Читать книгу Точки непостижимого. Современный рассказ - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 12

Рассказ

Сначала идёт Ютаза, через десять минут – Уруссу. Крохотные станции, где поезд останавливается всего лишь на две минуты. Ютаза по-татарски означает «поселение чужаков», а Уруссу – это «русская вода». От Уруссу рукой подать до ковыльного и чертоположного Шайтан-поля – места, где я родилась. Меж четырьмя деревнями – Муллино, Туркменево, Нарышево и Заитово, – где бугры да воронки, полынь, тысячелистник да колючий скуластый татарник с его пушистыми сиреневыми головками, раскинулось ветристое подковообразное поле – со своей легендой и своими неразгаданными тайнами, поле, где исчезали лошади и овцы, терялись люди, бродила нечистая сила… Где с самых древних времён из расщелин местных склонов и оврагов сочилось вязкое и чёрное «земляное масло».

А в начале прошлого века цивилизация, свободная от суеверий и страхов, смело и ловко спустилась к девонским пластам и освоила здесь месторождение нефти. Был заложен посёлок нефтяников, в который потянулись из самых разных уголков страны молодые романтики, первооткрыватели, специалисты, рабочие, колхозники и конвоируемые переселенцы. Устав от послевоенной деревенской нищеты, сюда приехали на заработки и мои бабушка и дедушка. А в пятьдесят седьмом году в ветхом и тесном бараке у них родилась моя мама. А двадцать лет спустя, совершая закономерный круговорот поколений, у моей мамы родилась я. И жили мы долгие годы на заитовской горе на пятидесяти квадратных метрах щитового дома: бабушка, дедушка, мама, папа, я и мамин брат. Газ и печка. Огород, баня, сарай. Коровы, куры, кролики. Яблоня, клубника, редиска.

Где-то неумолимо отщёлкивают часы, минуты и секунды. А заитовская гора – место вне времени, место паломничества и благодати – и Мекка, и Медина, и камень святой Каабы… В эпоху моего детства она была сплошь усыпана душицей и лютиками. Душицу мы собирали, сушили на солнце и заваривали в чай. Бабушка белила чай молоком, вынимала из печи горячие капустные пироги…

На самой вершине заитовской горы было несколько колец – обводные тропинки захоронений безымянных немецких военнопленных. Вечерами мы с Алёнкой бегали по ним, играли в салки и ожидали, когда возвратится с пастбища табун. Коровы приходили к закату, тыкались мордами в калитки, болезненно и жалобно мычали. Солнце садилось под ритмичное и тёплое журчание парного молока, струящегося в железное ведро. А потом мы с Алёнкой пили молоко, жадно, наперегонки.

Собственно, гора эта – ещё не Заитово, а только его начало, старый Первомайский посёлок. До моего рождения гора была пологой, и по её западному краю проходила Дорога Плача – на кладбище. В семидесятые годы западную сторону срезали, и мы с мальчишками радостно бегали по опасному отвесному краю, прятались под обрывом. А на Дороге Плача выстроили новый микрорайон.

С этой горы хорошо видно, как встаёт и опускается солнце. Летом – красным пылающим диском. Зимой – мёрзлым, взъерошенным комом. Подъём и спуск тут можно совершать бесконечно – и даже босиком. Как в то трагическое утро: пылающий диск на востоке и шорох камушков под бабушкиными галошами. Я бежала в них с горы – вниз по Краснодонской улице. Бежала и исчезала без оглядки душа. Тяжко и медленно перемещалось тело – вдоль осевших и полинялых деревянных домов. Четыре часа утра. Только что ушла тёмная и тихая августовская ночь, когда неистово блистали звёзды и ильинский месяц. Ещё не проснулись петухи, ещё не раскрылись цветки чистотела. Тишина – и шорох дорожных камней. И каждый шаг вниз – как будто бы целый год моей ещё не растраченной жизни. А впереди – вечный огонь. Факел нефтегазодобытчиков.

В то утро смерть так близко коснулась меня, сидела рядышком, вопросительно заглядывала в глаза, холодным безмолвием проходила мимо. И уводила жизнь. Жизнь, которой уже никогда не понадобятся ни галоши, ни грабли, ни гребень…

