Читать книгу Фобология - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 5

Павел Беляев
Томск
Отец

Оглавление

Дорога через лес была из рук вон плоха. Карету сильно шатало и подбрасывало на ухабах. У Мэри начиналась морская болезнь, девушка старалась глубже дышать, чтобы не укачало ещё сильнее, и обмахивалась веером.

Маменьке и папеньке всё было нипочём. Они крепко спали, привалившись друг к другу, напротив Мэри. Вадим Никифорович слегка похрапывал, Вера Аникеевна сидела тихо, как мышка.

От дробного стука копыт и непрерывной качки разыгралась мигрень. Мэри сложила веер и кончиком отодвинула занавеску. Снаружи царила кромешная тьма, кое-как освещаемая одним из двух керосиновых фонарей, что болтались у козел. Временами тусклый свет выхватывал из этой тьмы голые уродливые ветви мёртвых деревьев.

Мэри вернула занавеску назад и вздохнула.

Дорога круто забирала вправо, поэтому девушка сильно наклонилась в противоположную сторону и едва не упала. Как там родители, Мэри не видела.

Внезапно что-то хрустнуло, карета замедлилась и постепенно остановилась. Мэри услышала, как снаружи матерится извозчик. Карета качнулась, раздались шаги. Вдруг стало не по себе. Остаться в лесу одним, среди ночи – словно очутиться в одной из страшных историй, что кузины так любили рассказывать друг другу перед сном.

Папенька перестал храпеть, завозилась мама.

– Мы уже приехали? – спросила Вера.

– Хм, – задумался Вадим. – Проверим. Будьте покойны, я тотчас.

С этими словами он открыл дверцу и до половины свесился из кареты. Огляделся.

– Остап! Почто встали?

Шаги.

– Дык, вашблаародие, ось треснула! Мать её в душу. Как бы не развалилась по дороге, собака.

– И как быть?

– Дык, вашблаародие, оно б заменить не худо. Да куда там? Во-на, лес кругом.

Вдалеке протяжно завыл волк.

– Свят, свят, свят, – сказал извозчик.

– Ты бросай мне божиться и думай, как до места дотянуть. Да пошибче, не то враз кнутом вдоль хребта протяну!

– Да, вашблаародие, эт вы завсегда горазды.

– Чего?

– Тише ехать надо, грю. Авось какой постоялый двор по дороге сыщется, там, глядишь…

– Нет тут никаких постоялых дворов. Вези так, чтобы до Покровска в аккурат хватило.

Мэри нашарила в темноте руки матери, а после и вовсе пересела к ней, прижавшись плечом. Маменька погладила по голове, и стало легче.

– Дык я ж не господь бох, вашблаародие, из ни черта новую ось сладить!

– И лукавого не поминай. Не место здесь.

Где-то завыли ещё волки. Над каретой пролетело что-то большое, громко ухукнуло и скрылось.

Вадим Никифорович пригрозил извозчику кулаком и захлопнул дверь. Снова воцарилась темень. Карета покачнулась – это Остап взобрался на козлы. После недолгой паузы щёлкнули вожжи, колёса загрохотали по каменистому грунту. На сей раз ямщик правил очень медленно, чтобы, насколько возможно, уменьшить нагрузку на заднюю ось кареты.

Монотонный скрип колёс действовал на нервы.

Мэри сидела между папенькой и маменькой, положив голову отцу на плечо. При этом девушка не выпускала из рук ладонь матери. Тонкие, затянутые в белые накрахмаленные перчатки руки оставались холодными.

Лес полнился воем. Волки будто бы шли по пятам, не отставая от кареты. Лошади тревожно ржали и всё норовили пуститься галопом. Остап то и дело их осаживал, отчего карета дёргалась сильнее прежнего.

Постепенно Мэри забылась тревожным сном, а проснулась спустя некоторое время от того, что экипаж снова остановился.

Мать постучала Вадима Никифоровича по руке. Тот перестал храпеть и встрепенулся. Застонав, Вадим выкатился из кареты на ночной холод.

– Ты куда нас завёз?

– Постоялый двор, вашблаародие. А вы давеча говорили, что нет.

– Не было, – удивлённо произнёс Вадим, во все глаза рассматривая добротный двухэтажный сруб с четырёхскатной черепичной крышей.

Несмотря на позднюю ночь, в нескольких окнах ещё горел свет. Две печные трубы по разные стороны крыши изрядно дымили. Около сруба стояла длинная коновязь, а на заднем дворе угадывались конюшни, хлев и ещё какие-то хозяйственные постройки. Постоялый двор был обнесён высоким забором. Над воротами нависла массивная крыша, покрытая затейливой резьбой.

Из кареты выглянула Вера Аникеевна.

– Ну что тут у вас?

– Постоялый двор, – тупо ответил ей Вадим.

Он подал руку жене и помог ей спуститься.

Тем временем открылась дверь сруба, и на крыльце показался полный лысеющий господин. На нём был чистенький передник и нарукавники. Вид незнакомец имел весьма отталкивающий: маленькие глазки, на одном из них бельмо, слащавая улыбка на губах. Он оглядел пришельцев и поспешил к ним.

– Вечер добрый, почтенные гости! Это постоялый двор «У Шпака». Я Шпак. Рад приветствовать! Чем могу служить?

– Доброй ночи! – приветствовал его Вадим. – Нам бы карету поправить.

– Вот как? А что с ней?

– Дык, я же ж и говорю – ось треснула! – пустился в разъяснения Остап. – Того и гляди развалится к хренам.

Шпак с задумчивым видом обошёл экипаж. Потёр подбородок, попинал колесо.

– Которая?

– Задняя.

Шпак обошёл карету с другой стороны. Попинал заднее колесо. Хмыкнул и задумчиво почесал бороду.

– Очень жаль, господа… И дамы. Мои работники намедни упились вдрызг. Друга поминали, сорок дней сегодня. Остались только прислужницы, но от них, как вы понимаете, толку здесь не будет. Оставайтесь до утра, с таким колесом ехать нельзя.

– Никак нельзя! – торопливо закивал извозчик.

