Читать книгу Рождественское чудо. Рассказы современных писателей - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 6

Рождество, мама

Мать у Сереги всю жизнь была учительницей в начальных классах. Серега ее даже после школы побаивался: все-таки мать-учительница – тот еще коктейль. Да еще и характер у нее был кипучий, минуты не могла спокойно усидеть на месте.

А потом она вдруг как-то сразу состарилась, что очень удивило и Серегу, и ее саму. То, что еще недавно делалось ею шутя, вдруг оказалось тяжело, а то и просто непосильно, и ей приходилось звать кого-нибудь на помощь. Мать раздражалась, ворчала, ругалась на Серегу, на Наташку, на внуков. Макс, старший, огрызался в ответ, мать обижалась и плакала. Сереге было ее жаль до сосущей грудной тоски, но ведь время назад не повернешь…

Потом неожиданно выяснилось, что мать крестилась. К ней стали ходить старушки, жившие по соседству, носить иконы и бутылочки со святой водой, а сама она то и дело заглядывала в церковь и ставила свечки. Серега хотел поначалу пошутить: ты чего, мол, мать, всю жизнь в партию верила, а на старости лет к классовым врагам переметнулась? Потом решил промолчать. Ведь, если подумать, на что еще пожилой женщине полагаться в этой жизни? Особенно, если муж давно умер, а у детей свои заботы. И потом, бывают обстоятельства, когда мужик просто бессилен, вот как сейчас. Пусть себе делает что хочет. Серега только наказал Наташке следить, чтобы бабульки не лезли со своими разговорами к детям, и все.

* * *

Так они и жили в одной квартире: у молодых свой уклад, современный, а у матери в комнате пахнет ладаном и воском, лампада мерцает перед большеглазыми худощавыми ликами, и на тумбочке у самой кровати лежат деревянные четки. Словно и не двадцать первый век на дворе.

А в конце ноября мать слегла. Разом, как будто только этого и ждали, навалились болезни: то сердце, то давление, то почки, то прединсультное состояние… Видно было, как силы ее день ото дня тают. И ведь не старая совсем – семьдесят три года, другие в этом возрасте еще бегают. Наташка взяла отпуск, хлопотала вокруг нее…

Серега, понятное дело, дома сидеть не мог, в автобазе работа почти как на войне: то одно, то другое. Как раз перед новогодними праздниками три МАЗа, которые были посланы в область развозить подарки по детским домам и школам, застряли в Осино из-за снежных заносов. Моисеенко, старший из шоферов, звонил и просил денег, говорил, что бесплатно их кормить не хотят. Серега подозревал, что деньги нужны были не на еду, а совсем для других целей, но по правилам полагалось выслать. Пришлось идти разбираться с бухгалтерами – удовольствие небольшое, если учесть, что главной бухгалтершей работала жена Моисеенко и ее мнение насчет того, зачем мужу понадобились деньги, полностью совпадало с Серегиным. Кое-как решили это дело, оставалось ждать погоды. Серега каждый вечер смотрел прогноз и скрипел зубами, когда теледикторша, приятно улыбаясь, раз за разом сообщала: «На юго-западе нашей области – метели, снегопады…»

Ну, и другие проблемы, конечно, тоже были.

Дня за три до Нового года мать совсем перестала вставать. Лежала тихая, равнодушная, узнавать всех узнавала, но, если о чем спрашивали, ничего связного в ответ сказать не могла. Наташка испугалась и вызвала участкового врача. Врачица пришла энергичная, румяная с мороза, осмотрела мать и, выйдя в другую комнату, бодро сказала:

– Похоже на микроинсульт. Сосуд небольшой лопнул, отсюда и нарушения речи. Ну, что вы хотите – человек угасает. У одних это раньше происходит, у других позже. Да еще и такой букет болезней!

– Так ведь делать что-то надо, – заикнулась Наташка. – Может, лекарств каких купить? Деньги есть…

Врач поглядела на нее с жалостью.

– Я вам их могу пачки навыписывать, и импортных, и каких хотите. Сейчас человека можно годами на медикаментах держать. Думаете, ей это нужно? Вы же сами видите, у нее интереса к жизни уже никакого. Принимайте все как есть, лучше уже не будет. Купите мазь от пролежней, продолжайте давать фурадонин, пирацетам… И с боку на бок ее почаще переворачивайте, чтобы циркуляция не нарушалась. Глядишь, еще месяц-другой протянет. По крайней мере в праздники хоронить не придется.

