Читать книгу Экономические и социальные проблемы России №1 / 2012 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 2

Н.А. Макашева

Мировой финансово-экономический кризис 2008–2010 гг. стал едва ли не самым значительным экономическим событием последних 30 лет. Он не только явился вызовом экономической политике, но стал своеобразной проверкой экономической теории. Ее состояние, возможности и перспективы активно обсуждаются не только в профессиональном сообществе, но и в обществе в целом. Предмет обсуждения и характер возникающих при этом вопросов вряд ли позволяют надеяться на получение однозначных ответов. Однако некоторые осторожные предположения высказать все-таки можно.

Об экономической науке в исторической перспективе

Современная экономическая наука является достаточно зрелой научной дисциплиной. Это определено ее 250-летней историей, на протяжении которой развивались теоретические и прикладные исследования, совершенствовался инструментарий, обогащалась база фактических данных, формировалось научное сообщество, определялась ее роль в современном мире. Экономическая наука сегодня выполняет несколько функций. Самые важные из них – получение объективного знания о современной экономике и ее прошлом, использование этого знания для целей регулирования и ведения бизнеса. Кроме того, экономическая наука выполняет идеологическую, социально-психологическую и просветительскую функции.

В отличие от ситуации, которая имела место 100 лет назад, сегодня экономическая наука не только исследует экономический мир, но и формирует его. Об этом 40 лет назад писал К. Боулдинг: «Наука движется от чистого знания в сторону контроля, иначе говоря, в направлении реализации того, чтό она знает…» (8, с. 3). Он считал, что это в разной степени справедливо в отношении любой науки, в том числе и естественной, но в отношении экономической подобное утверждение верно в высшей степени. К этим словам можно лишь добавить, что в настоящее время связь между экономической наукой и миром экономики стала очень сложной, многосторонней и многообразной. Признавая этот факт, макроэкономисты пытаются в своих построениях учесть данное обстоятельство. В частности, это означает, что агенты принимают во внимание возможные действия экономических властей, а власти, со своей стороны, должны принимать во внимание ожидания агентов и учитывать, как их собственные сегодняшние решения могут повлиять на их же действия в будущем (12).

Активная роль экономической науки осознается и обществом в целом: кризисные явления в экономике воспринимаются теперь как вызов не только практической деятельности экономистов и политиков, но и самой экономической науке. Одним из ярких следствий нынешнего кризиса стало то, что наряду с плохими политиками, алчными финансистами и недальновидными законодателями виновниками кризиса называют экономистов. На них возлагают вину за плохие советы, хотя сами экономисты в неудачах склонны винить политиков, плохо использующих правильные идеи экономистов. Однако ставится и более общий вопрос о надежности экономического знания и инструментов, которыми экономисты владеют, высказываются упреки (обоснованные или не очень) в профессиональной некомпетентности и даже неэтичном поведении экономистов.

Острота критики и обвинения в адрес экономистов объясняются не только тем, что экономисты не смогли предвидеть кризис 2008–2010 гг., причем даже тогда, когда он уже фактически начался, и быстро с ним справиться, но и тем, что был нанесен удар по вере в экономическую науку и доверию к экономистам, которые складывались в обществе на протяжении нескольких десятилетий. Этот процесс начался после Второй мировой войны, когда рост благосостояния и отсутствие разрушительных кризисов (в то время как еще была жива память о Великой депрессии и других экономических катастрофах недавнего прошлого) связывались в общественном сознании с правильной экономической политикой, опиравшейся на надежную теорию.

Экономическая наука, все в большей мере использовавшая инструментарий, аналогичный инструментарию естественных наук, стала восприниматься как настоящая наука, на которую общество может положиться при решении сложных проблем. Утверждению подобных представлений активно способствовали и сами экономисты, стремившиеся занять особое место среди представителей общественных дисциплин и преуспевшие в этом деле.

