Читать книгу Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 2 - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 48

Летний сад был не летним. Метался февраль по аллеям.

Ветер лапал деревья и ветви трепал на бегу.

Под столетнею липой, от входа немного правее,

Притулилась скамейка по самые локти в снегу.

Будто Ноев ковчег, затерялась в расхлябанной хмари,

И промёрзлою тушей своей вспоминает во сне,

Как попарно на ней размещались влюблённые твари,

Отплывая в июль на её деревянной спине.

«Оля плюс Николай», чуть пониже – «Наташа плюс Вова».

Заметаются снегом автографы прошлых времён…

И порою мне жаль, что на этой скамейке садовой

Не останется места для наших с тобою имён.

На изнанке июня – декабрь и холод такой,

Что промёрзлая память мешает и даты, и сроки...

Завершается год. Приближается сорок второй —

Самый страшный из трёх и, наверное, самый глубокий.

На изнанке войны – запах хлеба и липовый мёд.

Кто всё это поймёт, тот способен увидеть воочью,

Как зимою уходят машины под ладожский лёд

И туманом озёрным в июне сгущаются к ночи.

Млечный путь через озеро – снегом присыпанный тракт,

Млечный Путь через небо – он тоже немногим назначен.

А колонны идут. С придорожной позёмкою в такт.

И летят лепестки с белых яблонь на питерских дачах.

Жизнь даётся на срок, как в аренду сдаётся жильё:

Для кого-то на день, а иному – недели и годы.

Неизбежная смерть прорастает в изнанку её

И с изнанки – становится хлебом и липовым мёдом.

Свинья не выдаст – Бог не съест, а стало быть, услышит…

И если поздняя весна – отдушина души,

Имеет право на отъезд свихнувшаяся крыша,

Плевать, что виза не дана и некуда спешить.

Который раз не в глаз, а в бровь, и не по Сеньке шапка.

Под саркастический прищур насмешницы-зари

Опять несчастная любовь меня сгребла в охапку,

И я отчаянно пищу, не в силах говорить.

Над головой прямой эфир: обрывки и обноски

Небесных тучек и ветров, а прямо в голове —

Безумный день, женитьба Фи… смешенье по-Облонски,

Сплетенье рук, смятенье дров на скомканной траве.

Я за тобой тащусь вослед, как нитка за иголкой.

Не то, чтоб замкнутый, но круг: не муторно, но зря.

Мне крыша шлёт физкульт-привет своею треуголкой

И отправляется на юг – в полёт… до ноября.

Сорок лет как в пути! Это ж надо такое придумать!

Он кругами их, что ли, по этой пустыне водил?!

Я рассохся вконец. Я от жажды чуть было не умер,

А ему всё – то сушу, то воду – возьми да роди!

Он, я знаю, такой: что задумал – исполнит, упорный,

И пройдя сквозь пески, донесёт, доведёт до конца…

Но народ-то попался какой-то скандальный и вздорный:

Им не Богу служить, а пасти Золотого Тельца.

И за этих, за них, кто не верил и верить не будет,

Он сжимает меня в истомлённой пустыней руке,

И забьёт мой родник из скалы растревоженных судеб,

И оставит свой след даже в этом бесплодном песке.

И пускай до меня нет ему интереса и дела,

Я пойму, я прощу – лишь бы вместе – в мученьях и зле…

Обопрётся душа на моё деревянное тело

И вдвоём, по пустыне, к обещанной Богом земле!

Сфинкс лежит в песке золотистой тушей,

Отражая свет золотистой кожей.

Он сегодня слеп и прекраснодушен.

Он бы, может, съел... Но уже – не может.

Что же ты стоишь? А идти – далече

По глухой тропе из его пророчеств...

Ты напрасно маешься, человечек:

Он бы, может, спел, но ещё не хочет.

Спелый вечер встал, как вода в затоне.

Сфинкс забыл ответ на свою задачу.

Он когда-то знал... Но уже не помнит.

Он, должно быть, знак, но ещё не значит.

И его итог – не большой, а малый,

И его следы заметает время...

Он, конечно, бог, но уже усталый.

А усталый бог не творит, а дремлет.