злой, что без крови чебурек есть не может. Тем более когда сам не знаешь. Ну ГЛАВНОГО КОМИССАРА Троцкого он, по всему, на свете видел. Тогда повезло Лаврентию. С горсткой земляков еле живые от голода прибились к какой-то банде, называвшей себя Красной армией, вырвались из Польши, где русских без разбора прибивали к воротам панских хуторов или, отрезая веки, приколачивали вместо распятий на перекрёстках дорог, предварительно сломав ноги. Изобретательны были эти паны, триста лет тренировавшиеся на хохлах из Украины.

В госпитале лежал Лаврентий, когда в полк нагрянул главный комиссар с китайцами. Построил всех, кто ещё стоять мог, и расстрелял каждого десятого. Потом и в госпиталь пожаловал врачей и раненых расстреливать, видно, не хватило ему, жиду проклятому, русской кровушки. Спасли Лаврентия, сказали, что не их, а только что прибился. Но те глаза, чёрные, как ствол пистолета, долго снились. Не трусливый человек Лаврентий, а тут от ужаса среди ночи, как приходили эти глаза-пистолеты, с криком просыпался.

В двадцать четвёртом, уже в родной станице, стали пропадать его сослуживцы по Красной гвардии, то одного заберут бывшие красноармейцы, а ныне поселённые в казачьих дворах. И вечно они всем недовольные были, то земля не такая, то мало её. Работать не любили, вот и урожай не как у казаков. Не стал Лаврентий ждать, ушёл через горы в Грузию. Нанялся отару пасти. Пятнадцать лет как один день пролетели, и вот всё одно – нашли. Ничего хорошего от власти этой, расстреливающей своих бойцов за то, что три месяца перестала их кормить и припас воинский подкидывать, он не ждал. Однако убивать вестников этой власти не стал, выслушать их решил. Во всяком случае, грузины страдать не будут, плохого от них он тоже не видел. Не по-христиански за чужие грехи невинным страдать. Хотя и грехов за собой и не помнил, но власть подлючая найдёт!

Подремать на солнышке или вещички собрать на всякий случай? Решил подремать вольным пока. Слышал, как кони подошли, как спешивались.

– Товарищ Волик!

«Эх-ма, товарищ! Не гражданин, и то ладно».

– Да, слушаю вас внимательно, товарищи.

– Не могли бы вы глаз открыть и выслушать немного?

«Чекисты, грузины, руки не крутят. Ладно, живите пока».

– Хорошо, что за дело ко мне?

– Товарищ Волик, вас настоятельно просят проследовать в Республиканское управление НКВД.

– Зачем?

– Не могу знать, на месте всё расскажут.

Однако на месте без объяснений затолкали в самолёт, но вежливо, и винтовку не отобрали, а только попросили упаковать в парусину и свёрток опечатали. Ещё дали фанерный ящик с продуктами и кувшин с вином. Вот это да! Так, с мандаринами прилетел в зиму. Охраняли и кормили как царскую особу. Без разносолов, но сытно и сколько хочешь.

Одна закавыка – лыжи. Утром выдали какие-то палки, пригласили на пробежку. Говорю: «Ребята, я, конечно, в книжках читал, но сам первый раз в жизни лыжи вижу». – «Ничего, – говорят, – научим». Когда Барму привезли, я уже по три километра по утрам пробегал.

Зараставшего по самые глаза жёсткой щетиной Барму нашли у золотоискателей. Он уже отсидел в лагере на Соловках, но в двадцать пятом его выпустили с поражением в правах на пятёрочку, то есть запрещено жить в больших городах, а также участвовать в выборах.

В городах Барма жить не хотел ни в каких. Справедливо рассудив, что с его биографией (служба в разведке у Шкуро) ему на Кубань хода нет, подался в Сибирь – там тоже казаки, – прибился к артели, старающейся по поиску золота. Так бы и мыл в тайге, только и там его нашли дотошные службисты. Не так вежливо, как Лаврентия, но без особых грубостей доставили в лагерь под Петроградом, то есть Ленинградом.