Не вызывает удивления тот факт, что из всех общественных наук только по экономике присуждается Нобелевская премия (премия им. А. Нобеля). Она не была и не могла быть учреждена самим А. Нобелем, поскольку в его время экономическая наука скорее воспринималась как искусство, нежели полноценная наука. Но тот факт, что премию стали присуждать и произошло это в 1968 г. (заметим, на пике повышательной волны, понимаемой в самом различном смысле), свидетельствует о признании высокого научного статуса этой дисциплины и ее общественной значимости.

Разумеется, внутри экономической науки всегда существовали различные школы и направления, споры между которыми порой обострялись, выходили за пределы научного сообщества, приобретали политическую и идеологическую окраску, получали общественный резонанс. Однако период с окончания войны до 1970-х годов был временем согласия, выразившегося в неоклассическом синтезе, который утвердил некую общую платформу в области теории и практики. Эта платформа характеризовалась не совсем безупречным с точки зрения логики соединением неоклассики и кейнсианства и предполагала смягчение позиций обеих сторон. Неоклассики признали возможность существования вынужденной безработицы и возможность с помощью кейнсианских методов с ней справиться и фактически приняли кейнсианскую макроэкономическую теорию. Кейнсианцы согласились сохранить гипотезу рационального поведения при меньшей гибкости цен, чем предполагали исходные неоклассические модели, и согласились «отдать» неоклассикам микроэкономическую теорию. Возникшая методологическая дихотомия создавала потенциальную опасность разрушения консенсуса, хотя и стимулировала обе стороны на поиск более совершенных моделей в рамках собственных подходов.

В 1970–1980-е годы под влиянием внешних факторов и внутренних противоречий консенсус разрушился. До известной степени это была победа неоклассики, которая отыграла позиции у кейнсианства и в области теории отстаивала строгие гипотезы эффективности рынка и индивидуальной рациональности (включая гипотезу рациональных ожиданий). В области политики неоклассика выступала против активного регулирования по кейнсианским правилам. Ее золотым веком можно считать 1980–1990-е годы, когда макроэкономические процессы объяснялись с позиций микроэкономики, а в области практической политики поддержку получила либеральная доктрина.

Вместе с тем отступившее кейнсианство продолжало развиваться и трансформироваться, причем не только под напором критики извне, но и вследствие внутренних процессов. Кейнсианцы признали необходимость более развитой микроэкономической основы своей макроэкономики, важность исследования поведения агентов в условиях неопределенности, несовершенной конкуренции и других процессов, которые выпали из рассмотрения как в упрощенном варианте кейнсианства, так и в неоклассическом синтезе. Они обратились к исследованию ситуации незанятости, не прибегая к предпосылкам жесткости, признали возможность инфляции до достижения полной занятости, важность денег и денежной политики и т.д. Возникло новое кейнсианство, которое многим представлялось возвращением к истинному Кейнсу и одновременно более реалистичным подходом.

Со своей стороны, представители новой классики, отвечая на кейнсианскую критику, сделали определенные шаги, несколько отступая от строгих гипотез эффективности рынков и рациональности. Они признали возможность неполной расчистки рынков и необходимость исследовать причины возникновения подобной ситуации. Для этого пришлось включить в рассмотрение различного рода факторы, как касающиеся индивидуального поведения, так и институциональные. Последние рассматривались как возможная причина того, что цены длительное время могут отклоняться от значений, обусловленных фундаментальными переменными. Это означает, в частности, что рациональные инвесторы могут достаточно длительное время двигаться в русле сложившегося тренда, а этот тренд не будет подвергаться коррекции. Отсюда возможность возникновения финансового пузыря и других ситуаций, которые исключаются строгими гипотезами эффективности и рациональности.

Практическим следствием строгой приверженности этим гипотезам было положительное отношение к изменениям, происходящим в два последних десятилетия на финансовом рынке. Особенно последовательными были представители финансовой теории, для которых убежденность в том, что финансовые рынки всегда устанавливают правильные цены, в практическом плане означала следующую максиму: не только ради собственного благополучия, но и с точки зрения общественного блага менеджерам следует заботиться исключительно о рыночной капитализации своей компании.