Серега, узнав про такие дела, долго сидел на кухне, курил в форточку и думал. Дым неохотно выползал из теплого дома в темное морозное небо. Было как раз время «собачников», и то и дело вечернюю тишину прорезал звонкий лай какой-нибудь шавки, которую вывели погулять.

За последнее время Серега как-то притерпелся к мысли, что матери осталось недолго. Разговоры у них происходили редко и получались однообразными: как дела, нормально, как себя чувствуешь, нормально, хочешь чего-нибудь, не хочу… Поэтому он уже смирился с тем, что однажды ее не будет рядом. Вообще не будет на земле. И все равно – то, что это произойдет так скоро, выбило его из колеи.

Он пытался представить опустевшую комнату матери. Делалось холодно, и почему-то казалось, что даже в этой пустой комнате будет все равно витать запах лекарств или ладана – для Сереги и тот и другой были запахами болезни и смерти. Еще его угнетало, что придется писать о смерти матери старшей сестре Тоне.

* * *

Тоня жила на другом конце России, в Курске. Когда-то муж-майор вдоволь повозил ее по стране и по миру. Была она и в Чехии, и в Германии, и еще где-то, пока отовсюду не вывели российский контингент. Майор был неплохой мужик, но, к несчастью, слабый до выпивки. Возвращаясь домой после одной офицерской вечеринки, он куда-то не туда свернул, и наутро его нашли замерзшим далеко в пригороде. Тоня в ту пору уже болела ревматизмом и, когда случались обострения, передвигалась с трудом. У нее был один сын, тоже военный, неженатый, который исправно помогал деньгами, но все время был в отлучках. Большую часть времени она жила одна. Серега тоже иногда слал ей деньги, звал назад в Сибирь, но ей больше нравился Курск.

Изредка они друг другу звонили, но чаще обменивались письмами по прежней моде, которая в современной жизни, кажется, сходила на нет. Из переписки Серега знал, что сестра, как и мать, с горя обратилась в веру, поставила в доме иконы, читает по вечерам Библию и все такое.

Серега представлял, как он садится писать сестре письмо. В какие слова можно будет уместить то, что должно случиться? «Тоня, мама умерла». Или: «Тонечка, померла наша мама». Так просто и сухо, как будто не человек ушел, а бумажная кукла порвалась. Два-три словечка – и все, так получается? А ведь это целая жизнь была, которая задолго до их с сестрой появления на свет началась. И сколько в ней для них неизвестного, и так ему теперь и оставаться неизвестным… А про похороны как писать? Тонька вообще слезами обольется. Скажет: что же ты, Сергуня, не мог для родной матери выражений потеплее подобрать? Беда, одно слово.

Серега курил, вздыхал. Лучше все-таки написать, чем по телефону. На похороны Тоня приехать не сможет, она в магазин и то соседей просит сбегать. Письма теперь быстро ходят – дня три, и все… Пусть там у себя помолится, или что там у них, христиан, положено делать. Ну, да это потом, а сейчас… Эх, мамань, что же ты так торопишься-то, а? Пришла Наташка, обняла. Она у Сереги была понимающая, спокойная, не то что некоторые. Ему иногда странно было слушать, как другие мастера или водители в автобазе говорили про своих жен: как будто не домой после работы собирались, а в пещеру с тигром-людоедом. Наташка скандалов не закатывала, даже когда Сереге случалось прийти домой навеселе. Обижалась иногда, конечно, но быстро отходила. Серега ее тоже старался беречь.

Постояли немного, обнявшись и не говоря ни слова. Да и что скажешь? Когда чужие старики умирают, и то жалко. А тут – родная мать.

* * *

Новый год в этот раз получился совсем тихим и каким-то бестолковым. Мишка, младший сынок, четырехлетний, конечно, радовался конфетам в детсадовском подарке. Долго не шел спать, все хотел дождаться, когда Дед Мороз нагрянет, чтобы положить под елку сюрприз посолиднее. Наконец заснул, забравшись под одеяло в рубашке и штанах: видно все-таки собирался тайком подсматривать в щелочку. Четырнадцатилетний Макс, поскучав некоторое время с родителями, сразу после двенадцати ушел к друзьям. Мать, намучившись за день, спала после таблетки снотворного. За столом, на котором хватало и закусок, и солений, и всего, что хочешь, остались только Наташка с Серегой. Посидели еще с часок, вяло переговариваясь и поглядывая на мелькающую пестроту в телевизоре.

