Читать книгу Политическая система СССР в период Великой Отечественной войны и послевоенные десятилетия. Учебное пособие - Александр Вдовин, Д. О. Чураков - Страница 2

Глава I. Советская страна в годы Великой Отечественной войны и послевоенного восстановления
§ 1. Политическое развитие СССР в годы Великой Отечественной войны: направления, результаты, дискуссии
Начало войны: трудная дорога к истине

Оглавление

Великая Отечественная война стала серьезным испытанием для всего советского народа. Несмотря на то, что страна готовилась к отражению агрессии, в первые недели войны удача сопутствовала вторгшимся на нашу территорию фашистским оккупантам. Военные условия поставили в повестку дня решение многих кардинальных задач, в том числе перестройку всей политической системы СССР. В современной науке достигнуто понимание, что планы превращения страны в единый военный лагерь имелись еще до ее начала. Но действительность внесла свои суровые коррективы в первоначальные намерения.

Заниматься реконструкцией государственной машины приходилось в чрезвычайных условиях. Под ударами превосходящих сил противника Красная Армия с боями отходила все глубже на Восток. Нарушались отлаженные в предвоенные десятилетия каналы и рычаги управления, в том числе армией. Требовалась серьезная коррекция идеологической работы, поскольку до войны господствовала уверенность, что бить врага предстоит на его территории, а победа будет достигнута малой кровью. По-новому нужно было выстраивать систему взаимоотношений между властью и обществом. Без прочной смычки и взаимного доверия между ними о победе можно было бы не мечтать. Предстояло объединить волю миллионов людей и направить ее на достижение общей цели. Каждый советский человек – от солдата до генералиссимуса – должен был выполнить свою часть общей задачи. Только так можно было переломить хребет врагу, навязавшему нам войну на выживание, тотальную войну, не виданную прежде по своим масштабам и бесчеловечности.

Сложные условия, в которых СССР оказался в первые месяцы войны, потребность серьезных изменений в стиле и методах руководства страной породили целый шлейф черной мифологии, цель которой доказать крах советской предвоенной модели развития. Сегодня эта мифология активно внедряется в массовое сознание. В концентрированном виде она была представлена, например, в одной из передач цикла «Суд времени», в ходе которой на электронное голосование предлагался вопрос: «сталинская система [в годы войны] провалилась или выстояла»? Попробуем без эмоций, на основании фактов, разобраться в этом вопросе и посмотреть, что же происходило в те судьбоносные дни?

Согласно одному из самых старых мифов о войне, глава советского государства Сталин не верил в нападение Гитлера. В наши дни несоответствие этого мифа реальным фактам самоочевидно. На протяжении всей третьей пятилетки СССР активно готовился к обороне своих Западных границ. В своем выступлении на выпуске слушателей Академий Красной Армии 5 мая 1941 года Сталин публично обозначил неизбежность войны. Он сравнил Гитлера с Наполеоном – для русского человека параллель более чем понятная. С речью к молодым офицерам Красной Армии Сталин обратился непосредственно в те дни, когда он официально возглавил Советское Правительство. Понятно, что это назначение было вовсе не случайным.

В тот момент советское руководство, следуя донесениям разведки, ожидало нападение Гитлера 15 мая. Немецкий генерал К. Типпельскирх, в то время возглавлявший Разведывательное управление Генерального штаба Сухопутных сил Германии, в своей «Истории Второй мировой войны», отмечал: «Конечно, от русской разведки не укрылось, что центр тяжести военной мощи Германии все больше перемещается на Восток. Русское командование принимало свои контрмеры… 6 мая Сталин, который до сих пор был только Генеральным секретарем коммунистической партии, хотя и самым могущественным человеком в Советском Союзе, стал преемником Молотова на посту Председателя Совета Народных Комиссаров и, таким образом, официально возглавил правительство. Этот шаг означал, по крайней мере формально, усиление авторитета правительства и объединение сил».

