Читать книгу Политическая наука №2/ 2018 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 3

С.Г. Айвазова7

Аннотация. В статье анализируются вопросы взаимосвязи / взаимозависимости сфер политического и гендерного. По рецепции мыслительных разработок классиков политической социологии Х. Арендт, П. Бурдье и др. описываются механизмы разведения структур «политического поля» и «зоны власти» как публичного – маскулинного, где бытуют свобода, равенство, право голоса, и приватного – феминного, где господствуют необходимость, неравенство и насилие. На этой основе автор показывает, каким образом гендерная поляризация и субординация превращаются в акты символического насилия, обеспечивающего стабильность социальных иерархий даже тогда, когда социальные и политические изменения ставят под вопрос само их существование. В качестве примера используется тема гендерного передела политического поля, ставшая в повестку дня в Новое время и получившая в наши дни особую актуальность и значимость для развития социальных практик всех тех, кто стремится к обретению политической субъектности.

Ключевые слова: политическое поле; власть; гендер; гендерное равноправие; габитус; символическое насилие.

S.G. Ayvazova

Gender: the border and / or dimension of the political field. Rereading the classics

Abstract. The article analyzes the relationship / interdependence of politics and gender. According to the reception of reflections of classics of political sociology, such as H. Arendt, P. Bourdieu and others, the mechanisms of differentiation between structures of «political field» and «zone of power» are described in terms of public – masculine, where freedom, equality, voting rights exist, and private – feminine, dominated by need, inequality and violence. On this basis the author shows how gender polarisation and subordination become acts of symbolic violence that ensures the stability of social hierarchies even when social and political changes call into question their very existence. As an example, gender redistribution of political field is considered, which became relevant in the modern era and has recently acquired a special relevance and significance for the development of social practices of those who seek political subjecness.

Keywords: political field; power; gender; gender equality; habitus; symbolic violence.

Вопрос о взаимосвязи / взаимозависимости «гендерного» и «политического» трактуется и описывается исследователями по-разному: одни считают гендер границей политического поля; другие видят в нем одно из его измерений; третьи включают в анализ «политического» обе эти характеристики. В этой работе мне хотелось бы уточнить, как рассматривали разные грани этого вопроса классики гендерной и политической социологии с тем, чтобы найти в их подходах некий общий знаменатель, позволяющий полнее раскрыть особенности и способы бытования и гендера как института, и феномена политического поля как сложного, дифференцированного, многомерного пространства.

Начну с самых общих определений того, что такое: а) «граница», б) «измерение». Толковый словарь русского языка Ушакова называет «границей» «линию водораздела между двумя владениями, областями». Кроме того, поясняется, что «граница – это предел, допустимая норма» [Граница]. Понятие «измерение», в свою очередь, определяется через глаголы: «измерить – измерять. 1. Измерение роста. 2. Измеряемая величина, протяжение (мат.). Куб имеет три измерения: длину, высоту и ширину» [Измерение], т.е. измерение позволяет делать заключения о величине, размерах чего-либо. Судя по определениям, явление физическое не может быть одновременно и границей, и измерением. Однако с социальными явлениями все выглядит не так однозначно – они способны парадоксальным образом сочетать в себе обе эти характеристики. Но прежде чем это показать, для ясности анализа имеет смысл остановиться еще и на том, как трактуются в классической литературе понятия «политического» и «гендерного».

Пьер Бурдье, автор концепта «политического поля», видел в нем и «поле символической борьбы, где профессионалы представления (во всех смыслах этого слова) противостоят друг другу по поводу какого‐то иного поля символической борьбы». И место, где «в конкурентной борьбе между втянутыми в нее игроками рождается политическая продукция: программы, анализы, комментарии, концепции, из которых и должны выбирать обычные граждане, низведенные до положения «потребителей», и «тем скорее рискующие попасть впросак, чем более удалены они от самого места подобного производства» [Бурдье, 1993, с. 182]. В этом поле и вокруг него специфическим образом выстроены позиции (у Бурдье – «диспозиции», «dispositions») тех, кто властью обладает (доминирующий), и тех, кто лишен власти (доминируемый). Первые (игроки в политическом поле) навязывают вторым (потребителям, очевидно, находящимся за его границами) свое видение картины мира, распределения политических сил, признания или непризнания механизмов легитимного и символического насилия. Российский социолог А. Филиппов уточняет, что в политическом поле «люди противостоят друг другу как группы», которые вступают в жесткую политическую борьбу, и в случае победы переопределяют, или «переучреждают», сложившийся политический порядок [Филиппов, 2013]. То есть в этом поле действуют только те, кто способен существовать и бороться в нем «как группа». А как воздействуют, и воздействуют ли, на политическое поле те, кто не могут сложиться в «группу», а потому находятся вне него?

