Читать книгу Дело всей жизни… - Коллектив авторов - Страница 4

(на материале сказочных и заговорных текстов славян)

И. Ф. Амроян (Тольятти)

Исследования структуры фольклорного текста, которые были осуществлены нами в течение последних лет2, показали, что цепевидная структура представляет собой линейную последовательность звеньев, соединенных между собой различными видами связи, возникающей между ними в процессе повторного воспроизведения, причем эта связь однородна лишь в рамках одного текста. Таким образом, основным компонентом такого рода структуры является звено.

Фундаментальной характеристикой звена как значимой единицы расчленения текста становится его целостность в смысловом плане и устойчивость его структурной организации. Между отдельными звеньями устанавливаются определенные, устойчивые для данного текста виды связи. Кроме того, на вербальном уровне звенья часто выступают как относительно устойчивые синтаксические конструкции.

Говорить о формировании звена можно только при наличии повторяемости, то есть если в тексте имеется как минимум еще два звена. Именно повторное воспроизведение в рамках одного текста определенного семантически целостного сегмента позволяет нам говорить о возникновении своего рода стереотипии, так сказать, «местного значения», которая становится более очевидной, если сопровождается и повтором внутренней структуры данного сегмента или отдельных синтаксических конструкций, входящих в его состав. И это отличает звено от множества стереотипов разного рода, которые современные исследователи3 называют «формулами». Отличие этих стереотипов от звеньев в том, что они являются «общими местами» для всего сказочного фонда или какого-либо жанрового образования, а в одном отдельно взятом тексте не связаны между собой (кроме постоянно закрепленной за ними позиции – инициальной, медиальной или финальной).

Таким образом, звено обязано своим возникновением повторяемости, существующей на двух уровнях: структурно-композиционном и словесно-текстовом, причем их соотношение в каждом отдельном варианте может значительно варьироваться. Повторяемость, осуществляемая в плане словесного выражения, была обозначена нами термином реприза, чтобы еще раз подчеркнуть ее принципиальное отличие от формул, клише, типических мест и других видов словесной стереотипии. Реприза – это повторяющееся словесно- семантическое целое, структурно организующее текст. Реприза может быть одиночной – реприза-лексема, либо многочленной – реприза-синтагма (в нашем материале не зафиксирована), реприза-предложение, реприза блок предложений. Чем развитее структура репризы, тем четче очерчивается стереотипность воспроизводимых звеньев, тем отчетливее выступает общая структура произведения – его цепевидность. Соответственно, отсутствие репризы при сохранении повтора только общей идеи части текста, например эпизода, приводит к размыванию общей структуры произведения, к тому, что его цепевидная композиция ощущается достаточно слабо. Именно поэтому большинство ученых, в отличие от В. Я. Проппа (вспомним, что им были выделены формульный и эпический виды кумулятивных сказок), не относили такого рода конструкции к цепевидным (например, сказки типа «Волк-дурень»). Этот тип повтора можно назвать чисто структурным.

Поскольку в устном творчестве нет и не может быть четких граней между отдельными образованиями, одни формы в нем как бы перетекают в другие, постольку и в нашей работе не проводится резкой грани между произведениями, звенья которых образованы с использованием максимально развитой репризы и при ее отсутствии. Это, на наш взгляд, напрямую связано с возможной вариативностью структуры самой репризы. Произведения, в которых звенья содержат репризу- лексему или репризу-предложение, можно назвать промежуточными.

Однако важным является то, что отдельные звенья в своем линейном движении не только повторяют друг друга в каких-то определенных аспектах, то есть уподобляются, но одновременно и расподобляются. И это расподобление происходит на смысловом и содержательном уровнях. В составе каждого отдельного звена мы можем выделить три основных элемента. В сказочных текстах это – субъект, действие (акция), которую он совершает, и объект, на который это действие направлено. В заговорных текстах это также субъект и действие, но объектный элемент чаще всего заменяется обстоятельственным, локативным (конструкция из двух элементов, один из которых варьируется, звеном не является4). Кроме основных элементов в состав звена могут входить один или несколько (что встречается крайне редко) дополнительных элементов: например, обстоятельство или качественная характеристика.

