Читать книгу Уголовное право: стратегия развития в XXI веке. Материалы XIX Международной научно-практической конференции г. Москва, 20–21 января 2022 г. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 3

М. А. Кауфман,

д-р юрид. наук, профессор

(Российский государственный университет правосудия)

mak_kauf@mail.ru

Существует множество точек зрения и позиций относительно понятия, методов, принципов и форм реализации уголовной политики. Не думаю, впрочем, что имеющаяся разноголосица, учитывая сложность и многогранность содержания уголовной политики, сама по себе дает повод для особого волнения. Единство же в оценке состояния современной уголовной политики проявляется в том, что, по мнению большинства, она уже давно находится в перманентном состоянии глубокого и системного кризиса. Особенно тревожно складывается положение дел в ключевой сфере уголовной политики – законотворчестве.

Не имея своей задачей детальный анализ сложившейся ситуации, остановлюсь лишь на вопросе, связанном с научным обеспечением этого процесса. Среди проблем, которые привели к современному кризису уголовно-правовой политики России, называют недостаточность научного сопровождения законотворческого процесса, отсутствие системы экспертных оценок законопроектов и, как следствие, – отсутствие научной обоснованности изменений в законодательстве¹³.

В этой связи нельзя не задаться несколькими вопросами: насколько значима роль уголовно-правовой науки в проводимой уголовно-правовой политике? И не находится ли в кризисе сама уголовно-правовая наука?

Уверенности в том, что состояние отечественной уголовно-правовой науки является предметом постоянного мониторинга, у меня нет. По крайней мере, мне такие исследования неизвестны. В литературе весьма основательно освещены вопросы истории отечественной уголовно-правовой мысли, но оценка ее современного состояния, анализ успехов или неудач, связанных с реализацией ее достижений (истинных или мнимых) на практике, как мне кажется, остается тайной за семью печатями.

Обращаясь к анализу проблемных вопросов, связанных с интеллектуальным обеспечением уголовной политики, М. М. Бабаев и Ю. Е. Пудовочкин отмечают, что интеллектуальный ресурс уголовной политики как целостная конструкция до сих пор не рассматривался в качестве самостоятельного объекта криминологического, правового и уголовно-политического исследования. Они же подчеркивают, что необходимым компонентом системы такого интеллектуального обеспечения является наука¹⁴.

Разумеется, наука оказывает влияние, как на законодателя, так и на правоприменителя, хотя ни механизм передачи информации, ни степень такого влияния высокой степенью прозрачности не обладают. Да и сама наука уголовного права переживает не лучшие времена. Ее возможности используются не в полной мере, если вообще используются, а интенсивность ее влияния на практику, мягко говоря, не высока. В общем, констатируется, что в кризисе пребывает не только уголовно-правовая политика, но и, совпадающая с ней по названию, наука.

Мне могут возразить: как же так? А неиссякаемый поток диссертаций по «восьмерке»? А конференции и круглые столы? Многочисленные статьи и монографии в уважаемых периодических изданиях? Энциклопедии уголовного права?!

Все так, и я бесконечно далек от того, чтобы закрывать глаза, как на имеющиеся достижения, так и на появление целой плеяды молодых и талантливых исследователей. Но придает ли это все авторитета уголовно-правовой науке? Не уверен. Складывается впечатление, что она (наука) варится в собственном соку. Невостребованность – очевидный и очень неприятный симптом кризиса. Очевидный, но не единственный. Еще одним показателем кризисного состояния науки, по моему убеждению, является состояние определенной растерянности, в котором пребывает научное сообщество, лицом к лицу столкнувшееся с удивительными (иными словами не скажешь) законодательными и правоприменительными решениями, рационально объяснить которые не представляется возможным. Можно даже сказать, что такими решениями науке был брошен вызов, причем вызов достаточно агрессивный, который, по меткому замечанию А. И. Рарога, иначе как законодательными атаками на устои уголовного права, не назовешь¹⁵.

Поскольку в рамках ограниченной по объему статьи полноценно проанализировать все такие решения нереально, остановлюсь лишь на некоторых, наиболее одиозных.

Думаю, что в качестве «потерпевшего», в первую очередь, следует рассматривать институт соучастия. Общепризнанно, что соучастие относится к числу наиболее сложных, теоретически и практически дискуссионных вопросов уголовного права. И, казалось бы, кому как не законодателю нужно сделать все, чтобы минимизировать затруднения, возникающие у практических работников при квалификации групповых преступлений. Увы, некоторые законодательные формулировки групповых форм совершения преступлений настолько размыты, неконкретны, что правоприменителю «расхлебывать кашу» приходится самому. Что, например, не позволило в ч. 2 ст. 35 УК прямо указать на соисполнителей как на непременных участников группы по предварительному сговору, по аналогии с ч.1 этой же статьи, непонятно¹⁶. Толкование этой нормы Верховным Судом РФ буквальным не является: «в соответствии со ст. 35 УК РФ преступление признается совершенным по предварительному сговору группой лиц, если в его совершении участвовали два или более исполнителя»¹⁷. В целом же положения постановлений пленумов и иных практикообразующих документов, затрагивающие эту проблему, весьма противоречивы и не дают ответа на вопрос: групповое преступление и соучастие – понятия тождественные или нет?

Криминализация подстрекательства и, в особенности, пособничества, нашедшая выражение в самостоятельных составах Особенной части УК, вызвала оживленную дискуссию но, в целом, поддержки в научном сообществе не получила. Так, по мнению С. М. Кочои, «сам принцип дополнения УК статьями, подобными ст. 205¹, порочен. Сегодня самостоятельной нормой Особенной части УК является содействие совершению терроризма, завтра таковым признают вовлечение в государственную измену, послезавтра – организацию убийства и т.д.»¹⁸.