Переломным моментом в подготовке к войне следует считать заявление ТАСС от 13 июня 1941 года, о котором так много пишется в современной историографии (в том числе прямых спекуляций). В нем открытым текстом звучал призыв к Германии подтвердить свои мирные намерения. Молчание Берлина на дипломатическом языке означало лишь одно – объявление войны. Не случайно именно в эти дни в приграничные округа уходят первые приказы о приведении войск в боевую готовность и выдвижении на оборонительные позиции. Повторный приказ принимается 18 июня. Текст его пока не обнаружен. Вместе с тем, сохранились и хорошо известны документы военных округов, принятые в его исполнение. Кроме того, на середину июня были назначены учения ряда округов и флотов – на несколько месяцев раньше, чем обычно. По воспоминаниям военных, было ясно, что под прикрытием учений в СССР началась скрытая мобилизация и переброска дополнительных сил к западным границам. Так что говорить о запоздалой реакции политического руководства явно не приходится.

Ни у кого не было иллюзий и насчет того, что война может начаться конкретно 22 июня. Об этом свидетельствует напряженная деятельность руководства СССР в последний мирный день – 21 июня 1941 года. Этот день наполнен сплошными совещаниями и консультациями по вопросам обороны. В частности, о подготовке руководства страны к войне свидетельствуют слова лидера столичных коммунистов А. С. Щербакова рассказавшего, как вечером 21 июня у Сталина детально обсуждалось состояние противовоздушной обороны Москвы. По воспоминаниям Н. Г. Кузнецова, чуть раньше, около 2 часов дня Сталин лично звонил И. В. Тюленеву (который в то время командовал Московским военным округом) и требовал повысить боевую готовность войск ПВО. Как известно, Москва расположена в глубине советской территории, и если бы не угроза массированного вторжения и возможного отступления, подобного рода вопросы вряд ли требовали бы повышенного внимания со стороны главы Правительства. Характер нависшей над страной угрозы сомнений не вызывал: по воспоминаниям председателя Исполкома Моссовета В. П. Пронина, в субботу 21 июня Сталин приказал задержать секретарей райкомов на рабочих местах и запретить им выезжать за город. «Возможно нападение немцев» – подчеркнул глава СССР.

Напряженная работа велась и в приграничных районах страны. После XX съезда широко гуляла байка, будто бы командующие Западных округов в ночь на 22 июня, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно проводили время. Ее пришлось опровергать лично Г. К. Жукову. Обратимся к 13-му изданию его воспоминаний. Именно это издание в наши дни называют наиболее объективным, свободным от цензуры. К тому же, что немаловажно, оно было дополнено по сохранившимся в архивах рукописям автора. «В ночь на 22 июня 1941 года всем работникам Генштаба и Наркомата обороны было приказано оставаться на своих местах, – сообщает Жуков, – Необходимо было как можно быстрее передать в округа директиву о приведении приграничных войск в боевую готовность. В это время у меня и наркома шли непрерывные переговоры с командующими округами и начальниками штабов, которые докладывали нам об усиливавшемся шуме по ту сторону границы».

О подготовке к отражению нашествия 22 июня говорят и другие, хорошо известные историкам меры:

– 12 июня дается указание Главного военного совета подтянуть войска вторых эшелонов ближе к государственной границе.

– 16 июня в ПрибОВО в боевую готовность приведены 6 стрелковых дивизий.

– 18 июня в боевую готовность приводятся все остальные части и соединения ПрибОВО.

– Точно такие меры же проводятся в Ленинградском военном округе.

– 19 июня 1941 года в войска уходит приказ о маскировке аэродромов, боевой техники, складов, парков, а также мест расположения войсковых частей.

– Начинается минирование ряда участков границы с Германией.

– В западных приграничных округах по команде из центра приводятся в боевую готовность и выводятся в районы своего рассредоточения отдельные мехкорпуса.

– Наконец, 19 июня отдается приказ военным советам приграничных округов сформировать управления фронтов, а главное – к 22–23 июня 1941 года вывести их на полевые командные пункты.