– У нас самая лучшая комната как раз свободна сегодня, не иначе вас дожидалась! А наутро работнички проспятся, изладим всё в лучшем виде! Лучше, чем у нас, вам на сто вёрст вокруг никто не сделает.

– Время позднее, – произнёс Вадим. – Но нам нужна горячая ванна и добрый ужин. Это возможно?

– Всенепременно, господин! И ванна, и ужин, и чего только не пожелаете – всё будет. Клянусь вам! Уезжать не захотите.

– Хм, – задумался Вадим Никифорович.

– Слава богу, что мы встретили вас, господин Шпак! – выпалила Мэри, без посторонней помощи выбираясь из кареты.

Сам Шпак почему-то едва заметно поморщился.

От холода руки и плечи мигом покрылись гусиной кожей. Девушка набросила на плечи пелерину и, подобрав юбки, решительно двинула к постоялому двору. Вера Аникеевна бросила на мужа короткий взгляд и поспешила за дочерью.

Кони тревожно ржали, как белены объелись: не иначе всё ещё чуяли волков.

– Хорошо, – кивнул Вадим. – Мы остаёмся. Остап, распрягай лошадей и накорми как следует. Господин Шпак…

– Сей же час всё покажу! У нас корыта полны и просом, и овсом – только выбирай. Водицы тоже вдосталь. Правильно решили остаться, господин…

– Шубин. Вадим Никифорович.

– Исключительно верно, Вадим Никифорович!

Шпак усадил Шубиных за квадратный стол у очага, чтобы промёрзшие гости могли отогреться с дороги. Всего в помещении находилось около двух дюжин столов разного размера. Каждый был накрыт белоснежной скатертью. За двумя столами подальше ужинало несколько постояльцев. Горели свечи.

Пол на постоялом дворе был соломенный, и в нём постоянно кто-то копошился.

– У вас мыши, господин Шпак? – строго спросил Вадим, и Мэри поёжилась.

Дворник уставился на него с видом оскорблённой невинности.

– Простите?

– Я говорю, что у вас в соломе шуршит? Мыши?

Глаза Шпака полезли на лоб, а сам хозяин заведения густо покраснел. Он обернулся к компании за другим столом и громко спросил:

– Господа, не замечали ли вы, чтобы у меня кто-то копошился в соломе?

Ему ответил нестройный гул голосов, дескать, нет, ничего подобного.

– Вы что же, – рассердился Вадим, – за дурака меня держите?

– Вы устали, Вадим Никифорович. С дороги всякое может послышаться.

Шубин закипел ещё сильнее и, если бы не его жена, высказал бы много всего интересного этому заносчивому типу, но Вера Аникеевна ласково накрыла ладонь мужа своей и что-то прошептала ему на ухо.

– Ноги моей больше не будет в этом богом забытом месте, – прохрипел он и отвернулся от хозяина.

Мэри впервые оказалась на постоялом дворе и теперь удивлённо осматривалась. На первый взгляд заведение с непритязательным названием «У Шпака» казалось вполне уютным: тёплое освещение от свечей и очага, улыбчивые служанки в чистых передничках, белоснежные скатерти, тепло… Но чем пристальнее девушка смотрела, тем сильнее тревожилась.

Там, в тёмном углу, из соломы как будто бы торчала кость крупного животного. Но стоило только приглядеться – и она исчезла. На широкой трактирной стойке жирная багровая клякса, больше всего похожая на кровь. Однако Мэри лишь успела её заметить, как Шпак проворно стёр пятно белоснежной тряпкой и ослепительно улыбнулся. На шее одной из служанок Мэри увидела отвратительные язвы, но девка быстренько набросила платок и скрылась в кухне. Несколько раз девушка ловила боковым зрением, как кто-то слоняется туда-сюда в темноте, но, обернувшись, Шубина никого не видела.

– Мэри, душенька, ты ничего не ешь! – заметила маменька.

– Я не голодна, – ответила дочь, и тут же у неё заурчало в животе. Мэри покраснела и выдавила: – Аппетит пропал.

– Что ж, – кивнула мать, – откушай хотя бы киселя. Право слово, он выдался на удивление хорош. Для эдакой глуши.

Мэри кивнула и автоматически отправила в рот несколько ложек белёсой мутной жижи. Со стороны она здорово смахивала на сопли и совершенно не имела вкуса.

– Не угодно ли взглянуть, до чего довёл дитя? – фыркнула мать.

Отец побагровел, но ничего не ответил.

Ужин был испорчен окончательно.

Высокая складная служанка проводила Шубиных в комнату. Прислужница шла, освещая путь единственной свечой, отчего вокруг сгустились плотные тени. Они кружились и переползали с места на место, как живые. Девка провела постояльцев на второй этаж по скрипучим ступенькам, а затем вдоль узкого коридора почти до самого конца. Всю дорогу Мэри казалось, что кто-то пристально смотрит ей вслед. Девушка трижды оглядывалась, но никого не замечала.

Лучшая комната постоялого двора оказалась широким будуаром с кремовыми обоями. Будуар делился на две неравные части плотной шторой. В первой стояла небольшая лежанка в классическом стиле с накрахмаленным постельным бельём, стол с графином и туалетный столик. В большей части находилась широкая двуспальная кровать с балдахином, комод в стиле ампир, а также два мягких кресла и монферрановская кушетка. На стенах висели картины в массивных ореховых рамах.

Служанка засветила четыре свечи в комнате и с поклоном ушла.

Мэри взяла одну из них и приблизилась к картине. С облупленного почерневшего холста на неё уставился отвратительный господин с усами-щёткой, до омерзения похожий на Шпака. Мэри поморщилась и отошла от полотна. У следующего портрета состояние было не лучше: краски выцвели так, что создавалось впечатление, будто здесь изображён некто, совсем не имеющий лица. На третьей была семья из пяти человек. Жена и три дочери мелкопомещичьего вида обступили кругом главу семьи. Отец сидел на деревянном стуле и держал на коленях собственную голову. Голова посмотрела на Мэри.