Итак, повторное воспроизведение какого-либо сегмента текста обязательно предполагает наличие элемента новизны: во-первых, может измениться либо субъект, либо объект или локус, либо акция (последнее встречается очень редко, причем только в заговорных текстах). Это значит, что варьироваться может лишь один из трех составляющих звено основных элементов. Однако варьирование может затронуть лишь дополнительный элемент звена.

Таким образом, подходя к практическому вычленению звеньев в тексте, мы учитываем два противоположных фактора – новизну и повторяемость.

Во-вторых, если повторно воспроизводятся все три составляющих звено основных элемента (при отсутствии дополнительных) – а с этим явлением мы сталкиваемся в докучных сказках и заговорах, то расподобление происходит только на смысловом уровне. Так, если мы имеем в виду докучные сказки, то каждый раз информация, заключенная в повторяемом тексте, сообщается как новая, еще неизвестная слушателю. Когда же мы рассматриваем заговоры, то каждое новое воспроизведение текста усиливает как его собственную магическую силу, так и силу текста, взятого в совокупности всех его повторных воспроизведений (и, опосредованно, всего ритуала, в контекст которого и включается рассматриваемый заговор в качестве вербальной составляющей).

Последовательно соединяясь друг с другом, звенья и образуют так называемую цепевидную структуру. Употребляя понятие «последовательно», мы имеем в виду то, что в следующих друг за другом звеньях, например в сказочных текстах, акции, совершаемые персонажем (персонажами) совершаются в хронологической последовательности. Ее мы можем обозначить как реалистичную последовательность. В заговорных же текстах понятие «последовательность» приобретает специфические черты, соответствующие контексту. Последовательность совершения акций более условна – не зря в акциональных рядах всегда присутствует (эксплицитно или имплицитно) условный союз «если». Однако из контекста понятно, что предположения о, например, месте обитания болезни и ее отсылке туда также высказываются последовательно, болезнь последовательно отсылается в разные локусы, то есть мы имеем дело с пусть условной, но последовательностью.

Кроме того, если в сказочном тексте результативными будут либо все звенья (нанизывание мотива), либо только последнее (нанизывание акции), то в заговорных текстах результативной будет лишь совокупность всех акций, поскольку из контекста очевидно, что лишь произнесение всего набора акций приведет к изменению изначальной ситуации: болезнь уйдет к месту своего обитания и человек выздоровеет.

Проследим это на примере сказочного текста (сказка об упрямой жене) и текста заговорного:

«Один, вишь, женилси. И поехали к тещи в гости. А ехали они пожней. // А она говорит:

– Это моего батюшки пожня, да моего батюшки береза, да моего батюшки косачи да тетери.

– Ну, нет, – муж говорит, косачи да тетери боговы. //

А она и говорит:

– Скажи – твоего батюшки косачи да тетери, а не скажешь – помру.

– Косачи и тетери боговы. //

Приехали к тещи, а она больная, с телеги не встает…

– А скажи: твоего батюшки косачи да тетери…

– Косачи да тетери боговы…//

Ну, она и померла» (Карнаухова, № 56).

Текст состоит из семи звеньев, три из которых мы привели. Каждое звено в смысловом плане повторяет предыдущее: упрямая баба требует от мужа признать, что птицы принадлежат ее отцу. Воспроизводятся все три основных элемента звена – субъект (жена), действие (задает вопрос и получает ответ), объект (муж). Однако расподобление также происходит: состояние упрямой бабы в каждом звене ухудшается (дополнительный обстоятельственный элемент). Все действия совершаются последовательно, каждое из них результативно: задан вопрос, получен ответ – состояние субъекта изменилось. Текст имеет цепевидную структуру, в основе которой лежит нанизывание мотива. Цепевидность подчеркивается наличием развернутой репризы.

