Коллективная монография обобщает результаты масштабного теоретического и историко-социологического исследования вариативных концептуализаций социального знания в различных дисциплинарных областях социальных наук, осуществленного на основе анализа представительного корпуса классических и современных работ. При подготовке монографии авторы широко использовали объяснительные модели и концептуальные ресурсы социологии знания, теоретической социологии, а также современные методологические подходы когнитивной социальной науки. Представлены первые результаты теоретической экспликации и описания механизмов взаимовлияния обыденного и научного знания об обществе, предложены основания для классификации форм обыденного социального знания, относящихся к базовым концептам социологии. Монография призвана заполнить теоретические лакуны в понимании процессов рефлексивной реконфигурации научного и обыденного знания об обществе. Эти процессы проиллюстрированы на примерах широких дисциплинарных областей – социологии науки и профессий, социальной экологии и биоэтики, социальной эпистемологии, современной социальной теории и концепций анализа folk sociology.
Монография ориентирована на ученых и преподавателей, работающих в области общественных и гуманитарных наук, и адресована всем тем, кто интересуется современной социальной теорией.
Оглавление
Коллектив авторов. Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации
Предисловие
Раздел I. Социальное знание, обыденное и научное: теоретические перспективы и интерпретации
Глава 1. Социальное знание и социальная теория: от социологии знания к когнитивной социологии
Социологические теории знания и перспективы исследования «народной социологии»[2]
Когнитивная социология: от «забытых» классиков к междисциплинарным исследованиям «народной» науки об обществе
Литература
Глава 2. Обыденные теории групп, сообществ и обществ: перспективы социологического анализа
Постановка исследовательской задачи
Обыденные представления о социальных образованиях: две парадигмы
Образ общества и сообщества: истоки и современное состояние
Обыденные теории сообществ как коллективных акторов
Заключение
Литература
Глава 3 «Этот мир придуман не нами»? О роли знаний в конструировании реальности (классики и современники)
Изобретенная действительность – так ли страшен «черт»? (некоторые предварительные замечания)
Сознание как «конструктор» реальности: старинный сюжет
Знания и общество: социологическое открытие темы
Коллективно разделяемые знания как «цемент мироздания»: проблема социального порядка в феноменологической перспективе
Язык как «средство производства» картин мира
Заключение
Литература
Глава 4. Платон о соотношении обыденного и научного знания о справедливости
1. Предварительные замечания
2. Краткий обзор древнегреческих представлений о справедливости до Платона
3. Платон о государстве и справедливости
4. Связь гносеологии Платона с его социально-политической утопией
Литература
Раздел II. Дисциплинарное социальное знание, и «народная социология»: практики производства и реконфигурации
Глава 5. Реконфигурация форм обыденного и научного знания об обществе: дискурс трансдисциплинарности
Проблема исследования: неизвестное общество знаний
Дискурс трансдисциплинарности и другие дискурсы о знании
Междисциплинарность как новаторский механизм производства, распространения и применения знаний
Анализ социологических и эпистемологических дискурсов об обыденном и научном знании
Общества в процессе трансформации: трансдисциплинарность как часть рассуждений о теории общества
Заключение
Литература
Глава 6. Проблемы рационализации ценностно-когнитивных дилемм в условиях смешанных коммуникаций (на примере экологической практики)
Дилемма 1: Антропоцентризм vs. нон-антропоцентризм
Дилемма 2: Консеквенционализм vs. деонтологизм
Дилемма 3: Холизм vs. индивидуализм
Заключение
Литература
Глава 7. Обыденные суждения о причинности и вине за непреднамеренные негативные последствия действий: экспериментальный подход к оценке влияния институциональной области и типа социального актора
Введение
Постановка исследовательской задачи
Описание исследования
Основные результаты
Заключение
Литература
Глава 8. Об истоках исследований обыденных и научных представлений о прошлом в социологии XX–XXI вв
Литература
Глава 9. Обыденное и научное знание в исследованиях профессий и профессионализма: историко-теоретический анализ
Фронезис и формы профессионального знания
Классики социологии о видах профессионального знания
Заключение
Литература
Глава 10. Взаимное превращение обыденного и научного в истории создания новой социологии науки в 1970—80-х гг.: модель совмещения социального и рационального объяснений
Формирование концептуального языка СТС и «дух времени»: 1970-1980-е гг
«Окно возможностей» для СТС в период трансформации академических систем
Роль дисциплинарного противостояния в создании СТС
Литература
Сведения об авторах
Contents
Отрывок из книги