Девушка вскрикнула и выронила свечу. Капли горячего воска брызнули на испачканный подол дорожного платья. С другой стороны комнаты появились обеспокоенные родители. Папенька бросился подбирать свечку, пока не случилось пожара. Мама схватила Мэри за тонкие запястья и развернула лицом к себе.

– Что случилось, душа моя?

– Там. – Дрожащей рукой Мэри указала на портрет.

Вадим Никифорович пристально посмотрел на него. Отсечённая голова слепо таращилась куда-то вниз.

– Зрелище и впрямь неподобающее для юной леди. Эдак, чего доброго, кошмары замучают. Вот мы её… Подержи.

Вадим сунул свечу жене, а сам схватился за раму и рванул вверх. Картина не поддалась. Тогда Вадим Никифорович дёрнул ещё раз, сильнее, но проклятый портрет оказался прибитым намертво.

– Мы справимся о ванной, – тихо, но уверенно произнесла Вера. – Если готова, то примем её вместе. А ты, батенька, пока разберись с этим.

Отец кивнул.

Вера Аникеевна за руку увела дочь за собой. Выходя из комнаты, Мэри бросила тревожный взгляд на портрет.

Голова торжествующе улыбалась.

Мэри поёжилась и больше не поднимала взгляд, пока мать не привела её в жарко натопленную комнату, где стояли две медные ванны – сидячая и лежачая. По правую руку стоял клозет. Окна прятались за вышитыми занавесками. Девушка с удивлением уставилась на это зрелище и даже на мгновение забыла о странном портрете. В доме Шубиных не было отдельной комнаты для ванн. Ванну приносили в спальню, после чего прислуга вёдрами натаскивала туда воду.

– Это был трудный день, – устало произнесла маменька. – Мы заслужили немного отдыха. Не поможешь?

Вера повернулась к дочери спиной. Мэри принялась распутывать корсет. Глазами девушка стреляла из стороны в сторону. Всё было спокойно, они оставались в ванной вдвоём, но скрипы половиц, как будто кто-то ходит, чьи-то вздохи заставляли беспокойно оглядываться.

Сбросив одежду, Вера Аникеевна забралась в ванну. С блаженным вздохом Шубина опустилась в тёплую воду и на миг зажмурилась от удовольствия.

– Восхитительно, – прошептала она. Потом открыла глаза и потянулась к дочери. – Дорогая, повернись, теперь твоя очередь.

Мэри стояла, не двигаясь, и с ужасом таращилась на мать.

– В чём дело? – спросила Настасья.

Мэри проглотила ком в горле и выдавила:

– Кровь.

Поначалу Вера Аникеевна не поняла и минуту удивлённо смотрела на дочь, пока не сообразила опустить взгляд ниже. И завопила.

Вода превратилась в кровь.

Вера забилась в ванной. Она хваталась скользкими руками за края и тотчас срывалась обратно, разбрызгивая вязкую багровую жижу по комнате. Несколько капель попало на платье Мэри.

Девушка отпрыгнула, будто её окатили кислотой. Пару минут Мэри приходила в себя, потом бросилась к матери и помогла ей выбраться. Уже почти перебравшись через край, Вера Аникеевна снова поскользнулась и, упав, рассадила подбородок. Но, по крайней мере, она оказалась снаружи.

Мать и дочь обнялись и некоторое время глядели в ванну, не в силах поверить собственным глазам. Потом матушка быстро натянула платье и, позабыв о шнуровке на корсете, возмущённо вылетела в коридор. Она всё ещё с ног до головы была покрыта кровью. Платье тоже изрядно выпачкалось. Теперь Вера Аникеевна больше походила на мертвеца, чем на живую женщину.

– Неслыханно! – в сердцах воскликнула она. – Я этого так не оставлю! Где этот прохиндей Шпак?

На крики никто не реагировал. Мать и дочь оставались единственными живыми душами на этаже. Они направлялись быстрым шагом к крутой деревянной лестнице, по которой попали сюда. Вера продолжала от души костерить господина Шпака.

Мэри заметила краем глаза какое-то безотчётное движение. Девушка присмотрелась и долго не могла понять, что же её насторожило. Мэри искала взглядом грызунов в соломенном полу или каких-нибудь насекомых на потолке. Лишь присмотревшись к стенам, она осознала, в чём тут дело.

Зелёные узорчатые обои, которыми были обклеены стены, там и здесь стремительно желтели, а потом истлевали, обращаясь в труху, словно их пожирал невидимый огонь. Под обоями открывались голые стены из гнилого бруса, в которых кишмя кишело насекомыми.

Пол тоже гнил прямо на глазах.

В какой-то момент половица хрустнула под Верой, и маменька провалилась по колено. Шубина взвыла от боли. Женщина попыталась вытащить ногу, но только закричала снова – ещё сильнее. Приняв неловкую позу, она посмотрела на дочь.

– Мэри, милая, разыщи папеньку. Скорее!

Девушка кивнула и со всех ног припустила по скрипучей лестнице вниз. Ступени одна за другой визжали под маленькими каблуками её туфелек. Спустившись, Мэри оказалась в просторном коридоре со множеством дверей. Кляня себя, что не запомнила дорогу, она принялась искать свой будуар.

Мэри не знала даже номер комнаты, поэтому Шубиной пришлось стучаться во все двери по очереди. Они, как назло, оказались заперты, словно постоялый двор вдруг вымер. Не у кого было даже спросить, где бы здесь могла находиться лучшая, по словам Шпака, комната.

– Эй! Кто-нибудь! – в отчаянии позвала Мэри. – Папенька!

Мэри запыхалась. Её ноги тряслись, и чтобы не упасть, девушка держалась двумя руками за стены. Она продолжала колотиться в двери, но толку по-прежнему не было.

– Господин Шпак!

Несколько минут назад она в негодовании готова была сожрать хозяина со всеми потрохами, а теперь молила бога, чтобы он нашёлся как можно скорее.

Наконец за дверью под номером тридцать три раздалась тяжёлая поступь, как будто кто-то шёл, подволакивая ногу. Щёлкнул шпингалет, и дверь медленно открылась.

– Простите, не могли…

Слова застряли в горле.