Возникающие недоумения имеют непосредственное отношение, в числе прочего, к проблеме гендерных характеристик политического поля – как его границы и (или) его измерения. Сама эта проблема предопределена тем, что гендер, в первую очередь, является институтом, который предназначен для воспроизводства властных отношений социального неравенства, обусловленного разными статусами (диспозициями) мужчин и женщин. На этом основании политический историк Дж. Скотт делает заключение, что «политика конструирует гендер, а гендер конструирует политику» [Скотт, 2001 а, с. 426]. Политические подходы и решения определяют характер нормативных предписаний для тех или иных иерархически выстроенных социальных ролей, назначаемых мужчинам и женщинам. Эти роли, в свою очередь, становятся основой для социального конструирования биологической реальности. Иными словами, «политическая история… разыгрывается на поле гендера» [там же, с. 430]. Везде и всегда, пока сохраняются гендерные иерархии. И с этой точки зрения гендер не может не быть измерением политического поля.

Но наряду с этим Дж. Батлер, одна из основательниц гендерной политологии, рассматривает гендер, прежде всего, как институт, четко разводящий мужское, «маскулинное», которое кодируется как собственно «политическое», публичное, и женское, «феминное» – как приватное, «до-» или «вне-» политическое. То есть «конститутивное внешнее» по отношению к основному, фиксирующее границы политического поля [Дж. Батлер, 2001, с. 256]. Дж. Батлер подчеркивает: «Основания политики (универсальность, равенство, правовой субъект) выстроены через акты немаркированных расовых и гендерных исключений и путем слияния политики с публичной жизнью, где приватное (репродукция, сфера феминного) раскрывается как до-политическое» [там же]. Значит, гендер – это граница политического, символически разделяющая мир на «игроков» в политическом поле и «потребителей», которым приходится вольно или невольно подчиняться их решениям.

Почему это так? Наиболее убедительный ответ на этот вопрос, на мой взгляд, можно найти в известной работе Ханны Арендт «Vita activa, или О деятельной жизни». С присущей ей способностью восходить к истокам изучаемого феномена, проясняя его порой ускользающую суть, Арендт связывает возникновение публичного политического пространства с его отделением от пространства родового, семейного, складывающегося со временем в сферу частного. Ссылаясь на Аристотеля, она утверждает, что «основанию полиса предшествовало уничтожение всех союзов, опиравшихся, подобно фратрии или филе, на природно-естественное начало, т.е. на семью и кровное родство» [Арендт, 2000, c. 34]. А потому, в согласии с греческой философской мыслью, человеческую способность к политической организации надлежит не только отделять от природного общежития, в средоточии которого стоят домохозяйство и семья, но даже подчеркнуто противополагать ему.

По мнению Х. Арендт, становление полиса, предопределившего смыслы современного понимания политического, имело следствием рождение гражданина, который помимо своей частной жизни получил своего рода вторую жизнь. Арендт разъясняла: каждый гражданин отныне принадлежал двум порядкам существования, и его жизнь характерным образом строго делилась на то, что он называл своим собственным, и то, что оставалось общим. Гражданин как таковой обретал особые, именно политические, качества: он становился способным на действие и речь. Причем первое и второе качества рассматривались как равноценные. Арендт уточняла свою мысль: «…говорение и действие считались одинаково изначальными и равновесными, они были равного рода и равного ранга. И это не потому лишь, что всякое политическое действие, когда оно не пользуется средствами насилия, осуществляется, очевидно, через речь, но также и в том, еще более элементарном смысле, что именно отыскание нужного слова в нужный момент, совершенно независимо от его информирующего и коммуникативного содержания для других людей, есть уже действие. Глухо только насилие, и по этой причине голое насилие никогда не может претендовать на величие» [Арендт, 2000, c. 36]. Отсюда – сама формула «право голоса» и ее значимость для становления и концепта, и феномена «политического».

Жизнь вне полиса, вне логоса, т.е. без права «на голос», оставалась в таком случае уделом женщин, детей и рабов. Особенностью этого удела являлся, по словам Арендт, «до-политический способ обхождения» – принуждение силой, приказы, а не убеждения, любые формы насилия. Они применялись главами семейств, можно сказать, в их «зоне власти» – в обращении с домочадцами, а также, по важнейшему замечанию Арендт, «в варварских государствах Азии, чью деспотическую форму правления часто сравнивали с организацией домохозяйства и семьи» [там же, с. 37]. Этим объясняется отличительная форма такого правления – абсолютное, непререкаемое господство отца семейства, которое было недопустимым внутри политического поля, где оно расценивалось как contradictio in adiecto («противоречие в определении»).

Арендт подчеркнуто заостряет тот факт, что обретение мужчинами качеств политического субъекта сопровождалось объективацией женщин и являлось неизбежным условием возникновения полиса – прообраза того, что принято считать политическим. Этого явления субъективации одних за счет объективации других не знали в восточных деспотиях, где подданными (а значит – объективированными) в равной мере были и мужчины, и женщины. И где все было сплошной «зоной власти».

Разъясняя свою позицию, Арендт утверждает, что у греческих философов разведение политического пространства и пространства домохозяйства, частной жизни, мыслилось как разведение сфер свободы и необходимости. По ее словам, местопребывание свободы, как основания «действия в смысле свободного поступка»