Скибу вытащили прям из сибирского лагеря. Сидел второй раз неизвестно за что. После первого срока вернулся домой. Станичники выбрали его в Совет. Через два года всю станицу как контрреволюционную выслали на севера, а Скибу вместе с довоенным атаманом обвинили в реставрации царских порядков и впаяли им по десятке. Старик-атаман вскоре умер, да и Скиба доходил потихоньку. Однако дней через десять в его тело, будто сплетённое из сухих мышц, стала возвращаться сила. Вместе с силой вернулись мысли о побеге. Сбежать он мог и из лагеря, только куда и к кому? Рассказы будущих соратников убедили, что единственное, чему научилась власть, – это контроль за проживающим населением. Конечно, можно было сбежать и затеряться среди крестьянских масс, строивших многочисленные заводы и фабрики, только эта жизнь всё равно была чужая. К тому же приехавший старшина-земляк вселил надежду на амнистию после выполнения особого задания. Старшина, хоть и воевал за красных с самых первых дней, но был своим и подвигами в братоубийственной войне не гордился. Гонял он нас в хвост и в гриву. Навыки боевые восстанавливал. Тело, оказывается, помнило, хотя гибкости былой и выносливости не хватало. Но это дело наживное.

Монах появился вместе с черкесками и прочей казачьей одеждой: белые бурки, белые папахи, белые башлыки. Монах смеялся, пластуна и в чёрном враг не разглядит. Старшина объяснил, чтобы начальство не нервничало: Монах монахом не был. В самом конце Мировой войны вернулся он в станицу газом травленный, ушёл от людей в плавни, стал на дальнем острове часовню строить. Рыбу ловил, свиней добывал. К свадьбе там или к какому празднику, новому или старому, осетра мог доставить такого, чтоб всем хватило.

Он и стал у нас атаманить. Это стало как-то само собой. Кому же ещё? Роду он старинного атаманского. Прапрадед привёл запорожцев на Кубань. Дед его ватагу на Балканы водил, когда там турки заправляли. В Гражданскую он ни за кого не держался.

Нейтралитет – это то, что могло объединить нашу группу. По военным делам, справедливо, всем руководил Старшина. Он же знакомил с новинками тактики, организации финской армии, оружием. Финский автомат «Суоми» произвёл впечатление, но брать его себе никто не захотел из-за большого рассеивания, а вообще в нашем деле ничего не изменилось.

Тяжёлые думы о предстоящем задании не отпускали. Для чего-то нас здесь собрали. Кормили и охраняли, одежонку кубанскую привезли, даже кинжалы кавказские. Старшина велел подогнать, но пока не надевать.

Нужно сказать, организаторы НКВД как всегда перестарались: кроме пластунов привезли ещё троих.

Одного молодого, неслужившего жителя станицы Пластуновской. Здоровенный детина, когда уполномоченный сотрудник спросил «Ты пластун?», ответил: «А як же!» – «И по плавням хомылял? – «Так я ж с Пластуновки». Ну и загремел к нам.

Второго вообще непонятно, по каким признакам к нам замели.

А вот третий, хоть не казак, а как до революции писали, из иногородних. В Империалистическую его и призвали, не в казачьи части, а в императорскую пехоту. Воевал он неплохо, и за эти заслуги зачислили его в Экспедиционный корпус Русской армии. Так он поехал за тридевять земель сражаться за Францию. В двадцатом Мировая война закончилась, а что с корпусом делать – непонятно. Отправлять героический корпус в Советскую Россию правительство Франции не хотело, для начала разоружив, окружив войсками, стало морить голодом. Может, не специально, но так получилось. В структуру войск Французской республики Русский корпус не входил, военнопленными русские тоже не являлись. Проблем у послевоенной Франции тогда хватало, а вот благодарности за спасение страны уже тогда никто из властных патриотов не испытывал. Поголодав месяца три, Георгий Клюев, или Клюв, решил добираться домой самостоятельно. Сбежав из лагеря, больше года он шёл через пять стран и через Финляндию, так и добрался до сотрудников НКВД. Помаявшись, не смогли они сделать из него шпиона, отпустили по месту довоенного жительства – прямиком в станицу Платнировскую. Так Клюв попал к нам как спец по Финляндии.

Идиллию прикончил приехавший на грузовике майор. На доклад старшины о неготовности группы коротко скомандовал: «Собирайтесь, время не терпит. Форма одежды – красноармейская, казачью держать под рукой!» Собрались, погрузились, тронулись. К вечеру подъехали к замёрзшей реке и нитке окопов.

Стрелковые ячейки соединялись изломанной линией окопов в человеческий рост.

Две большие ямы, прикрытые лапником, считались землянками.

– Откуда окопы, майор? – поинтересовался Монах.

– Комроты решил так людей согреть. Давайте все в левой землянке соберёмся для постановки задач.

– Красная армия, – продолжил майор, подождав, когда все рассядутся, – несёт большие небоевые потери. Есть подозрение, что против нас действуют местные жители, а с ними Красная армия воевать не может. Но если группа советских патриотов добровольно… – Тут кто-то закряхтел. – Повторяю, добровольно, по своей инициативе, решила обезопасить прифронтовую полосу, это совсем другое дело. Как там, – он ткнул пальцем куда-то вверх, – потом разбираться будут, вас не касается. Всем, репрессированным советской властью, гарантируется полная очистка и реабилитация.