Это опасение имеет под собой почву. Думаю, что выделение пособничества как деяния самодостаточного, оторванного от института соучастия, – шаг неправильный, ведущий к негативным последствиям. Такая законодательная конструкция позволяет рассматривать в качестве преступления пособничество в совершении и тех деяниий, которые сами по себе не криминализированы. Что, кстати, можно признать уже свершившимся фактом. Так, введенная Федеральным законом от 01.07.2021 № 292-ФЗ¹⁹ в ст. 284¹ УК РФ часть 2, предусматривает ответственность за «предоставление или сбор средств либо оказание финансовых услуг, заведомо предназначенных для обеспечения деятельности на территории Российской Федерации иностранной или международной неправительственной организации, в отношении которой принято решение о признании нежелательной на территории Российской Федерации ее деятельности в соответствии с законодательством Российской Федерации». Интересно, что участие в такой деятельности – преступление с административной преюдицией, в то время как пособничество образует состав преступления безотносительно к фактам административной наказуемости или судимости за ранее совершенное деяние. Выходит, что исполнитель, причем имеющий судимость или подвергнутый административному наказанию за такую деятельность, поставлен в привилегированное положение по отношению к пособникам в таком же деянии, но совершившим его впервые. Этим усиливаются предпосылки к нарушению принципов равенства и справедливости в отношении виновных лиц. Чем не повод для вмешательства Конституционного Суда РФ?

Теоретически весьма спорна (и это мягко говоря) и позиция высшей судебной инстанции, сформулированная в п. 10 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27.12.2002 № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое», согласно которой подстраховка других соучастников от возможного обнаружения совершаемого преступления является соисполнительством. «Подстраховщики» не участвуют в совершении преступления непосредственно, не выполняют объективную сторону хищения ни полностью, ни частично. Они – классические пособники, на что неоднократно обращалось внимание в уголовно-правовой литературе²⁰.

В правовых позициях Верховного Суда РФ все четче и четче просматривается тенденция, указывающая на размывание объективной стороны преступления, включения в ее содержание действий, не связанных с непосредственным ее выполнением, но «непосредственно направленных на совершение преступления». Впрочем, упрек, скорее, должен быть адресован законодателю, который определяет объективную сторону преступления весьма неоднозначно – и как непосредственное совершение преступления, непосредственное участие в его совершении совместно с другими лицами (ч. 2 ст. 33 УК), и как действия (бездействие) лица, непосредственно направленные на совершение преступления (ч. 3 ст. 30 УК). Сопоставляя цитируемые нормы, нельзя не отметить, что вторая сформулирована некорректно, поскольку не позволяет провести четкую грань между приготовлением и покушением.

Последствия такой законодательной небрежности не заставили себя ждать. Пленум Верховного Суда РФ пересмотрел свою точку зрения, согласно которой приобретение, хранение, перевозка, изготовление или переработка наркотических средств в целях их последующего сбыта при не доведенном до конца умысле по независящим от виновного обстоятельствам, квалифицировались как приготовление к сбыту (п. 15 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 15.06.2006 № 14 «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами» в первоначальной редакции), включил перечисленные выше деяния в объективную сторону и, о чудо! Они, как по мановению волшебной палочки, превратились в покушение на сбыт.

В научных комментариях, между тем, повсеместно констатируется, что действия (бездействие) направленные непосредственно на совершение преступления являются частью объективной стороны оконченного преступления²¹.

Подобные метаморфозы, к сожалению, становятся явлением вполне привычным. По моему мнению, их следует расценивать как злоупотребление правом.

Есть и такие законодательные решения, которые вступают в противоречие с принципиальными и основополагающими положениями уголовного права, а именно с положениями, касающимися соучастия. Ярким примером тому является ст. 263¹ УК РФ «Нарушение требований в области транспортной безопасности» а, точнее сказать, квалифицированные виды этого преступления. В частях 3 и 4 этой статьи регламентирована ответственность за «деяния, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, совершенных группой лиц по предварительному сговору или, соответственно, организованной группой». Все это, возможно, и прошло бы незамеченным (новеллами сегодня удивить невозможно), если бы не одно «но». Дело в том, что в частях 1 и 2 этой статьи установлена ответственность субъекта (общего и специального) за нарушение требований безопасности, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека либо причинение крупного ущерба. Согласно ч. 2 ст. 24 УК РФ это преступление неосторожное и никаким иным оно быть не может.

Но может ли неосторожное преступление, характеризоваться наличием предварительного сговора или совершаться организованной группой? Вопрос, по-моему, риторический. Таким решениям законодателя дать объяснение невозможно. Думаю, не случайно, одни комментаторы предпочли деликатно умолчать о содержании субъективной стороны в этих составах или не заметить эти изменения²², другие – ограничиться констатацией факта наличия правовой неопределенности, «поскольку институт соучастия предполагает участие в умышленном преступлении»²³.

Один из самых авторитетных специалистов-криминалистов проф. М. Д. Шаргородский отмечал, что юридическая наука начинается там, где она говорит «нет» законодателю. Спору нет, критические и подчас весьма резкие голоса представителей юридической науки звучат, и звучат довольно отчетливо. Это показатель того, что «пациент скорее жив, чем мертв». Но вот слышат ли их те, кто формирует уголовно-правовую политику? Возможно, слышат, но не прислушиваются. Параллельные, не находящие точек соприкосновения, направления движения науки и политики вряд ли помогут вывести их из кризисного состояния.