Движение в сторону нового консенсуса, «нового» неоклассического синтеза, который часто называют «новым денежным консенсусом», было особенно заметным в 1990–2000-х годах и проявлялась прежде всего на уровне теории (34; 35, с. 5). Не в последнюю очередь это было связано с развитием формального инструментария, созданием более совершенных моделей, использующих новые компьютерные технологии, появлением новых данных и т.д.

Следует заметить, что в зрелой науке инструментарий всегда играет важную роль в определении направления теоретических и прикладных исследований. Благодаря начавшемуся еще в 1930-х годах процессу формализации экономической науки сформировалась область теории, развивавшаяся относительно независимо от практических и политических вопросов. Сегодня для многих экономистов формальная сторона и техника исследований стали важнее идеологии. В этой области оказались задействованными значительные интеллектуальные силы, а дискуссии ведутся главным образом по таким вопросам, как возможность применения тех или иных моделей, характер предпосылок и выводов, надежность прогнозов, качество эмпирической базы и т.д. Подобные вопросы могут обсуждаться только в рамках профессионального сообщества, более того, узкими специалистами, и далеко не всегда понятны даже экономистам из других областей, не говоря уже о широкой аудитории.

Благодаря движению в сторону смягчения теоретических разногласий и развитию формального инструментария в начале 2000-х годов состояние экономической науки в целом и макроэкономики как ее наиболее обращенного к практике раздела выглядело обнадеживающим. Ситуация очень напоминала золотые годы неоклассического синтеза.

«Примерно за 10 лет до кризиса макроэкономисты вновь, казалось, знали, что они делают. Их представления воплотились в новом типе работающих моделей экономики, названных динамическими стохастическими моделями общего равновесия (DSGE)» (31). Крепла убежденность в том, что макроэкономика способна давать надежные ориентиры экономической политике, считалось, что «с точки зрения практики ее центральная проблема преодоления депрессии уже решена и решена на многие десятилетия» (24, с. 1).

В течение нескольких десятилетий отношения между экономическим сообществом и обществом в целом строились в основном на доверии к экономической науке и экономистам. И бизнес, и правительственные структуры стремились взять на работу выпускников университетов, специализировавшихся на теории игр, эконометрическом моделировании, статистике и т.д. Что касается публики, то экономисты считались заслуживающими большего доверия, чем политики.

Экономисты, конечно, понимали свою значимость и ощущали ответственность. Однако ответственность они понимали прежде всего как ответственность перед профессиональным сообществом за логическую стройность теоретических и качество эмпирических исследований. Начавшийся в 2008 г. кризис внес коррективы в эту ситуацию.

Разногласия внутри экономического сообщества и проблема ответственности

Недовольство состоянием дел в экономике и убежденность людей в причастности экономистов, по крайней мере некоторой их части, к возникновению кризисной ситуации; новые возможности коммуникации, которые открыл Интернет; наконец, экономическая грамотность людей, созданная во многом самими же экономистами, – все это привело к тому, что вопросы, касающиеся экономической науки и профессиональной деятельности экономистов, стали предметом обсуждения широкой общественности. Экономистам пришлось оправдываться, внутри профессии наметился раскол. Представители различных направлений пытались доказать свою правоту и возложить вину на оппонентов. Хрупкий консенсус дал трещину. Разногласия внутри профессии обострились и вышли наружу. Для стороннего наблюдателя, т.е. для публики, это стало еще одним поводом сомневаться в надежности того, что делают экономисты.

Наиболее жесткой критике, естественно, были подвергнуты последовательные сторонники идеи рыночной эффективности и рациональности: Р. Лукас, Е. Фама, Дж. Кохрейн, О. Бланшар1 и др. Их обвинили не только в неспособности предвидеть кризис даже за несколько месяцев до его начала, но и в высокомерном пренебрежении реальными проблемами, неспособности критически отнестись к накопленному знанию и инструментарию, увлеченности формальными построениями и т.д. Со своей стороны, эти экономисты одновременно отстаивали справедливость своих базисных теоретических принципов и упрекали практиков в плохом применении моделей.