В землянке опять недоверчиво закряхтели.

Майор продолжал:

– В случае успеха – проживание по желанию, дом, две коровы, лошадь, ну и подъёмные, – он потёр большой палец об указательный, доходчиво объясняя, что такое подъёмные. – Рота, выполнявшая здесь тактическую задачу, была вырезана наполовину одним человеком за одну ночь. Вчера сюда было переброшено два отделения красноармейцев. Десяток днём под вашим руководством будет изображать хозяйскую активность, второй десяток – сторожить ночью. Ваша первая задача – выманить супостата, захватить или уничтожить, выяснить, откуда он пришёл, провести разведку населённого пункта, подходы, численность, разработать план уничтожения этого пункта вместе с населением. Первая часть, работаете под красноармейцев, вторая – под кубанцев: кровная месть и всякая другая хрень.

– Командовать кто будет?

– Сами разберётесь. Привлечь пластунов для этой операции – моя идея. Соответственно, ответ мне держать.

– Время?

– Как можно скорее. Просьбы, пожелания? Может, бесшумные револьверы?..

– А лыжи можно нормальные достать? Я бы сделал, но времени много уйдёт.

– Про лыжи узнаю, паёк усиленный, по лётной норме. Всё, что смогу, только сделайте дело. Пацанов жалко, только воевать научились, а здесь «кукушки», ночные гости.

– Кукушки это что?

– Снайперы на деревьях.

– Что за бред?! Стрелять с качающегося дерева? А позицию как менять? Опять же снег будет выдавать, осыпется, сучий хвост. Нет, не может быть!

– Не спорю, но такие настроения среди бойцов есть. Товарищи, друзья! – Он закашлялся, прочистил горло и изрёк: – Ребята! Всё понимаю, паскудная работёнка, грязная, но, дорогие земляки, кто же, кроме вас, сможет выполнить? Эта война – так, мелочь. Пока Англия с Францией и Германией своими разборками заняты, отодвинем границу. Через год-два они за нас всерьёз возьмутся. Как вы себя покажете, может, и успеем наделать пластунов, а?

Народ молчал, только Монах рукой махнул, ответил за всех:

– Ну чего ты нас агитируешь? Сделаем как надо. Про лыжи хорошие не забудь, на этих досках не дюже похомыляешь, а нам следы путать нужно, так я понимаю?

– Вам ни умереть нельзя, ни в плен попасть, только намекнуть на Кавказ. Финны законопослушны, после акции устрашения гражданские более соваться к нам не будут. Да и царский генерал Маннергейм бережёт свой народ, наверняка будет приказ, запрещающий гражданским вмешиваться.

Барма, разглядывающий ветки перекрытия:

– Убивать придётся с предельной жестокостью.

– Я думаю, в контрразведке вас научили это делать.

– Кто кого учил, – пробубнил себе под нос Барма, а для всех громко: – Контрразведка по сравнению с НКВД – дети малые.

– Ну, вам виднее. Все вопросы по снабжению и координации через старшину Кутько. Я уехал.

Монах проявился:

– Клюв – правый фланг, Волик – левый. Уходите на километр в сторону, углубляйтесь в лес ещё на один. Идите встречными направлениями. Если чужая лыжня ветретится, определить направление, но не приближаться, а докладом ко мне, так же по дуге. Кутько, зови бойцов, знакомиться будем. Бойцы, пилы, топоры есть? Сегодня вырубить весь кустарник сзади окопов и по фронту, с утра валите деревья, крайние на том берегу. Делаем нормальный накат над этой ямой, потом нормальные нары, типа полатей. Барма, сейчас спать, через два часа в охранение по левому флангу, я – по правому. Найдём по ёлке с хорошим обзором и на хвое караулим до утра.

– Тогда я лучше сейчас пойду, пока хоть что-то видно.

– Разумно. Задковать умеешь?

– Задом наперёд ходить? Конечно, хоть и не люблю.

– Собирайся! Как дозорные из разведки вернутся, выходим. Старшина, проинструктируй бойцов. Дозорных по две пары. Один по фронту, другой по полю сзади, я бы оттуда заходил. Между валунов легче подкрасться. Не спать, не отвлекаться. Смена максимум четыре часа. И построже! Завтра наделаем ловушек, а пока только глаза и уши.

Хлопцы вернулись из первого выхода румяные, надышавшиеся вольного воздуха.

– Охраны нигде нет.

– А финнов?

– Свежих следов нет.

– А давешних?

– Так тут лыжню за полдня заметает.

