Читать книгу Времена и нравы (сборник) - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 11

Го Жуйжэнь, Лун Шанъин и Чжан Тун отправились в Гуанчжоу, и все расходы на поездку целиком взяла на себя редакция газеты.

В дальний путь старики оделись поофициальнее, Го Жуйжэнь поменял бессменную старую фуражку на новую, которую привез Го Юнь, а брюки из грубой ткани подпоясал красной веревкой. Лун Шанъин скинула старые пластиковые шлепанцы и надела новые армейские ботинки, а на пояс повязала белое полотенце. На самом деле ничего нового они не нашли, красный жакет, купленный Го Юнем, матери было жалко, и они оделись с ног до головы в старую холщовую одежду.

Го Жуйжэнь отыскал домовую книгу, вытащил из кармана старую ручку, дрожа поднес ее ко рту, послюнил стержень, а потом дрожащей рукой вывел: «Несчастный сыночек мой Юнь, папа с мамой приехали, покойся с миром». Иероглифы получились кривыми, почти неразборчивыми. Когда старик дописал иероглифы, слезы ручьем хлынул из глаз. Он спрятал домовую книгу, сложил в клетчатый баул кое-какую старую одежду и позвал благоверную.

Их троих пришли проводить несколько односельчан и, утешая, проводили аж до края деревни. Когда они проходили мимо чужих дворов, старики выходили, прощались, желали доброго пути.

Дорожка, которая вела из деревни, сплошь грязь да колдобины. Го Жуйжэнь ходил не слишком твердо и за километр пути, постоянно проваливаясь в грязь, испачкал штанины.

Семь дней назад солнце освещало все вокруг. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин по этой же дорожке провожали сына в дальние края на заработки, на их глазах сын сел тогда в рейсовый автобус до Гуйяна; автобус поднял облачко пыли и умчался прочь. А теперь, спустя семь дней, свинцовые тучи затянули небо, все та же дорога, все тот же автобус, только едут они на похороны сына. Двадцать с лишним лет назад Го Жуйжэнь и сам ездил в Ханчжоу на заработки и проходил по этой же дорожке, а через два года вернулся домой, чтобы заботиться о новорожденном Го Юне, после чего уже никогда не покидал родную деревню. Эта дорожка связывала с далеким и незнакомым миром. Но что это за дорога для крестьян, которые уезжали из Хуанбаобао?

Лун Шанъин вообще никуда из деревни не выезжала. Она вспоминала, когда в последний раз касалась лица сына, его рук и ног. Нужно пойти попросить прощения у той семьи. А Го Жуйжэнь, будучи даосом, хотел зазвать дух умершего сына обратно в Хуанбаобао, чтобы душа сына не скиталась в одиночестве на чужбине.

Вечером того дня, когда они добрались до Гуанчжоу, журналист повез их троих под тот самый пешеходный мост. Автомобиль только остановился, а Го Жуйжэнь и Лун Шанъин уже открыли двери. Лун Шанъин смахнула бесконечные слезы с давно уже мокрого лица и задрала голову, глядя на пешеходный мост, тот самый, о котором впервые услышала, который столько раз представляла и рисовала в своем воображении. Высокий, крепкий, горделивый, этот образ причинял ей сильную боль, заставлял плакать, в ее глазах плескалось непонимание и замешательство. Она ахнула и заголосила:

– Сыночка, мама к тебе приехала! Ты зачем прыгнул с этого моста?

Она все рыдала и задирала голову, глядя на перила моста, словно бы ее сынок все еще стоял там и никуда не прыгал, словно бы ничего еще не случилось и она могла предотвратить трагедию.

Го Жуйжэнь вышел из такси, и ноги его подкосились, он оперся на Чжан Туна и нетвердой походкой добрел до моста. До нужного места вроде как всего ничего, буквально один шаг, вот только сделать этот шаг Го Жуйжэнь не мог. Сердце глухо колотилось, выскакивая из груди, его мучила одышка, несколько раз старик чуть было не упал. Журналист показал им точное место, куда спрыгнул Го Юнь, Го Жуйжэнь остановился там, велел Чжан Туну достать фимиам и ритуальные деньги, а сам принялся шарить по карманам и через какое-то время вытащил зажигалку; потом внезапно упал на колени, заливаясь слезами, и дрожащей рукой стал по одной банкноте поджигать ритуальные деньги. Он молча смотрел, как бумага в огне танцует, извивается, словно какое-то потустороннее осмысленное существо, которое внезапно показало свой истинный лик. В языках пламени бумага быстро из желтой превращалась в черную, рассыпалась в пепел, чудесным образом становясь такой легкой, что ее подхватывал ветер. Это был обряд призыва души. Затем Го Жуйжэнь начал еще один ритуал. Он достал белый траурный флажок и встал перед горящими ритуальными деньгами, слегка согнув колени, и чуть было не упал. Журналист, стоявший рядом, тут же подхватил его под локоть, старик удержался на ногах, а потом с белым траурным флажком в руках принялся ходить кругами вокруг костра, распевая песню, в которой излил всю свою тоску; мотив ее был трогательным и печальным. Лун Шанъин встала на колени рядом с костром и запричитала:

– Сына, мама приехала повидать тебя… мама отвезет тебя домой.

Она достала белое полотенце и стала вытирать слезы, не переставая при этом плакать, и в конце концов обмякла и уселась прямо на землю.

Го Жуйжэнь перестал ходить кругами, остановился в том же месте, где только что стоял на коленях, и снова плюхнулся на колени, сложив руки в приветственном жесте. Зять Чжан Тун тоже опустился на колени. Го Жуйжэнь громко сказал:

– Сына, мы с мамой заберем тебя домой.

Многочисленные прохожие стали на них коситься. Трое деревенских жителей, один подпоясанный красной веревкой, другая с белым полотенцем на талии, одетые как капуста, кричат что-то странное, да еще и плачут. Некоторые прохожие озадаченно останавливались, но большинство не удивлялись этой странности и, не замедляя шаг, проходили мимо с каменными лицами.

Они снова сели в такси. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин опустили окна, повернули головы и глазели на пешеходный мост, пока тот не скрылся из виду. Теперь неоновые огни, заполонившие улицу, ярко освещали дома, машины и прохожих, а мрачный силуэт пешеходного моста растворился в потоке света, словно тень. Слезы стариков тоже поблескивали в ночи, как жемчужины, переливаясь разными красками в ярких огнях.