Перед Мэри стоял тот самый безликий господин с портрета. На гладком матово-бледном лице клочками, как облупленная краска, свисали кусочки кожи.

Мэри закричала и бросилась бежать. Стук каблуков гулко отдавался в пустом коридоре. Скоро девушка запуталась в пышных юбках и кубарем покатилась по лестнице. Разбила коленку и занозила локоть о грубо выструганный деревянный пол под соломенным настилом. Не обращая внимания, Мэри вскочила и помчалась вниз. Она пробежала четыре пролёта, прежде чем поняла, что лестница всё никак не кончается и первый этаж постоялого двора всё так же далёк, как и несколько минут назад.

Тяжело дыша, Мэри в отчаянии прислонилась спиной к стене и медленно сползла вниз. Рядом в соломе кто-то ползал. Девушка всхлипнула. Вдруг вспомнив о насекомых в трухлявых стенах, Мэри взвилась на ноги.

Послышался тихий скрип.

Мэри сняла туфельки и на носочках подкралась к углу. Выглянула. Чтобы подавить крик, она зажала себе рот двумя ладонями.

За углом прямо посреди кабинета в кресле-качалке раскачивался человек с другой картины. Тот самый, что держал на коленях собственную голову. На сей раз голова зажала в зубах трубку и курила. Тварь сидела к Мэри вполоборота, и Шубина могла отчётливо видеть, как толстые щёки с бакенбардами надуваются, а затем выпускают струю сизого дыма.


Шубина вдруг подумала, что где-то поблизости может находиться и семья этого господина. Всё так же тихо Мэри отошла от угла и, ни живая ни мёртвая от страха, осторожно спустилась ещё на два пролёта.

Она оказалась в душном полумраке. Пахло хвоей и прелыми листьями. Мэри забилась в самый тёмный угол и, подтянув колени к подбородку, замерла. Постепенно глаза привыкли к темноте, и девушка смогла различить громоздкие ящики, которыми было заставлено помещение. Мысленно Шубина твердила себе, что это не гробы – только похожи, и то не слишком.

Внезапно сквозь крышку одного из них показалась голова, потом плечи, грудь, и скоро перед Мэри стоял худосочный мальчишка. У него были светлые волосы и нос горбинкой, почти как у папеньки. Призрак стоял и молча изучал девушку.

Мэри похолодела. Она хотела бежать, но ноги не слушались.

– Ты Шубина Маша? – бесцветным голосом спросил мальчишка.

Мэри никогда не называли Машей. Родители и знакомые с детства звали её на английский манер – Мэри, гувернантка – на французский – Мари, бабушка строго величала Марией. Но Машей – никто. Имя звучало дико и как-то по-крестьянски. Мэри и не думала ассоциировать себя с этим именем, поэтому она раздумывала несколько мгновений, прежде чем кивнуть.

Призрак тоже кивнул, будто в подтверждение каких-то своих мыслей.

– Не бойся, – сказал он, – я тебе помогу. Но только если ты поможешь мне.

* * *

Несколько минут Вадим в бессильной злобе пытался сорвать со стены портрет. Казалось, проще пробить стену кулаком, чем убрать отсюда проклятый холст. Наконец сдавшись, Вадим Никифорович набросил на плечи сюртук и вышел из комнаты. Он собирался попросить Шпака снять картину или, если тот уже спал, найти Остапа и уже вместе с ямщиком разделаться с богомерзкой мазнёй.

Шубин оказался в пустом тёмном коридоре. Вернувшись за свечой, он бросил разъярённый взгляд на картину – в ней что-то изменилось. Некоторое время Вадим рассматривал портрет, чтобы понять, что не так, но скоро бросил эту затею.

Ночной коридор полнился звуками. В соломе шуршало. Пёстрые обои с глухим треском отщёлкивались на сквозняках. Половицы скрипели под ногами. Дождь тихой дробью хлестал по крыше. Ветер бил в ставни.

Из комнаты в конце коридора доносился мерный скрип. Кровать не могла так скрипеть, там либо что-то с немалым трудом отвинчивали, либо перетирали. Больше всего походило на скрип верёвки на скотобойне, когда к потолку подвесили тушу.

Вадим постучал и решительно надавил на ручку. Дверь оказалась не заперта. В нос ударил гнилистый запах мокрой земли и экскрементов. Первое, что бросилось в глаза, – это старые истоптанные сапоги с дыркой на голенище. Вадим уже где-то их видел.

Через мгновение Шубин понял, что если видит сапоги прямо перед лицом, то их хозяин, очевидно, висит под потолком. Пройдя несколько шагов, Вадим Никифорович обнаружил, что Остап повесился. Это его верёвка издавала тот тихий протяжный скрип.

Ямщика было не узнать. Лицо опухло и налилось тёмным. Глаза вылезли из орбит, а посиневший язык вывалился изо рта. Вдобавок ко всему, Остап после смерти обделался.

Засмотревшись на извозчика, Вадим налетел на кушетку, которая перегораживала собой путь от дверей до окна, перед которым тихо покачивался ямщик. Споткнувшись, Вадим упал и обронил свечу. В полёте она погасла, комната погрузилась во мрак. Только слышно было тихое покачивание извозчика и прерывистое дыхание Шубина.

Кто-то вошёл. Тихонько прокрался на цыпочках и притаился.

– Кто здесь? – прохрипел Шубин, хотя и знал, что ответа не будет.

Некто оставался в комнате и совершенно не торопился себя раскрывать. Мало того, судя по звуку, зашли ещё два-три человека.

– Господин Шпак?

Молчок.

Вадим медленно, стараясь не шуметь, на четвереньках пробирался к выходу и надеялся, что верно запомнил направление.

За спиной послышались смешки, как будто кто-то изо всех сил сдерживал хохот, но выходило скверно. Потом раздался топот маленьких детских ножек, и волосы на голове Вадима Никифоровича зашевелились. В этот момент кто-то прыгнул ему на спину и вцепился зубами в плечо.