– Значит, ваши следы до утра заметёт.

– Мы по ветке еловой сзади к поясам привязали, так что через два часа всё заметёт.

Барма свернул бурку, подхватил винтовку, спросил Монаха:

– Ну что, идём или на сегодня отложим?

– Беспечность на войне дорого обходится. Пошли. Слава богу, дал нам лишний день хорошую позицию обжить.

На свежем воздухе Барма поймал Монаха за рукав.

– Погодь, земеля, такое дело… – Он замялся, переступая с ноги на ногу.

– Чего, Барма, ты про охрану поговорить хочешь? Так их здесь, в чистом поле, нет, а дороги перекрыты.

– Что, не обойдём?

– Чтоб всю жизнь прятаться? Меня хоть и не трогали, но это просто случайность. Подъесаулом царской армии рано или поздно должны заинтересоваться. То, что я в плавнях отсиделся, так это случайно. Когда понадобился, власти и меня нашли, и Чабана из грузинских гор вытащили. От этой власти не спрячешься. Один шанс – майору поверить. Доказать Советам, что без нас не обойдутся. Эта война не последняя. Как старый солдат я понимаю: и Советы, и германцы силы пробуют. Скоро схлестнутся. Француз, вон, рассказывал, Европа воевать не хочет, значит, все под германца лягут без сопротивления.

– Я с Маннергеймом служил – нормальный, разумный дядька. Хороший лошадник.

– Потом подробнее расскажешь, пошли. Темнеет.

Когда совсем стемнело, вдалеке началась канонада. Грамотно. Снайперы и пистолеты-пулемёты «Финляндия» не страшны, а по вспышкам легче определить место стрелковой ячейки.

Следующий день прошёл в хозяйственных хлопотах. Пилили деревья, распускали их на доски, сбивали нары. Накрыли досками одну землянку, сверху засыпали щепой, ветками, землёй. Постепенно в землянке стало гораздо теплее и уютнее. С поля натаскали камней, обложили печь. Сделали четыре чучела. К ночи выставим на флангах, реальные посты расположим метрах в двадцати. Ловушку приготовили на левом фланге. Здоровенный комель оставили метрах в пятидесяти от линии окопов, как бы недотащили.

Лаврентий Волик, он же Чабан, поколдовал возле этого недотащенного ствола с верёвками и оборонительной гранатой Ф-1. Красноармейцы называли её «лимонкой».

Стрельба к утру затихла, только изредка раздавались отдельные мощные взрывы.

– Доты подрывают, – пояснили красноармейцы. – Похоже, прорвали линию обороны. Теперь вперёд!

Из леса просигналили:

– «Гость» по левому флангу. Похоже, клюнул на ловушку!

Француз с Бармой по-скорому через правый фланг выдвинулись в лес искать след гостя, чтобы по нему найти место, откуда он появился.

В 2:14 у комеля раздался взрыв гранаты, через две минуты хлопчик-красноармеец подстрелил Монаха, двигающегося из секрета в лесу к сработавшей ловушке. Парнишка клялся, что выстрелил случайно, хотя понял, что это свой, но тем не менее пуля попала в плечевую кость, перебив её, застряла внутри. Срочно соорудив из лыж санки, красноармейцы потащили раненого в ближайшую санчасть. Возле посечённого осколками деревянного ствола лежал мёртвый здоровенный мужик. Его тоже перетащили к себе для предъявления майору. На трупе не было ни одной армейской вещи, только на шее верёвка с ножом и покорёженная взрывом винтовка Мосина. Заинтересовали только отличные шведские тёплые ботинки.

Почти одновременно вернулись Барма с Клювом и майор привёз Монаха с загипсованной рукой. Ему сделали операцию. Извлекли пулю, сложили кости, зафиксировали гипсом, но как боец он не годился. После тряской дороги Монах цветом был как снег, его потряхивала лихорадка, но ложиться он отказался, пока не выслушает Барму.

Тот доложил, что верстах в пятнадцати лыжня ночного гостя привела к небольшому хутору из трёх жилых домов. Близко подходить не стали, следы запутали.

Француз рассказал, что хутора – основное жильё финнов. Они живут семейно, обособленно. Жизнью соседей не интересуются.

Майор же поведал, что Красная армия прорвала первую линию обороны, но дальше наткнулась на второй укрепрайон, отлично вписанный в рельеф местности. Теперь наступление будет в другом месте. Казакам нужно торопиться, пока в них есть нужда, поэтому выдвигаться нужно немедленно. Но Монах его успокоил, мол, у тебя есть тело, вот его забирай и предъявляй кому следует. Пока хлопцы не отдохнут, дёргаться не следует, выйдут к ночи, перед хутором отдохнут час-другой. Следует осмотреться, аккуратно зайти и вырезать всех жильцов.