На основании анализа этих и других аналогичных по направленности мероприятий, имевших место в июне 1941 года, современные историки, такие как Р. С. Иринархов, А. В. Исаев, А. Ю. Мартиросян, заключают, что ко второй половине 21 июня Сталин считал начало войны неизбежным, по крайней мере весьма и весьма вероятным. Уже вечером того дня Сталиным, Наркомом Обороны С. К. Тимошенко и начальником Генштаба Г. К. Жуковым была подготовлена известная «Директивы № 1». Произошло это не позднее 22 часов 20 минут 21 июня, так как в это время оба военных покинули кабинет главы Правительства. В действительности политическое решение о приведении войск в боевую готовность было принято еще раньше, по крайней мере к 20 часам 50 минутам, когда Тимошенко повторно был вызван к Сталину. Его вызывали уже не совещаться, а отдавать приказы. В это время у Сталина находился капитан 1-го ранга, Военно-морской атташе при Посольстве СССР в Третьем Рейхе М. А. Воронцов. Воронцов – лицо легендарное и незаслуженно забытое. За несколько часов до войны он положил на стол главы советского правительства добытый нашей разведкой германский официальный запрос правительству Швеции, в котором 22 июня было указано как дата начала войны. На основании очевидных фактов и принимается решение о направлении в войска «Директивы № 1». Еще до полуночи, текст ее стал известен Наркому Военно-морского флота адмиралу Н. Г. Кузнецову.

Еще один, пожалуй, самый расхожий миф о начале войны, говорит о параличе воли, поразившем Сталина, после известия о начале фашистского вторжения. Его авторство принадлежит непосредственно Хрущеву. Поскольку в начале войны Никита Сергеевич занимал важный, но все же второстепенный пост руководителя одной из союзных республик, 22 июня в Москве его не было и о событиях там он мог судить лишь понаслышке. Чтобы придать своим словам видимость правдоподобия, ему пришлось сослался на якобы имевший место рассказ Л. П. Берия. По утверждению Хрущева, Берия уверял, будто бы Сталин был шокирован делами на фронте и уехал на свою ближнюю дачу в Кунцево. Там диктатор некоторое время безвольно отсиживался. Увидев приехавших к нему Берия и других членов руководства, Сталин, похоже, испугался ареста. Но когда высокопоставленные визитеры стали его убеждать вернуться и возглавить страну, воспрянул духом и стал прежним Сталиным.

Нельзя исключить, что основой для рассказа Хрущева, так же как и для озвученного на XX съезде КПСС эпизода с планированием Сталиным военных операций по глобусу, стало киноискусство. Если в эпизоде с глобусом читается влияние чаплинского «Великого диктатора», то в описании визита членов Политбюро на дачу Сталина явно видна параллель с фильмом С. М. Эйзенштейна «Иван Грозный». В жизни реального Ивана Грозного имел место эпизод, когда к нему в Александровскую слободу приезжают бояре, просить его вернуться на трон, который тот демонстративно оставил. Сегодня некоторые авторы как раз и пишут о том, что этот исторический эпизод, мог навести Сталина на мысль проверить лояльность своих «бояр» подобным же образом. Именно так, с налетом исторических аллегорий, трактуется поступок Сталина в книге А. Мерцалова и Л. Мерцаловой «Сталинизм и война». Нельзя исключить, что таким же образом мыслил и Хрущев, объявляя с трибуны съезда о затворничестве Сталина.