В душе было пусто и тихо, совсем не празднично.

– Сидим, как на похоронах, – попробовала было пошутить Наташка, но тут же осеклась.

Серега махнул рукой.

– А Новый год для нас теперь и есть похороны. Еще один год своей жизни профукали. В детстве хотелось вырасти поскорее, вот мы и радовались: опять Новый год, Дед Мороз, ах-ах! Ждали чего-то… А теперь – чего ждать? Все подарки, можно сказать, уже получены.

– Скажешь тоже! – укорила жена. – У тебя двое детей растут. Дождешься еще подарков, не волнуйся!

– Да я чего? – смутился Серега, понимая, что последние несколько дней он был слишком занят своими мыслями и сыновьям не больно-то уделял внимание. – Пусть растут. Там поглядим.

* * *

Не ожидали, но после праздников матери стало лучше. Она полусидела на кровати, улыбалась, хорошо ела. Смеялась, когда Мишка, радуясь бабушкиному вниманию, катал по ее одеялу подаренный Дедом Морозом гоночный автомобильчик. С речью, правда, проблемы только усилились – мать что-то лепетала, но что, почти нельзя было разобрать. Лицо у нее заметно похудело, и глаза на нем казались больше, блестели заметнее.

– Надо, наверное, священника позвать, – задумчиво сказала Наташка однажды за обедом. Была суббота, выходной. – Раз она верующая… Что у них вообще положено делать, когда человеку уже немного осталось?

– Я-то почем знаю? Придут ее знакомые бабульки, спроси.

Как по заказу, две старушки уже топтались на пороге. Посидели с больной, поговорили с Наташкой и вдруг направились к Сереге.

– Рождество скоро, – начала одна без долгих предисловий. – Сегодня уже четвертое января.

– И чего? – буркнул Серега, откладывая газету. Он не знал, как разговаривать с этими женщинами, их всегда принимала и поила чаем Наташка.

– В храм бы маме вашей, – просительно вступила другая бабулька. – На всенощную…

– Да вы думаете, о чем говорите? – возмутился Серега. – Какая всенощная? Она из дому уже два месяца не выходит!

– Так ведь ненадолго, на часок всего! Мы вам и креслице на колесах раздобудем. Ирочке хорошо будет, вот увидите. Она так всегда праздничные службы любила…

– Угу, а обратно ее на «скорой» доставят? Зовите попа на дом, если надо, но везти ее я никуда не дам. Вы, может, уже с десяток таких подружек схоронили, а у меня мать одна.

Серега и сам понял, что сморозил что-то не то, но уж очень его разозлило их предложение.

Старушки хоть и заметно погрустнели, упрямиться не стали. Быстро попрощались и ушли. Серега пробовал еще почитать, потом с досадой отложил газету. Зашел к матери. Наташка как раз взялась ее кормить обедом, уговаривала, как ребенка:

– А вот еще ложечка… И еще разок рот откроем…

Мать слушалась. Суп иногда проливался ей на подбородок, капли скатывались на клеенчатый передник в мелких веселых розочках.

Серега оторвал взгляд от лица матери и посмотрел выше, где на стене красовались в узких деревянных рамках несколько фотографий. Мать была на них молодой, полной сил. На почетном месте висел самый старый снимок – самый первый ее класс, лет пятьдесят назад. Рядом – более поздний: какой-то слет учителей еще в советские времена. Вот мать ведет урок математики – на доске за ее спиной прикреплены пять раскрашенных бумажных груш. Вот она с бывшими выпускниками, которые уже на голову-полторы выше ее… Серега вздохнул так глубоко, что заболело сердце, и тихонько вышел.

На ковре в гостиной сидел Мишка и возил руками в ящике с кубиками. Кубики гулко ворочались, бились о фанерные стенки, некоторые выскакивали и падали на пол. С каждым новым вылетевшим деревянным бруском сын издавал торжествующий крик. Видно, в том и был смысл его игры, чтобы выбросить из ящика как можно больше кубиков. Отца он даже не заметил. Серега позавидовал сыновней беззаботности. Пусть, пока маленький, порадуется.