Бабушка умела красиво плести косы, и женщины ходили к ней заплетаться после бани. Она умела добротно прясть и вязать. Она могла в одиночку перекопать огород и засадить его овощами. Она работала на полях и на стройках. Она умела доить и принимать телят. Она умела косить и метать стог. Она умела верить и терпеть. Долготерпение до надрыва – это про неё. Молчать и никогда не жаловаться на жестокую, немилостивую судьбу. Это где-то в других параллелях существовали кавалеры, мороженое, кино. Это где-то за морями и океанами пили шампанское и говорили друг другу комплименты. Там – душились, рядились, влюблялись. Здесь же – чёрная работа в две смены. Четыре класса образования, трудное чтение и письмо. Скорый на расправу дед. Коровы, огород да кухня. Скомканное, изувеченное, изношенное существование. Это снаружи. А внутри – и разнотравье, и овечья шерсть. Она – это чай с душицей и волосы, выполаскиваемые ромашкой. Это мельница, это журчание воды в жерновах. Это милые жёлтые цыплятки, для которых так отрадно рубить и истончать ножом варёное яйцо…

Помнишь нашу последнюю зимнюю встречу? Мы шли с тобою тротуаром. На перекрёстке затихли машины. Скрипел под подошвами свежий и хрусткий январский снег. И в этот миг хлынула близкая и яркая волна воспоминаний – воспоминаний августовского утра. Красный свет светофора – как красный диск солнца, красный свет пешехода – как вечный огонь. Ты говорил что-то привычное о расхождении в разные стороны. Я не могла подобрать ни слова в ответ. И этот путь для меня – как краснодонский спуск. Каждый шаг – это день нерастраченной жизни. А рядом, за спиной проходила смерть, косила луга и долины в нашем давно уже выжженном мире. Метала в стог – и бросала в геенну огненную. И всё это – спуск…

А краснодонский подъём – невелик и недолог. Шесть домов от Первомайского перекрёстка. Восхождение к истокам и собирание сил от притоков. Как будто бабушка отправила меня в магазин, и я возвращаюсь обратно – с барбарисовыми леденцами. Или петушками за пять копеек, среди которых таким редким счастьем было найти и купить зелёный…

Мои родители построили дом на границе Зелёного посёлка и Муллино. Это всё тот же город – и до центра пятнадцать минут пешком. Законные шесть соток для одноэтажного кирпичного жилища. Три комнаты и веранда. В четырнадцать лет в пылу ссоры с матерью я сбегу отсюда в ночной город. Пустыми и хищными закоулками доберусь до магазина «Уют», а оттуда – по проспекту до кладбища и – в гору. Шесть километров до бабушки. Она меня ни о чём не спросит, но всё поймёт. Бестелефонное и бессвязное время. Родители долго будут искать меня по подругам и только позже приедут сюда. Я буду уже спать. Своеволие – живой, узнаваемый сюжет.

И нет такой силы, чтобы вычеркнуть последние годы моей жизни. Вычеркнуть и поставить точку. Мы теперь так далеки друг от друга, что это не просто разные стороны, а разные смертные жизни. И вечный огонь – как факел нефтегазодобытчиков. Как вечная память.

Мне будет пятнадцать, когда наступит зарничное и заресничное августовское утро. Красивое, бессонное утро.

И будут шуршать камушки под подошвами резиновых галош. Я буду бежать вниз, а рядом будет скользить освобождённая, вольноотпущенная женская душа. Пахнущая ромашкой и душицей…

А накануне… Накануне ей приснилась первая любовь. Любимый, давно уже умерший, пришёл к ней, стоял у забора, улыбался и звал: «Я же говорил тебе, Лена, ты всё равно станешь моей…»

Легко скользит и ускользает вольноотпущенная женская душа… Что ещё я не видела в этой жизни? Что держит так меня здесь? Я видела смерть и сотворила рождение. Дважды лежала под ножом хирурга. Видела и красоту, и безобразие. Сама создавала и то, и другое. Любила. Любила сильно. Ненавидела. Столкнулась с предательством, но знала и преданность. Разве я увидела не все грехи человеческие, а некоторые из них и познала? Что удерживает меня в этой жизни? Что сковывает и оковывает душу, заставляя её выполнять несправедливую повинность, вынашивая и изнашивая тело? Мне ли делать, что должно? Пусть ли будет что будет?

Но я знаю, что нужно терпеть. И научиться ждать. Ждать долго и ждать упорно. Мига, момента, когда мелькнёт в воздухе коса и упадёт иссохшая былинка. А накануне… Я знаю и верю, что мне приснишься ты… Будешь стоять у забора, улыбаться и звать… И скажешь: «Пора…» Тогда я буду точно знать… Тогда так легко будет скользнуть вольноотпущенной женской душой… Плыть под шорох камушков… Рядом с маленькой девочкой, которая век спустя будет так же долго ждать сочельника, ждать кануна, ждать такого же сна, чтобы высвободиться, и чтобы тоже плыть… Под шорох камушков, к восходу солнца, исчезая в слоистом течении вечного огня… Всё будет так непременно: и красный диск, и шуршание дорожного гравия, и вечный факел… Я буду ждать… Долготерпением до надрыва… Терпеть и ждать…