Хрущёвская версия событий (в дальнейшем ее поддержит и близкий Хрущёву А. И. Микоян) настолько прочно вошла в умы людей, что даже сталинисты приняли ее за чистую монету. Чтобы как-то оправдать своего кумира, они предложили сразу несколько исторических мифов. Так, писатель В. Жухрай в книге «Сталин: правда и ложь» сообщал о сразившей вождя ангине. Еще дальше идет В. П. Мещеряков. Он пишет о попытках отдельных советских лидеров изолировать Сталина. Именно этим он объясняет выступление Молотова 22 июня, отсутствие подписей Сталина на некоторых официальных документах, невозможность для некоторых высокопоставленных лиц получить аудиенцию у главы Правительства. То есть Мещеряков фактически пишет о ползучем государственном перевороте. Книга, в которой он развернул свою аргументацию, носит выразительное название: «Сталин и заговор военных 1941 года». Версия заговора в верхах уязвима для критики. Возможно, совершая свое нападение на СССР, Гитлер рассчитывал именно на такой сценарий. Во всех странах, в которые вступали его армии, находилась пятая колонна, представители элиты, готовые купить свое благополучие путем предательства. Но, как известно, в Советском Союзе этого не произошло, что невозможно считать случайностью. Так зачем кому-то придумывать различные небылицы на эту тему задним числом?

Первоначально, по версии Хрущева и Микояна, получалось, что Сталин потерял самообладание в начальные часы войны. Страшась возмездия и не зная, как оправдаться, он отказался выступить перед народом, перепоручив это Молотову. Хрущев и некоторые его сторонники вкладывают в уста Сталина паническую фразу, которая в подправленном цензурой виде звучит так: «То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли». Позже в своих воспоминаниях «Время. Люди. Власть» Хрущев «усилит» свою версию начала войны, придав ей больше динамизма и колорита. При этом он станет особо подчеркивать, что Сталин, вдобавок к проявлению малодушия, еще и добровольно устранился от управления страной. ««Я – говорит, – отказываюсь от руководства», – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал» – писал Хрущев о поведении Сталина.

В той системе власти, которую создал Сталин, роль вождя была центральной. В силу этого, как отмечает В. В. Черепанов, Хрущев обвинял Сталина, что своими действиями тот парализовал всю систему управления. Отсюда не далеко до вывода, который читаем в книге чеченского диссидента А. Авторханова: вождь повел себя как дезертир. Тем самым вина за первые поражения полностью перекладывалась на Сталина. Для Хрущева это было важно озвучить именно на XX съезде. Реакцию его делегатов на «разоблачение культа личности» предвидеть было сложно, и, в случае осложнений, Хрущеву могла понадобиться помощь Жукова и прочих военных, заинтересованных в том, чтобы некоторые неясные обстоятельства первых дней войны не вскрылись.

Именно в таком виде версия о «прострации Сталина» сделалась предметом разговоров на диссидентских кухнях в 1960—1970-е годы. Именно в таком виде ее вкладывали в умы населения СССР, когда политика гласности сделала возможным перевод западных книг по истории. В частности, когда прежние отечественные учебники потеряли авторитет, а новых еще не успели создать, популярность получил учебник француза Николя Верта. В нем говорилось именно о длительном, почти две недели отсутствии Сталина. Однако в период своего наибольшего распространения в 90-е годы XX века хрущевская версия столкнулась с неожиданным препятствием. В 1996 в «Историческом архиве» году был обнародован журнал посещений кремлевского кабинета Сталина. Казалось бы, миф распался, его можно сдать в музей истории человеческих заблуждений. Но последователи хрущевской версии наши зацепку. Если нельзя доказать двухнедельное «кунцевское сидение», то следует попытаться отстоять хотя бы сам факт панических настроений. Дело в том, что в журнале посещений имеется пробел: в ней записи заканчиваются 28 числом, а вновь начинаются – только 1-го июля 1941 года. И вот генерал Волкогонов пишет уже не о нескольких, а всего лишь о трех днях, в течение которых «первое лицо в государстве пребывало в прострации и не руководило страной».

Однако и в таком, заметно усеченном виде версия Хрущева долго не продержалась. Дело в том, что из этой схемы с очевидностью сразу же выпадает 29 июня. В этот день Сталин активно работал над «Директивой СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей о мобилизации всех сил и средств на разгром фашистских захватчиков». Плод коллективного творчества, Директива была подписана в тот же день и сыграла важную роль в превращении страны в единый военный лагерь. Кроме того, как показывает реконструкция В. Черепанова, 29 июня Сталин дважды побывал в Наркомате обороны, где состоялось выяснение отношений между политическим и военным руководством страны. Глава Правительства был в ярости от результатов деятельности своего наркома и начальника Генштаба. В литературе пишется даже о том, что своей грубостью он довел генерала до Жукова слез – в подобных случаях крепкого и не склонного к сантиментам человека.