В заговорных текстах мы имеем последовательное перечисление и отсылку (акция) болезни (субъекта) к очередному вероятному месту обитания (локус). Варьирует именно этот, третий из основных элементов, элемент звена (причем это характерно для всех трех заговорных традиций):

«С лесу пришло – на лес уходи. С народу пришло – на народ поди. С ветру пришло – на ветер поди» (ВФ, № 511), «… jsou li z vetru, aby sli zas do vetru, tam aby drivi v nejvettsich houstinach lamali; jsou li z vody, aby sli zas do vody, tam aby pisek v nejvettsich hloubinach vazali; jsou li ze skal, aby sli zas do skal, tam aby skaly v nejvettsich skalinach lamali» (Erben, 1937, № 4, s. 417).

«Ако бъдете уроци от мъш, по него идете, ако бъдете уроци от жена, по нея идете, ако бъдете уроци от мома, по нея идете, ако бъдете уроци самодивски, по тях идете, ако бъдете уроци водни, по нея идете, ако бъдете уроци от ветър, по него идете…» (СБНУ, кн. 12, № 2, 3, с. 143).

Таким образом, перед нами сегменты текста, имеющие цепевидную структуру, в основе которой лежит прием нанизывания акции. Результативна вся цепь в целом.

Число звеньев в цепи бывает различным: от 3–5 звеньев (например, в сюжетах типа «Волк-дурень» «Колобок» или во вступительной части заговорного текста) вплоть до теоретически бесконечного (например, в докучных сказках).

Если цепь состоит из минимального количества звеньев (трех), то возникает необходимость различения приема нанизывания и приема утроения действия, также широко используемого в сказках, в том числе в сказках о животных. Формально эти приемы сходны, так как в обоих случаях, как правило, повторяется акция персонажа. В результате мы имеем повтор почти аналогичных сцен, текст которых на вербальном уровне, особенно если он содержит диалог, включает репризу. Примером может служить сказка «Лиса-повитуха» (АТ 15):

«…Лежит кума с кумом в избушке, да украдкою постукивает хвостиком. «Кума, кума, – говорит волк, – кто-то стучит». «А, знать, меня на повой зовут!» – бормочет лиса. «Так поди сходи», – говорит волк. Вот кума из избы да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад. «Что бог дал?» – спрашивает волк. «Початочек», – отвечает лисица.//

В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком. «Кума! Кто-то стучится», – говорит волк. – «На повой, знать, зовут!» – «Так сходи». Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку только на донышке осталось. Приходит к волку. «Что бог дал?» – спрашивает волк. – «Середышек» // [Афанасьев, т. 1, № 9].

И в третий раз лиса точно так же обманула волка, а на его традиционный вопрос: «Что бог дал?» – отвечает: «Поскребышек».

На первый взгляд структура данного текста тождественна структуре текста на сюжет «Лиса и дятел» (АТ 56 Б), где лиса также три раза стучит хвостом по дереву, требуя у дятла птенца «для обучения». И в том, и в другом случаях диалог содержит репризу: «…стук-стук хвостищем по сырому дубищу. «Дятел, дятел, полезай с дубу долой. Мне дуб нада – сечихичики гнуть». – «Ей, лисанька! Не дала ты мне и одного детенышка-то высидеть». – «Ей, дятел! Брось ты мне, я его выучу кузнешному». Дятел ей бросил, а она кустик за кустик, лесок за лесок, да и съела» [Афанасьев, т. 1, № 32].

Однако если в первом случае трехкратный повтор в смысловом отношении полностью исчерпывает ситуацию и новый повтор невозможен, то в сказке «Лиса и дятел» количество повторов внутренне не ограничено и может быть увеличено без ущерба для содержания.