– Вам ведь это нужно? У них один пропал, они настороже, а вдруг у них пулемёт имеется. Поторопимся и задачу не выполним, и… ну вы сами понимаете.

Как бы майор ни торопился, пришлось согласиться, а потом, несмотря на уважительный тон, он понимал: слушают здесь не его.

Ещё Монах спросил о состоянии головы ночного гостя.

– Голова цела, осколки спину посекли.

– О, це гарно! Барма, отрежь ему башку, с собой заберёте. Все должны в одном месте лежать. На башку ему будёновку солдатскую старую и кинжал в зубы. Это будет страшно и символично. Когда Маннергейму доложат, он поймёт, от кого привет. Это вы тоже хотели? – спросил у майора.

– Мы хотели, чтоб красноармейцев как баранов не резали. Давайте, хлопцы, сыграем эту страшную оперу.

– Не такая страшная, как противная.

– Не кажи «гоп», под пулемёт сгоряча попадёшь, если сразу не побьют, поковыряетесь. Ну-ка, Француз и Барма, нарисуйте мне планы цёго хутора. Каждый малюйте врозь, як запомнили.

Сравнив два наброска, сказал: «Добре».

– Барма, как видишь начало?

– Если сторожатся, то пост, скорее всего, вот здесь, в сарае. Отсюда и нужно начинать. Часового можно выманить, вроде зверь пришёл. Рысь или росомаха.

– Чего мудрить? Подпалить к свиньям собачьим!

– Неплохо. Тишина нам не нужна. Спалить весь хутор. – Тут майор вмешался. – Только чтоб никто не ушёл.

– Молодёжь во второе кольцо посадим – муха не пролетит. Полчаса на подгонку одежды, оружия, и лыжи майор хорошие привёз. Откуда, кстати?

– У спортсменов занял. Финские, шведские и норвежские. Вернуть бы нужно.

– Три с половиной часа спать, поснедать и вперёд. Старшина пошёл инструктировать ночную охрану, чтоб не подстрелили своих, когда будут возвращаться.

Постепенно все улеглись, и землянку заполнили обычные звуки спящих мужчин. Кто-то похрапывал, Монах постанывал, майор проверял лыжные крепления, хотя внимательно просмотрел, когда забирал инвентарь на спортивном складе. Ему хотелось своими глазами увидеть страшную работу пластунов. Вспомнились рассказы стариков, как лихо дурачили умелых черкесов в былые времена. Как защищали они родные станицы и табуны, как ходили в ответные набеги в горы Чечни, а ещё не давали покоя мысли о дальнейшей судьбе казаков. Выполнят ли НКВДшники свои обещания. Таких бойцов терять было жалко и нерационально. Тройка стоящих пластунов за пару недель смогла превратить даже не служивших парней в отличную разведывательно-диверсионную команду.

Конечно, научить за это время стрелять «на хруст» в темноте невозможно, но научить не мешать тоже важно. Главное – как они подобрали слова, что учились и тренировались все до седьмого пота и ещё немного. Ах как хотелось ему посмотреть эту команду в деле. Но ему и старшине это категорически запретили. Даже в хорошо продуманной операции всего предусмотреть невозможно и есть вероятность, что кто-то их увидит, запомнит, расскажет. Тогда вся задумка летит к чертям собачьим.

Где-то загрохотало. Бойцы штурмовали неприступную линию Маннергейма. Не всё получалось гладко у Красной армии. Не хватало «слаженности». Артиллерия, боясь задеть своих, слишком далеко накрывала огненным валом от передовых укреплений, авиация вообще мало помогала наземным подразделениям, а то и сыпала бомбовой груз на свои позиции. Да и позиций как таковых не было. Начальство, опасаясь, что, вырыв окопы, бойцов из них не выгонишь, запретило закапываться. Красноармейцы обмораживались и теряли боеспособность без боя.

Сосновым поленом майор открыл раскалённую дверцу печки, подкинул новую порцию дров, заметил, что Монах не спит.

– Болит?

– Терпимо.

– Жалеешь, что не пойдёшь?

– У восьмерых шансов больше, чем у семерых.

– Есть сомнения?

– Слишком много неизвестных, а времени на подготовку нет. Опытных всего половина. – Он приподнялся, посмотрел на спящих казаков. – Послал Барму голову отрезать, а молодых – помочь ему, на самом деле посмотреть на реакцию. Семён наотрез отказался, а Васыль чуть нутро не выплюнул. Вот такие помощники. Ничего, я его заставлю эту башку до хутора доставить. Нехай привыкает. Кровь и грязь всегда рядом с пластуном.