Анализируя воспоминания участников переговоров, состоявшихся в тот день в Наркомате обороны, В. Черепанов отмечал: «Авторы мемуаров упустили или умолчали один, но принципиально важный момент. Речь идет о проявлении первых разногласий между политическим и военным руководством страны и о пресечении Сталиным возможного раскола… Сталин, как мудрый политик, в этот тяжелый час предпринял попытку объединить усилия политического и военного руководства, подчеркнув безусловный приоритет первого. Хотя сделал он это в чрезвычайно жесткой форме. Но ситуация сложилась такая, что уговаривать подчиненных не было времени». Для Тимошенко и Жукова главным итогом визита Сталина станет скорая потеря их высокого положения (правда «опалой» произошедшее с ними не назовешь, поскольку оба полководца останутся в самой в гуще событий на фронте). А для самого Сталина, вероятно, таким итогом стала идея создания органа, который бы объединил руководство фронтом и тылом, а заодно – позволил лучше контролировать деятельность военных.

Вопрос о дееспособности Сталина в первые дни войны не имеет самостоятельного значения. Так подробно на нем пришлось остановиться лишь потому, что на его примере можно наглядно показать, как рождаются черные мифы о нашей стране. Разобрав действительный ход событий, мы можем констатировать, что советская система, хороша она была или нет, не развалилась, выстояла перед первыми ударами гитлеровцев. Если для нас живущих сегодня, вопрос о крепости системы и готовности советского руководства продолжать борьбу имеет преимущественно академический характер (отсюда и дискуссии), то для людей, переживших ужасы начала войны, это был вопрос о жизни и смерти. От того, что люди думали о своих лидерах, зависел их жизненный выбор, жизненная позиция. Советское руководство, показало, что оно не дрогнет, не опустит безвольно руки, не бросит свой народ, не побежит за границу, как это делали лидеры Польши, Франции, Чехословакии и других стран. С первых же часов войны советское руководство показало готовность сражаться. Сегодня, в сравнительно благополучные дни, не всем легко понять, какое колоссальное мобилизующее значение это имело. Патриотический подъем народа и твердая воля руководства СССР оказались спаяны воедино. Это стало важным залогом грядущих успехов на полях сражений. В людях горячо отозвался призыв к Отечественной войне, произнесенный Молотовым в его обращении к народу в полдень 22 июня:

«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу… Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Героизм народа, крепость советской системы и активная позиция высшего руководства уже в первые дни войны сорвали планы блицкрига, а значит – приблизили победу. Это, конечно, не означает, что Победа была уже предопределена, что никаких просчетов и трудностей на пути к ней не было. Трудности, ошибки, трусость, дезертирство и предательство в отдельных низовых звеньях аппарата власти имелись. Просчеты, иногда очень серьезные, совершались и на уровне центра. Но только теперь, отказавшись и от парадного глянца, и от черной мифологии стало возможно объективно разбираться в их причинах и характере.

В частности, можно отметить следующие факты, хорошо известные сегодня. Так, советское военное руководство накануне войны переоценивало боевую мощь частей Красной Армии. Генерал К. А. Мерецков на январском 1941 года совещании руководящего состава армии, например, заявлял: «При разработке устава мы исходили из того, что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и что во встречном бою она, безусловно, разобьет немецкую дивизию. В обороне же одна наша дивизия отразит удар двух – трех дивизий противника». Не ясно, на чем были основаны такие шапкозакидательские выводы, но именно они докладывались политическому руководству. Именно они закладывались в планы прикрытия западных границ. Именно они находили место в полевых Уставах РККА. Первые же боестолкновения с хорошо вооруженным и обученным врагом показали их беспочвенность.