В волшебных сказках мы также часто сталкиваемся с утроением, фактически являющимся минимальной цепью нанизывания, что было отмечено Т. В. Зуевой в работе «Волшебная сказка»5. В качестве доказательства, проведем сравнение двух текстов, содержащих эпизод набора помощников-животных. Так, в чешской сказке «Златовласка» (Erben, 1955, с. 55–60) герой получает трех помощников: муравьев, воронят и рыбу. В структурном отношении, соответственно, данный отрывок представляет собой цепь, состоящую из трех звеньев, скрепленных репризой-предложением – обещанием помощи в трудную минуту. Однако ни в смысловом, ни в структурном плане длина цепи не ограничена. Помощников, а соответственно, и звеньев в цепи нанизывания персонажей, могло бы быть и больше. Так, в болгарской сказке этот же эпизод формируется на основе цепи, состоящей из четырех звеньев: герой получает в помощники лису, волка, медведя и льва:

«Дигло <момчето> пушката да я <лисицата> убие. Она му рекла: «Не ме убивай! След малко че се окотим и че ти дадем лисиче». // По-натам сретнали вълк. Дигло пушката, а вълк му рекъл: «Не ме убивай! Скоро че се окотим и че ти дадем вълче». // По-натам го срещла мечка… // Най-после ги сретъл лъф…»6 (СБНУ, кн. 49, № 8).

Однако текст может содержать маркер, ограничивающий длину цепи, хотя в смысловом плане никаких ограничений могло бы и не быть. Так, в чешской сказке «Дракон с двенадцатью головами» в тексте, предшествующем эпизоду набора помощников, указывается, что лес, в который попал герой, был «tři dni dlouhý». Соответственно, встречая каждый день нового зверя, герой мог получить лишь трех помощников:

«Když tak tím lesem šel první den, vyběhl proti němu vlk…// Druhý den vyběhl proti němu z houští medvěd…// Třetí den vyběhl proti němu lev…»7 (Erben, 1949, с. 42–47).

Введение подобного маркера в текст – очень распространенный прием в волшебных сказках, динамичных по своей сути. Многие из них начинаются с указания на то, что у родителей было три сына, или что у трех матерей, отведавших волшебной рыбы, родились три сына, или что герою были вручены три яблока, которые можно было разломить только около воды, и так далее.

Достаточно часто нам приходится сталкиваться и с проблемой различения троичности как минимального количества множественности и утроения как результата расщепления одного из элементов двоичности. В последнем случае «все многообразие плана выражения вызывается… тождественными функциональными причинами: выделением из троичной конструкции третьего звена как действительного, истинного, «настоящего» в противовес предшествующим – несущественным, ложным, ненастоящим»8. То есть за такого рода троичностью всегда стоит противопоставление двух планов – планов истинного и ложного героя. Причем в реальности сказочного текста элемент ложного героя может расщепиться и на три составляющие (теоретически их число может быть и большим). Так, в сказке о Белом Полянине есть эпизод встречи побратимов с дедом. Встреча происходит четыре раза, то есть перед нами цепь нанизывания, состоящая из четырех звеньев, дополнительно скрепленных репризой:

“Утром три брата на охоту поехали, а Ивана- царевича дома оставили… Он наварил, нажарил к обеду всякой всячины, сел на лавке да трубку покуривает. Вдруг едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Царенко дает ему целый хлеб; дед не за хлеб,за него берется, крючком да в ступу, толк-толк, снял у него со спины полосу да самых плечей, взял половою натер да под пол бросил… Вернулись братья с охоты, спрашивают Царенка: «Никого у тебя не было?» – «Я никого не видел; разве вы кого?» – «Нет, и мы не видали!»//

На другой день дома остался Иван Поваренко…//

На третий день дома остался Белый Полянин…//

На четвертый день остался дома Иван Сученко…// (Афанасьев, т. 1, № 139).