Шубин заорал и принялся колотить руками в попытках сбить с себя тварь, кем бы она ни была. Вторая тут же бросилась на грудь и вцепилась в горло. Теперь Вадим верещал совсем не мужественно – высоко и пронзительно, как девочка-подросток. Кое-как поднявшись на ноги, он вместе с обеими тварями на себе вылетел в коридор. Первую Шубин сбил, врезавшись спиной в стену. Создание глухо шмякнулось под ноги и запищало. Вадим наугад ударил ногой. Стопа угодила во что-то мягкое. Крики прекратились. Вторую бестию он принялся охаживать тумаками и кружиться при этом по всему коридору, то и дело наталкиваясь то на одну, то на другую стену. В итоге Вадим нашарил рукой открытую дверцу и прижал ею тварь к косяку. Пару раз качнул, раздался противный хруст, и маленькие челюсти на его шее разжались.

Стукнув тварь ещё несколько раз для верности, Вадим Никифорович попятился. Через несколько шагов он наткнулся на противоположную стену. Вадим прислонился к ней здоровым плечом и зажал рану на шее. В ладонь толчками била кровь, пробивалась сквозь пальцы и бежала за шиворот. Шубин хрипло и тяжело дышал. Его лихорадило.

Неподалёку раздались новые шаги. Вадим напрягся. Со стороны лестницы поднимался слабый круг света. Он наплывал медленно, плясал на стенах, точно издевался.

Вадим метнул взгляд на приоткрытую дверь комнаты. Он мог бы незамеченным нырнуть в полумрак, но что если одна из этих тварей всё ещё там? Вадим обшарил взглядом коридор в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия, но увидел только два маленьких трупа, валявшихся на полу. Они и впрямь были детьми, почти младенцами. Посиневшая кожа в некоторых местах уже подверглась тлению. Глядя на этих существ, любой мог бы проникнуться жалостью, если бы не кровавые разводы вокруг губ и багровые пятна по всему телу.

Свет приближался. Из-за ступеней сначала показалась темноволосая макушка, потом лицо, шея, плечи и всё остальное.

Вадим настороженно следил, как поднимается та самая служанка, что провожала Шубиных в комнату.

Не зная, чего ждать, Вадим Никифорович развернулся к ней здоровым плечом и чуть присел, готовый если не драться, то хотя бы побежать и сбить с ног. Его качало, но Шубин продолжал стоять с решительным и непокорным видом.

Увидев его, девушка ахнула и закрыла рот ладонью.

– Барин, что с вами?

Девица подобрала подол юбки свободной рукой и со всех ног рванула к Вадиму, отчего едва не затушила огарок в другой руке.

– Боже, что стряслось? – запричитала, забегала вокруг Шубина девка.

Вадим не знал, что ей ответить. Он даже не мог решить, стоит опасаться служанку или ждать от неё помощи. По крайней мере, никакой явной угрозы Вадим от неё не чувствовал.

Служанка обошла его кругом, цокая языком от ужаса. Мёртвых младенцев служанка в упор не замечала, даже когда топталась по одному из них.

– Идёмте, вас нужно срочно перевязать!

Она решительно схватила Вадима за руку и потащила вдоль коридора. Девушка по-прежнему охала и ахала по поводу того, в «каком ужасном состоянии барин» и «что же могло приключиться». Вадим никогда барином не был, но местные служанки, по всей видимости, использовали это слово как обращение, а не титул.

В любом случае Вадим был рад уйти подальше от комнаты, где повесился его ямщик и остались лежать кровожадные чудовища, похожие на человеческих детей.

– Где у вас находится ванная?

Девушка подняла на него испуганные и прекрасные глаза.

– Она на верхнем этаже, я провожу вас. Но прежде надо вас перевязать, или вы совсем кровью истечёте.

С этим спорить было глупо, и Вадим послушно поплёлся за служанкой. Тем более что он из-за потери крови уже чувствовал слабость и лёгкое головокружение.

Девчонка привела его к невысокой двери, наверное, комнате прислуги. Служанка бросила на постояльца тревожный взгляд и ключом отперла дверь, потом посторонилась, пропуская его вперёд. Вадим Никифорович переступил порог и остановился в крайнем изумлении.

Если на постоялом дворе по какой-то странной прихоти судьбы могла существовать камера пыток, то это была именно она.

Служанка хищно улыбнулась и втолкнула Шубина внутрь.

* * *

Мэри крепко стиснула ручку и пошире взмахнула топором. Потом ещё раз и ещё, пока не превратила небольшое поленце в груду щепок. После чего она проткнула лезвием топора подушечку большого пальца на руке и старательно нанесла на каждую щепку по капле своей крови.

Девушка находилась в тёмном полуподвальном помещении среди пузатых дубовых бочек и грубо сколоченных громоздких ящиков. В дальнем углу сгрудились туго набитые мешки. Вдоль стен тянулись трухлявые полки, на которых безо всякого порядка стояли стеклянные банки с заспиртованными в них человеческими органами. Предпочтение отдавалось глазам и пальцам. Пахло сыростью, плесенью, спиртом и формальдегидами. Сквозь узкое окно под потолком внутрь проникал тусклый свет полной луны.

Мэри бросила короткий взгляд в окно. Скоро рассвет, нужно поторапливаться. Среди вороха прелых и пустых мешков Шубина отыскала старую, наполовину истлевшую верёвку. Перевязала ей щепки и перебросила через плечо. Взяв топор у самого обуха, девушка крадучись вышла из помещения и очутилась в узком коридоре. Прежде чем двинуть дальше, Мэри на дверном косяке начертала символ огня – колесо с тремя спицами, закрученными по часовой стрелке, – и вогнала щепку меж плохо подогнанных брёвен.

Сырой замшелый коридор тянулся ровно девять шагов и упирался в высокую скрипучую лестницу. Пол здесь был земляным, безо всякой соломы. По земле, стенам и даже потолку бегали крысы. По углам рваными парусами едва заметно колыхалась паутина.

Мэри дошла до лестницы и ногой вбила щепку меж двух кривых досок. Рядом нарисовала огневик и только после этого пошла наверх. Она ступала уверенно, как будто наверняка знала, куда нужно идти. Каждые десять-пятнадцать шагов девушка вставляла куда-нибудь в стену или пол щепку с каплей своей крови и рисовала знак огня.