– Ты, говорят, церковь сам строил.

– Часовню.

– Построил?

– Почти. Утонула часовенька. Я её на острове строил, земля не выдержала. Не принял Бог мою жертву. Не уравнять мои грехи.

– Много грехов?

Монах глянул в глаза майору, и тому стало как-то стыдно. «А у тебя самого много или мало?» – спросил себя мысленно майор.

– Ох, и много, прах меня забери! Напрасно я этот разговор затеял, только душу себе разбередил. – Глядя в серые глаза Монаха, он поднял ладонь, как бы прекращая эту тему.

– Ты, майор, лучше мне честно скажи, ну ты ведь не комиссар, ты ведь нормальный воин, отпустят нас?

– Честно, не знаю. И даже тот, энкавэдэшный комиссар, что мне обещал, тоже не знает. Всё решается в Москве, а что для них десяток казаков. – Он ещё раз посмотрел на спящих казаков. – Давай позже об этом поговорим. Ехать мне нужно, тело отвезти в НКВД. Сдам и вернусь. Удачи хлопцам.

Как только майор вышел, поднялся Скиба:

– Я всё слышал. Что же нам делать? Может, сразу к финнам?

– С дешёвой байкой про планы кровавых комиссаров? Поперёд с хутором закончим. Повысим цену и для Москвы, и для Хельсинки. Всё, поднимай народ, пора.

Вскоре все собрались вокруг плана хутора, нарисованного на земляном полу. Каждый получил место и задачу на каждый из трёх этапов операции: подготовительный, основной и заключительный.

– Одного человека придётся отпустить. Кто-то должен рассказать, нет времени ждать, пока власти найдут. Старший – Барма, если что, не дай бог, его заменит Волик. И если совсем плохо, – Скиба. Клюв возглавит группу прикрытия. Ваша задача – после окончания запутать следы. К хутору пойдёте крестом. Барма – голова, Волик и Скиба – плечи, Француз замыкает, остальные – в середине.

– Нас по возвращении, как вас, не подстрелят?

– Утром красноармейцев заберут, но всё равно возвращайтесь по светлому. На молитву, шапки долой!

– Не тревожьтесь, батько, разыграем как по нотам, – сказал кто-то, уходя.

Где-то снова загрохотало, да так, что земля ощутимо вздрагивала. Старшина объяснил, что подвезли гаубицы крупного калибра:

– Прямой наводкой по дотам бьют.

Ночь Монах провёл в беспокойстве. Не спать для него было обычным делом, но рука болела, лоб горел. Иногда он ненадолго забывался, с испугом просыпался весь мокрый от пота. Понизу тянуло холодом. Откинув овчину, он моментально замерзал и начинал зубами выбивать какой-то быстрый мотив. Стараясь не тревожить руку, надевал валенки, выходил проверять охранение. Старшина каждый раз прогонял его в землянку.

– Пошли почаёвничаем, что-то вид у вас не очень. Служба налажена, только что проверял.

От чая Монаха снова кинуло в жар. Под монотонный голос старшины он всё-таки уснул.

Проснулся казак и, не открывая глаз, понял – вернулись. Громко никто не галдел, но по звучавшим вполголоса подначкам догадался – всё прошло удачно. Разлепил глаза – тут же молодёжь затарахтела.

– Батька, всё зробыли, як вы казали.

– Охолонь. Барма где, нехай он доложит.

Порадовался: молодёжь не впала в уныние, увиденные картины карательной операции если и поразили, то ненадолго.

– Молодца! С боевым крещением! Где Барма?

– На воздухе, с Кутько.

– Подмогните, хлопцы.

Оберегая руку, поднялся, надел папаху, закутался в бурку, поднялся в окоп. Старшина, загасив самокрутку, пропустил Барму Тот, вытянувшись начал доклад.

– Не чинись, не в строю.

Тот спорить не стал, только в позе ничего не изменилось.

– Слегка заплутали, озеро с толку сбило. Не одно оно здесь. Вышли к хутору часам к двум. Отдохнули часок и наблюдать со всех сторон. В сарае пост был.

– Как определили?

– По дыханию, пар выдал. Петуха красного под стреху, мужик не меньше вчерашнего, сам на кинжал спрыгнул. С двумя куренями легко разобрались, а с третьим повозиться пришлось. Пришлось гранатой успокоить. Когда Лаврентий вошёл проверить, баба раненая чуть не подстрелила.

– Головы?