Высокую активность в обсуждении состояния экономической науки проявили представители старших поколений, выступившие с резкой критикой доминирующего подхода в макроэкономике. Р. Солоу и К. Эрроу, Дж. Стиглиц и П. Кругман, известные своим вкладом в развитие экономики как абстрактной дисциплины и в совершенствование ее формального инструментария, напомнили о важности социальной перспективы рассмотрения экономических процессов, об опасности чрезмерной специализации науки, безграничной веры в сконструированные самими же макроэкономистами модели. Они поставили вопрос об ответственности экономистов не только перед профессиональным сообществом, но и перед обществом в целом.

Было бы неверно утверждать, что в истории экономической науки вопрос о социальной ответственности экономистов и влиянии запросов общества на развитие теории не возникал. Еще Дж. М. Кейнс связал изменение временного горизонта теории с необходимостью дать ответ на важную с точки зрения общества проблему – вынужденной безработицы. Это понятие отсутствовало у неоклассиков и было введено Кейнсом в рамках краткосрочного анализа. Кейнс говорил об ответственности экономистов перед обществом, имея в виду необходимость исследовать актуальные проблемы (безработицу и спад производства), и призывал ради этого пересмотреть старую теорию. При этом в правильности своей позиции он пытался убедить прежде всего профессиональных экономистов, но не общество или политиков.

Сегодня проблема ответственности экономистов перед обществом приобрела несколько иной оттенок и другой масштаб. Был поставлен вопрос о том, способны ли экономисты критически оценивать возможности своей науки, а не просто убеждать общество в абсолютной надежности своих теорий и моделей. Более того, прозвучали обвинения в том, что, используя обширный арсенал различных средств, они создавали в обществе ложное впечатление, что предпосылки их моделей отражают свойства реальной экономики, а не являются лишь предположениями, часто сделанными ради удобства анализа. Экономистов также обвиняли, что при использовании полученных выводов на практике они недостаточно учитывали их условный характер. Иными словами, экономистов упрекают в том, что они, например, недостаточно настойчиво напоминали, что их убежденность в невозможности финансового краха базируется на гипотезах эффективности рынка и рациональности агентов, которые далеко не всегда отражают реальное положение дел.

Было высказано мнение, что экономисты должны нести не только профессиональную, но и этическую ответственность, которая предполагает необходимость информировать общество об ограниченности моделей и возможном неправильном использовании их результатов (2, c. 13). Заметим, однако, что критики не указывали конкретных способов осуществления подобного требования.

Далее, был поставлен вопрос и об объективности экономистов, их политической и идеологической нейтральности. Дж. Стиглиц, например, считает, что экономисты часто оказывались активными игроками на определенном идеологическом поле (4, c. 288). В этом утверждении нет ничего ни удивительного, ни даже опасного. Экономисты, разумеется, могут иметь определенные политические и идеологические предпочтения. Проблемы возникают, когда эти предпочтения влияют на их деятельность как ученых и экспертов.

В свое время Л. Вальрас, а также некоторые представители старой австрийской школы личным примером показали, что теория и политические предпочтения ее автора могут лежать в разных плоскостях. Однако во времена Вальраса теоретические разработки в целом были далеки от практики. По мере того как экономическая наука превращалась в реальную силу, влияющую на экономическое и социальное устройство, экономисты все больше вовлекались в политику. Специфика экономической науки как любой социальной дисциплины состоит в невозможности контролирующего эксперимента, а ее отличительная особенность – в том, что ее рекомендации непосредственно затрагивают интересы людей. Поэтому в истории экономической науки не наблюдается ни полного отказа от господствующей парадигмы, ни единодушного признания новой.