На третьем этаже, если считать от подвала с заспиртованными глазами, Мэри встретились две похожие на младенцев твари, совсем как те, что напали на Вадима. Поначалу они бежали на девушку с радостным визгом, предвкушая свежую кровь, но постепенно перешли на шаг и всё смотрели на Шубину, будто не могли понять, кто сейчас перед ними.

Мэри ощерилась и бросилась вперёд. Рубила до тех пор, пока не превратила существ в мелкие зловонные куски мяса. Кое-как собрав их в одну кучу, она вонзила кончик топора в деревянные половицы и заключила останки в круг.

Этажом выше Мэри пришлось прикончить ящерицу размером с человека. Она пыталась отгрызть Шубиной ногу, но девушка оказалась проворнее и раскроила твари череп.

Наверху раздался мужской крик, это заставило Мэри поторопиться. Что кричал не кто иной, как папенька, не было ни малейшего сомнения.

Мэри уже стояла перед своей комнатой, когда раздался другой крик. И кричала на этот раз уже Вера Аникеевна. Кричала она дольше, то замолкая, то разражаясь криком вновь – ещё сильнее.

Мэри рванула к ней, но вдруг замерла. Посмотрела в сторону, откуда пару минут назад кричал отец, потом обернулась на крики матери. Медленно, точно борясь с самой собой, девушка развернулась и пошла к папеньке. Она оступалась, каждое движение выглядело так, будто Мэри приходится преодолевать невидимый, но бурный поток, который пытался унести её совсем в другую сторону.

Со временем идти стало легче, и к моменту, когда Мэри добралась до невысокой выщербленной двери, девушка двигалась с прежней лёгкостью. И как раз в этот момент за дверью снова закричали. Мэри навалилась всем телом, но дверь не поддалась. Тогда в дело пошёл топор. Щепки полетели в разные стороны.

Изрешетив дверь сквозными зарубками, Мэри разбежалась и с размаху вынесла её плечом. Дверь распахнулась настежь и грохнула о стену. Сама же Шубина запуталась в юбках и ничком упала в солому. Топор юзом покатился вперёд.

– Мэри, нет! Беги! – закричал папенька. Потом раздался глухой удар, и папенька мог уже только мычать.

Он лежал связанный и распятый на столе. Рубаха была разорвана, а на груди пенились кровью пять глубоких порезов. Рядом с отцом стояли две абсолютно одинаковые служанки. Их губы матово блестели неестественно красным, а когда девушки улыбнулись, то зубы оказались того же цвета. Даже клыки. Большие, как у хищника. Одна из близняшек скромно вытерла рот красной тряпкой.

– Ты вовремя! – радостно воскликнула она. – Будешь?

Мэри встала. Одним движением она сорвала с себя ненавистные нижние юбки и бросила в сторону. Подобрала топор.

– Зачем так сразу? – испугалась служанка. – Кровь живого гораздо вкуснее!

Когда она поняла, что Мэри несётся с топором вовсе не на Вадима, а на неё, на лице девушки застыло глупое, почти детское удивление и обида. Лезвие врубилось ей в ключицу и прошло до середины груди, а служанка только поражённо на него уставилась и не проронила ни звука.

Вторая зашипела, как кошка, и, выпустив острые когти, бросилась на Мэри. Шубина отмахнулась обухом, но вторая служанка оказалась проворнее первой. Она отпрыгнула и закричала:

– Ты что творишь?!

Мэри ещё раз ударила топором первую, перерубив ей шею, чем вызвала дикий вопль её сестры. Она набросилась на дочь Вадима так быстро, будто умела летать. Мэри едва успела отмахнуться топором, но вышло это столь неловко, что Шубина сама едва не упала. Не успела она прийти в себя, как сумасшедшая девица снова налетела и вцепилась Мэри в волосы. Они закружились, словно в каком-то дьявольском танце. Служанка норовила вцепиться клыками в шею Мэри. Шубина пыталась отбиваться топором, но при таком тесном контакте как следует размахнуться не получалось, и девушке оставалось лишь неглубоко полосовать тварь лезвием.

– Мэри! – кричал на столе папенька. Он остервенело бился в путах, пытаясь выбраться, но верёвки от этого, напротив, затягивались ещё туже. – Мария, перестань! Беги отсюда, я сказал!

– Ты слышишь? – прошипела служанка Мэри прямо в лицо. – Он назвал тебя Марией!

И после этих слов тварь истерично расхохоталась.

Они всё ещё боролись и пятились, пока не ударились о стену. Горячий воск упал Мэри на плечо. Она зашипела и подняла взгляд: перед ней на стене висел подсвечник с тремя свечами. При виде его девушка злобно ощерилась. Боднув противницу в лицо, Мэри схватила одну свечу и вонзила служанке в глаз. Та закричала нечеловеческим голосом и схватилась за уязвлённое место. Блеснуло лезвие топора, и кровавая служанка упала на колени. Лезвие блеснуло дважды, и служанка распростёрлась на полу. После третьего раза её голова покатилась.

Мэри бросилась к Вадиму. Чтобы не тратить время, она перерубила верёвки, что держали отца, предоставив тому дальше освобождаться самостоятельно. Заметив глубокую рану на шее папеньки, Мэри оторвала лоскут от юбки и перевязала. Накладывать повязку на грудь времени уже не оставалось.

– Где Вера?

– Наверху. Если поторопимся, может, успеем, – сказала Мэри, рисуя на стене кровью служанки колесо с тремя спицами.

Вадим кивнул и спрыгнул со стола. Затёкшие конечности слушались плохо, но он старался не отставать. Шубин не узнавал дочь. Его нежная, слегка избалованная малышка всегда была прямо девочка-девочка, Вадим никогда бы не заподозрил её в способности забить топором двух упыриц. Перед ним была уже не та Мэри, которую Вадим Никифорович знал с молодых ногтей. И эта новая пугала его до дрожи.