– Взрослых мужиков на тычки нанизали и по кругу воткнули. Баб подморозили, как у нас морозят тех, кто чужие сети трясёт, как указатели по тропинке расставили. Правой рукой на хутор показывают, голые выше пояса. Детей уродовать не стали, просто в рядок положили. Дивчину лет двенадцати-четырнадцати Барма отпустил. Вот и всё.

– А голову в будёновке тоже на шест?

– В середину круга из голов, на колоде и кинжал в зубах.

– Кутько, пойдёт таким манером?

– У майора спрашивай. Он вот-вот подъедет. Переезжать будем.

– Куда?

– Может, на передовую, а может, обратно в лагерь.

– В какой?

– Да отчипись, не знаю я.

Красноармейцы разбирали печку, свои вещички уже увязаны, лежат кучкой. Приехал майор Свиридов на грузовике, сперва отвезли Монаха в санчасть, потом бойцов. Вернулись за Монахом, поехали в сторону Ленинграда, в тот лагерь, где готовились. Рассказали всё по дороге. Майор увёз с собой старшину и Монаха. К вечеру Монаха привезли на легковой «эмке». Оказывается, его показывали врачам в военном госпитале.

– Братцы, так меня там крутили, совсем не похоже, чтобы после такого к Духонину отправят. Зачем-то мы ещё понадобимся.

– С рукой-то что?

– Сказали, неплохо, лекаря хвалили. Сложил правильно и осколки удалил.

Казаки повеселели. Может, пронесёт нелёгкая.

Утром пришли за молодыми. Семёна и Васыля увезли, сказали за обещанной наградой, мол, их миссия закончена. Под Ленинградом НКВД их расстрелял.

А майор появился дней через десять. Он и поведал печальную новость, а также рассказал об обращении Маннергейма как президента и верховного главнокомандующего к народу. Призвал он, шуцполицай, финнов вступать в народную полицию для выполнения вспомогательных задач и охраны тыла, запретив самостоятельные действия против Красной армии. Что нам и требовалось. Москва дала самую высокую оценку, хотя и засекретив по самой высокой степени. Молодых из-за этой чёртовой секретности и загубили.

– Теперь, братцы, расскажите, только честно, как вы собирались к финнам чухнуть.

– Плана ещё не было. Барма когда-то с Маннергеймом служил, хотели напрямик к нему обратиться.

– Так, подробней.

– А зачем это вам?

– Есть сведения, что у финнов объявился представитель РОВС. Российский общевоинский союз – контрреволюционная антисоветская террористическая организация. Она много крови пролила. Земляков – белых офицеров – там много. Вашим переходом их эмиссар обязательно заинтересуется. Даже если финны пообещают вам совсем не трогать, побеседовать кому-то со стороны запросто дадут.

– И что?

– Ваш выбор. Хотите вступать, вступайте, перейдёте на сторону врагов России. Но это дорога в одну сторону, пока Советская власть некоторых из вас репрессировала, так сказать, на всякий случай, чтобы уберечь от плохих поступков.

– А ты знаешь, как там нас берегли? – взвился Скиба.

– Уймись, – буркнул Барма.

– Про перегибы сам товарищ Сталин говорил.

– Это он когда говорил, а молодых вчера погубили.

– Короче, – закончил спор Монах, – ты это к чему?

– Решено дать вам перейти к финнам.

– С чего бы такая милость?

Майор достал пачку папирос, вынул одну, подул в мундштук, прикурил, отвёл глаза:

– Не знаю.

Казаки переглянулись, явно не поверив. Барма подумал: «Мудрит майор». Монах: «Знает, но говорить запрещено». Скиба: «Перебьют при переходе».

Волик спросил:

– А нам в спину не стрельнут?

– Не только не стрельнут, ещё охранять будут.

– Вот это и страшно.

– Давай, майор, начистоту, всё равно догадаемся.

– И то верно.

– Старшина Кутько с вами пойдёт.

– А-а-а.

– Тогда понятно.

– Это шанс, казаки!

Тут Скиба взвился:

– Вы что, станичники?! Старшина – хороший человек, но он за Советскую власть гадюку оближет.

– Уймись, казаче. Нам старшина как манна небесная. Только из-за него нашу тройку и отпускают, чтоб подтвердили, что он тоже от Советов решил уйти. Ну, я думаю, это нам ещё подробно расскажут, так, майор? Только мы в РОВС служить несогласные.

Майор выбросил недокуренную папиросу.

– Это только добавит достоверности вашей компании. Биографии у вас такие, придумывать ничего не нужно. – Он растёр каблуком окурок. – Так какие мысли по переходу?

– Можно поближе к столице пробраться, прихватить офицера постарше, ему письмо передать.

– А если вас раньше свинтят? Тут не наши плавни, тут местные опытные охотники имеются.