Обращение к проблематике соотношения обыденного и дисциплинарного знания об обществе, на первый взгляд, имеет частное значение для узкого круга специалистов, изучающих эпистемологию социального познания. Однако вопрос о том, как соотносятся лежащее в основании повседневной жизни общее знание (т. е. знание, принадлежащее каждому и рефлексивно разделяемое с другими) и специализированное и дисциплинарно организованное научное знание, стоит в центре не только социологии, но и всей интеллектуальной традиции модерна. Кажущаяся интуитивная ясность понятия обыденного и непосредственно доступного любому, кто способен к здравому суждению, «общего знания», необходимого в том числе для скоординированного социального действия и социального порядка, вплоть до середины XX века успешно маскировала обширную область непростых логико-математических проблем [см., например: 3], однако осмысление фундаментальной, хотя и требующей критического отношения, роли такого знания становится самостоятельной темой уже в философии Просвещения. Так, Томас Рид в «Исследовании человеческого ума на принципах здравого смысла» (1764) высоко оценивал последний не только как источник достоверности, не основанной исключительно на рассудке или, напротив, чувственном восприятии, но также как особый тип знания, который позволяет философу успешно противостоять опасности скептицизма, избегая крайностей радикального эмпиризма или рационализма. Одним из аргументов Рида против скептицизма, сопровождаемого исключительным (и некритичным) упованием на собственный разум, было утверждение, что собственный разум как высшая критическая инстанция не только является таким же произведением Природы (следующим, конечно, замыслу ее Творца), как и свидетельства чувств, но и приобретается нами лишь постепенно, в результате длительного использования благоразумной веры и в свидетельства восприятия, и в слова авторитетных для нас других людей: «Я инстинктивно верил во все, что бы они [родители и учителя] не говорили мне, задолго до того, как я приобрел идею лжи или подумал, что они способны обмануть меня. Впоследствии, поразмыслив, я обнаружил, что они поступали как благородные и честные люди, которые желали мне добра. Я обнаружил, что если бы я не верил тому, что они мне говорили, прежде чем я смог объяснить мою веру, то это было бы немногим лучше, чем положение ребенка, оставленного эльфами взамен похищенного[1]. И хотя эта природная доверчивость способствовала тому, что меня иногда обманывали, все же в целом она дает мне бесконечное преимущество. <…> Существует значительно больше сходства, чем обычно признается, между свидетельствами природы, данными при помощи наших внешних чувств, и свидетельствами людей, данными при помощи языка» [2, 290]. По Риду, здравый смысл – это наиболее очевидные заключения, выводимые из наших восприятий и свидетельств других людей при помощи рассудка. При этом «наиболее отдаленные выводы, которые сделаны из наших восприятий посредством разума, составляют то, что мы обычно называем наукой в различных областях природы, – будь то земледелие, медицина, механика или любая область натурфилософии» [там же, 293]. Однако расстояние между и наукой и здравым смыслом обычных людей, следуя Риду, подчас так невелико, «что мы не можем отличить, где последний заканчивается, а первая начинается» [там же].
Столь же отчетливую проблематизацию тесных, пусть и не всегда прозрачных отношений между «здравым пониманием, посредством которого люди ведут себя в обычных делах» [там же] и тем знанием, которое производят не только естественные науки, но и науки о человеке, мы обнаруживаем, пожалуй, лишь в значительно более поздних идеях социальной феноменологии А. Шюца, восходящих, в свою очередь, к идеям Э. Гуссерля о конститутивной природе здравого смысла повседневности, изначально предстающего перед нами как жизненный мир, «мир для всех нас… о котором все могут говорить» [1, 279] и лишь впоследствии охватываемого сетью объективирующих научных концептов. В «Кризисе европейских наук и трансцендентальной феноменологии» Гуссерль пишет: «Обычный опыт, в котором дан жизненный мир, есть последнее основание всякого объективного познания. И коррелятивно: сам этот мир, как (изначально) сущий для нас чисто из опыта, донаучно, уже содержит в своей инвариантной сущностной типике все возможные научные темы» [там же, 300]. Однако ни популярный и породивший множество нетривиальных и подчас спорных интерпретаций проект сугубо дескриптивной социальной феноменологии Шюца, ни, например, более радикальные в некоторых отношениях взгляды Г. Гурвича, полагавшего, что выявляемые с помощью феноменологической редукции глубочайшие уровни/страты социальной реальности оказываются коллективными идеями и ценностями, принадлежащими уже реальности духовной, воздействие которой на наблюдаемые социальные действия и институты и должно изучаться «социологией ноэтического разума» [4, 42–44], не породили устойчивой традиции исследования запутанных отношений между здравым смыслом социальных акторов и знанием, продуцируемым социальными науками.
.....
4) По источнику формирования (личный опыт, подражание, обучение и т. п.).
5) По типу носителя и/или характеру распределения когнитивного труда (знание, доступное только группе/знание, доступное только индивиду – крайние типы).