Когда они ворвались на верхний этаж, вокруг Веры Аникеевны кружило четыре упырицы. Одна из них жадно пила кровь из развороченной шеи. Остальные отрывали белоснежными зубами целые куски мяса из рук и глотали целиком. Сама Вера пребывала в каком-то полузабытьи. Она медленно переводила взгляд из стороны в сторону и ни на что не реагировала. Возможно, лишилась рассудка. Из противоположного конца коридора за всем наблюдал безголовый человек в кресле-качалке. Голова на его коленях по-прежнему дымила.

– Вера, – выдохнул Вадим.

Ноги подкосились, и Шубин упал на колени. Из глаз потекли слёзы.

Мэри схватила его за здоровую руку и потянула к лестнице.

– Идём!

– Что? Мы ей не поможем?

– Ей уже ничего не поможет. Идём!

Вадим с ужасом смотрел на дочь так, будто видел её впервые. Мэри зарычала и влепила ему пощёчину.

– Вставай, размазня!

Глаза Вадима от удивления полезли на лоб, но он подчинился.

Дочь тащила его за собой, увлекая всё вниз и вниз. Ступени мелькали перед взором, от них рябило в глазах. Ступени визжали под ногами, как живые, как будто им больно. То и дело Мэри вбивала куда-нибудь маленькую деревянную щепку и зачем-то рисовала рядом загадочный символ, наверняка языческого происхождения. Будь Вадим проклят, если он знал, что это и зачем оно надо. Несколько раз впотьмах Вадим Никифорович оступался и падал. Шубин уже забыл, каково это, когда у тебя ничего не болит. Его руки дрожали, а ноги слушались и того хуже. Но Мэри не щадила отца и гнала вперёд в безудержном темпе.

Вскоре они оказались в столовой постоялого двора. Тут всё оставалось так же, как когда Шубины только появились здесь. Даже не верилось, что было это всего несколько часов назад. Казалось, будто прошли годы.

Свечи на стенах прогорали, и помещение медленно погружалось во мрак.

Выход перегораживал сам Шпак. Он стоял, сложив руки на груди, и строго хмурил брови.

– Ну и куда мы собрались? – спросил он.

Мэри тоже нахмурилась и взглянула на Шпака исподлобья.

– Мы уходим.

Вадим Никифорович молча переводил взгляд с дочери на Шпака и обратно. Он был в шаге от того, чтобы потерять рассудок вслед за женой.

– Мы не можем тебя отпустить. Тем более с ним. – Шпак засунул руки в карманы брюк и небрежно кивнул в сторону Вадима.

– Он мне нужен.

– Нам плевать.

Мэри бросила тревожный взгляд в окно. Солнце уже очертило по контуру верхушки деревьев. Перевела взгляд на хозяина постоялого двора. Подняла топор. Шпак самоуверенно ухмыльнулся.

– Зря, – сказала Мэри и полоснула себя по ладони. Следующим движением она взмахнула рукой, и кровь разлетелась веером. Несколько капель попали на пламя свечей.

Мэри ухмыльнулась в точности как Шпак. Тот мгновение смотрел ей в глаза, а потом схватился за голову и заорал.

Торчащая рядом из дверного косяка щепка с кровью Мэри и знаком огня поблизости вдруг сама по себе загорелась. Пламя от неё резво пробежало по всей дверной коробке и перекинулось на цветастый гобелен. Откуда-то сверху донёсся шум огня.

– Уходим! – скомандовала Мэри и потянула отца за собой.

На них со всех сторон бросились кошмарные твари. Мэри ловко отбивалась топором, будто занималась этим всю жизнь. Отец бежал следом. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, он пригнулся и закрыл голову руками.

Они вылетели из постоялого двора «У Шпака» и, не останавливаясь, бежали ещё не менее сотни шагов. Только оказавшись на приличном расстоянии, Мэри позволила им сбавить шаг и обернуться.

Деревянный сруб ярко горел так, как если бы его подожгли одновременно в нескольких местах. Мгновение – и пламя объяло его целиком, не оставив свободного места.

Вадим снова упал на колени и простонал.

– Вера…

Мэри фыркнула и потащила его дальше.

– Что ты делаешь? Отпусти. – Вадим слабо отбивался, но всё-таки шёл.

Дочь вела его к лесу. Туда, где мелкая поросль перемежалась с буйным сухостоем и громоздилась на толстые замшелые ели.

– Да будь же ты человеком! – вскричал Вадим Никифорович, и Мэри действительно остановилась.

Девушка минуту пронзительно смотрела на отца, а потом рассмеялась:

– Человеком? Ты не оставил мне такого выбора, батенька!

Они остановились перед раскидистым кустом терновника.

Мэри бросила топор к ногам отца.

– Копай.

– Что? – не понял он, а уже через мгновение кивнул так, будто догадался. Отец нежно потянулся к дочери. Заговорил тихо и ласково, как с маленькой: – Мэри, душа моя, ты не в себе от горя. Я понимаю, милая. Но ты должна знать, что я…

– Копай!

Отец замолчал. Затравленно посмотрел на дочь, но, не дождавшись от неё более ничего, покорно уселся на колени и стал рыхлить, а потом выгребать землю лезвием топора.

Мэри в это время поставила ладонь козырьком и посмотрела на верхушки деревьев. Уже почти рассвело.

– Быстрее, ну!

Отец плакал и копал. За спиной громко полыхал постоялый двор. С шумом и звоном обвалилась крыша.

Топор механически вгрызался в неподатливую почву, усеянную корнями и мелким камнем. Наконец под тонким слоем земли показалось нечто серовато-жёлтое. Отец отложил топор и руками вынул из ямы детский череп. Вздрогнув, он выронил голову и в панике отполз назад.

– Что это? – прохрипел отец.

Мэри села на корточки напротив него, совсем как какой-нибудь крестьянский мужик, и криво ухмыльнулась. Сплюнула – тоже не слишком элегантно. Заглянула в глаза.

– Это я.

– Что?!

Мэри встала, подобрала топор. Её измаранная верхняя юбка оказалась прямо перед лицом отца. Он чувствовал запах, идущий от дочери: запах плесени, крови и дыма. Мэри заходила кругом туда-сюда.