– Есть у Бармы запасной ход. Дивчину он отпустил, она обязательно на хутор придёт.

– Просто отпустил?

Барма поднялся:

– За дровами схожу.

Сразу за ним вышел Монах:

– Как девицу отпустил, рассказать не хочешь?

– Нет желания, но, если нужно… Нашёл её в дальней горнице, в постели. И, понимаешь, так она мне Маричку, соседку, напомнила. Ничего не говорила, не просила, только жалобно смотрела. Перевернулась на живот, попку подняла, ну я и…

– Понятно. Дальше.

– Одел потеплее, голову замотал, чтоб не раскисла от крови, с хутора вывел. Всё. Ты же знаешь, как на это дело после крови тянет, а я бабу сто лет не видел.

– Как думаешь, вернётся?

– Обязательно. Её хату мы не спалили, барахло там разное осталось. Да и она не младенец, вполне может самостоятельно жить.

– Лет-то ей сколько?

– Метрику не ко времени смотреть было, на вид двенадцать-четырнадцать, а по-женски – вполне взрослая.

– Тьфу, паскудник. Ну да я лицо не духовное, наверное, всё правильно сделал.

– Соседка у меня Маричка, сирота. Жила с бабкой. Я летом в сарае на сене спал. Так вот повадилась эта Маричка ко мне в сарай приходить. К колодцу за водой сходит и ко мне в сарай. Я сплю, а она войдёт, встанет возле головы, юбкой накроет. Проснусь, а вместо света темнеют таинственные заросли. А когда не просыпался, присаживалась и щекотала срамными волосами и ещё чем-то. Проснусь, только хватать – она ведро воды холодной на нас обоих раз и смеётся как скаженная.

Однажды пришла, трогать меня за корень осторожно так начала, я и потёк, бурно так, она на ладошку, понюхала и в рот. «Ты чего?» – говорю. – «Вчера быка приводили к корове. Бык молодой. Тыкается, попасть не может, уже храпеть начал, бабка как заорёт: "Заводи, дура малолетняя! Щас стратит!" Корень у него здоровенный, как твоя рука, а чуть подправила, так сразу до яиц вошёл. И запах как у тебя». – «А на вкус как?» – «Дурак!»

– И что? – спросил Монах.

– Ничего. Вскоре на службу ушёл, когда вернулся, её уже не было. Бабка померла. Прибилась к кому-то Мария, уехала из станицы.

– Бывает. Ты это к чему?

– Та чухонка тоже…

Вернувшись, Монах объявил майору:

– Письмо нужно писать, на хутор снесём. Попробуем оттуда начать. Барма, а вспомнит тебя Маннергейм? Припомни какую-нибудь историю личную. Может, смешное что сказал, развеселил генерала?

– Куда там, где он и где я, простой казак. На службу я попал рано, восемнадцати лет не было, зато в джигитовке мало кто со мной сравниться мог. Вот меня в кавалерийскую брусиловскую школу определили. В эскадрон ротмистра то ли шведа, то ли немца Маннергейма. В школе служба была интересная. Придумывали новые приёмы выездки и рубки. Ротмистр с корнетом писали рекомендации для строевых частей. Периодически Маннергейм начинал хромать, болели давние переломы. Однажды я дал ему горский бальзам, который мне передали с родины. Позднее он уехал на японскую войну. Больше мы не встречались. Ещё помогал ему отобрать трёх лошадей для фронта.

– Ну вот! – обрадовался майор. – Мазь, это он может вспомнит, ещё клички лошадей припомни.

– Один был ладный конёк, вроде Сюрприз или Талисман.

– Порядок! Поеду в НКВД доложу.

– А где старшина?

– Увезли куда-то.

Вскоре прибыл старшина Кутько, и мы с ним спокойно перешли на финскую сторону. Мы дали слово не причинять вреда финским гражданам с условием, что нас не будут трогать и выдавать советской стороне. На жительство нас определили за полярным кругом, подальше от людей. Старшина вскоре уехал вместе с озабоченным господином из РОВС, вообще не похожим на офицера. Срубили себе дома, женились на финках и жили тихо. Только на охоту иногда ходили вместе. Местные не надоедали, тут не принято интересоваться соседями. Барма ту чухонку в жёны взял. То ли женой она ему была, а может, дочкой, или тем и другим. Умер он первым, потом Монах и Скиба.

– А вы кем же будете, Французом или Воликом?

– Неважно. Все сгинули, когда решили перейти на эту сторону.

Когда мы уезжали, спросили у Тарьи, как её фамилию можно перевести на русский.

– Маленькая корова. Маленький бык – Волик.

Выходит, старик не изменил фамилию, продолжил славный род вдали от дома.