– Помнишь свою племянницу Ксению? Красивая девка была, да? Кровь с молоком! Копай!

И отец копал. Руками он выгребал маленькие косточки и складывал их в кучу подле колен, а головой вертел из стороны в сторону, не выпуская обезумевшую дочь из виду. Мэри продолжала:

– Она так любила тебя! А ты так любил то, какая она узенькая и пылкая. Вы, конечно, скрывали свои отношения, но когда живот Ксении сильно округлился, скрывать стало не так легко. И тогда ты отправил племянницу в своё имение – подальше от любопытных глаз.

Отец выронил кости и в ужасе посмотрел на дочь.

– Откуда ты…

– Ты копай, копай, – поторопила она. – Ну, живей! Так вот, там-то Ксения и выносила вашего ребёнка. Твой приказчик, как заранее было оговорено, лишь только Ксения разрешилась от бремени, тотчас тебя и повестил, – Мэри горько усмехнулась. – Она была так рада тебя видеть… Ластилась, показывала младенца. Хотела, чтоб вы вместе его окрестили. А ты задушил её подушкой. А заодно и ребёнка. Позже, – Мэри отломила ветку у иссохшего куста и бросила себе под ноги, втоптала в пыль, – ты всем объявил, что с Ксенией на свежем воздухе приключилась горячка, и в короткий срок племянница отдала богу душу. А младенца закопал в лесу, чтобы никто не знал, что он вообще появился на свет. Оглянись! Ужель не узнаёшь?

Отец осмотрелся. Тогда была ночь, темень, с тех пор прошли годы – чего он теперь мог узнать?

Мэри подскочила к нему, схватила за подбородок и грубо заставила посмотреть себе в глаза. Прошипела прямо отцу в лицо:

– Я шестнадцать лет ждал, когда ты снова пройдёшь по этой дороге! Мёрз в душной могиле – единственное, что ты мне оставил! Захлёбывался в дождевой воде, пока не научился выбираться из-под земли! На моё горе и отчаяние стала собираться нечисть. – Мэри рывком повернула его голову в сторону постоялого двора. – Взгляни, на какую компанию ты обрёк меня, батенька! Ты и ночи с ними не вынес, а я был вынужден годами болтаться бок о бок с этой дрянью, в этом трижды проклятом лесу!

Отец вырвался. Он зажал себе уши ладонями и закрутил головой.

– Нет! Замолчи! Ради бога, заткнись!

Мэри схватила его за запястья и с нечеловеческой силой развела руки в стороны.

– Ты породил меня из своей похоти и отнял всё на свете из страха перед тем, что придётся несть ответственность. Так не смей же закрываться от меня теперь!

– Ладно! – заорал отец. – Я виноват! Но только я один. Убей меня, но, ради Христа, не трожь Марийку.

Отец сложил ладони перед собой в молитвенном жесте и принялся трясти, как будто от того, как быстро он мог это проделать, зависела жизнь Мэри. Как будто этим можно было всё исправить.

– Она здесь ни при чём!

– Она! – загрохотала Мэри, и глаза её метали молнии. – Она получила всё, что было моим по праву!

– Она даже не знала о тебе!

– Теперь знает.

Мэри встала и отошла на пять шагов. Строго посмотрела на отца.

Он сидел весь в грязи перед небольшой ямкой и кучкой костей – ещё меньше. Сидел и плакал навзрыд.

– Вот я здесь. Что теперь? – тихо спросил отец. – Убьёшь меня?

– ДА, – кивнула Мэри. – Но этого мало.

– Пожалуйста…

– Я не про твою дочь!

– Тогда что?

– Назови меня.

– Что?

Мэри подошла и проорала в лицо:

– Дай мне имя!

Минуту отец глупо таращился на неё и бессмысленно моргал.

– Я не…

Отец помотал головой. Тогда Мэри сорвалась с места, схватила череп младенца и всучила отцу. Правую его ладонь водрузила черепу на лоб.

– Имя!

– Я… я… Боже. Нарекаю тебя именем… Марк!

Лицо Мэри вдруг разгладилось и посветлело, как будто она сбросила огромную ношу с плеч. Девушка вздохнула полной грудью и на миг закрыла глаза. С улыбкой Мэри, а вернее, Марк, подобрала топор и любовно очистила его от земли подолом юбки.

– Встань.

Отец безропотно подчинился.

Одним взмахом она рассекла ему живот, откуда тотчас вывалилась требуха. Вадим упал. Он перегнулся в пояснице, зажимая руками брюхо, и стонал – кричать сил уже не было.

Марк любовно собрал в подол свои косточки и пошёл к огню. Постоялый двор всё ещё горел. К шуму пламени и треску ломающихся перекрытий добавлялись крики тварей, что давно обосновались там. Марк подошёл к огню почти вплотную, жаркие языки едва не лизали ровную кожу его сестры.

Глаза закрылись.

– Марк, – мечтательно произнёс он и бросил останки в огонь.

Мэри упала. Призрак худосочного мальчишки остался стоять, будто лишь сбросил ненужную одежду. Мэри подняла на него измученные, заплаканные глаза, вокруг которых пролегли глубокие тени.

– Прощай, сестра, – сказал он и растаял.

Мэри разрыдалась в голос. На четвереньках она добралась до отца и уткнулась ему в грудь. Вадим ещё дышал – хрипло, надрывисто. На лбу выступила испарина.

– Папенька, не покидай меня! Не бросай меня здесь одну!

Вадим ещё жил, но уже ничего не понимал. Дочь пыталась разбудить, трясла его так сильно, что скоро вытрясла остатки жизни.

Мэри свернулась калачиком у отца на груди и ещё долго плакала, пока обессиленная не забылась сном.

Постоялый двор прогорел и рухнул, а головни тлели ещё целый день. Лес на полверсты вокруг пропитался дымом и гарью, а на самой поляне перед руинами гостиного двора «У Шпака» тем более нечем было дышать. Звери обходили это место и раньше, а теперь и вовсе бежали оттуда без оглядки.

Фобология

Подняться наверх