Или еще один момент. Сегодня много говорится о советских оборонительных сооружениях на старой и новой границе СССР: соответственно линии Сталина и линии Молотова. Существует даже соответствующий миф, согласно которому после смещения границы далеко на Запад, Сталин приказал разрушить старую оборонительную линию. В действительности такого приказа не было. По директиве Начальника Генштаба 1940 года, старые укрепрайоны не только не разрушались, но даже первоначально не консервировались. Только в дальнейшем, по мере строительства новых УР, старые было приказано законсервировать, организовав их охрану. Вооружения и боеприпасы следовало хранить на специальных складах «в полной боевой готовности к выброске на рубеж». Другое дело, что в некоторых военных округах эта работа была налажена из рук вон плохо. Изъятое оружие не охранялось, сами сооружения ветшали и приходили в запустение. Так обстояло дело, например, в Минском укрепрайоне, находившимся в зоне ответственности командующего ЗОВО Д. Г. Павлова. Одновременно с этим специальные наблюдатели из центра неоднократно фиксировали провалы в осуществлении планов строительства Гродненского укрепрайона. Не лучше обстояли дела с Полоцким укрепрайоном. При их строительстве, кроме всего прочего, не соблюдались меры секретности. Враг, используя это обстоятельство, мог знать состояние наших оборонительных сооружений.

Не все до конца прояснено почему военные, все же, несмотря на чрезвычайные меры, которые предпринимались еще в мае и активизировались в середине июня 1941 года, встретили врага в разной степени готовности? Например, флот встретил врага в полной боевой готовности. Здесь приходится сталкиваться с еще одним укоренившимся заблуждением, будто командование РККФ привело флот в боевую готовность, вопреки воле центра. Неясно, является ли автором этого мифа сам адмирал Кузнецов, или соответствующие слова дописали за него его партийные редакторы. Во всяком случае Кузнецова фактически обвиняют в мятеже – именно так квалифицируются самовольные действия людей, имеющих в руках оружие. Все остальное содержание книг Кузнецова опровергает слова о самочинности действий адмирала в критические для нашей страны часы 21–22 июня. Известно, что еще 19 июня по приказу из Москвы флот был переведен в боевую готовность № 2. Позже из Москвы пришло подтверждение, что флот может отражать нападение противника, если оно последует. Готовность № 1 на флоте была объявлена 21 июня в 23 часа 15 минут – т. е. сразу же, как содержание «Директивы № 1» было доведено Жуковым до Кузнецова. К тому же во всеоружии встретили врага не только моряки, но и находившиеся в подчинении Берии пограничники. Оказались в должной степени боевой готовности войска Одесского военного округа. Не в полной мере, но оказались готовы встретить нашествие в КОВО и ПрибОВО. Полностью опоздали с развертыванием войск только в ЗапОВО. Кроме того, до сих пор нет ясности по вопросу, почему некоторые приказы по ЗапОВО противоречили директивам центра, не повышали, а наоборот, понижали боевую готовность личного состава и техники. Среди них, например, такие:

– Изъятие и передача на склады боекомплектов из дотов, танков, самолетов (многие склады, при этом, располагались слишком близко к границам, в результате уже в первые два дня они были подожжены авиацией противника или их пришлось взрывать самим отступающим советским частям).

– Приказ изъять с погранзастав автоматическое оружие якобы для осмотра.

– Полученное в самый канун нападения, 21 июня указание на просушку топливных баков самолетов.

– Запрет на рассредоточении авиации округа и т. д.

Список подобных, не поддающихся объяснению с точки зрения нормальной логики приказов и распоряжений можно продолжать, углубляясь во все более мелкие детали. Финал известен – столица Белоруссии, один из главных городов СССР Минск был захвачен уже 28 июня. Трагически сложилась и судьба генерала Павлова. Он сам, а так же некоторые другие высшие офицеры ЗапОВО были расстреляны. Обвинение на следствии строили по статье 58, «Измена Родине», но в конце концов приговор был вынесен по статьям «Халатность» и «Неисполнение должностных обязанностей».

Не на высоте положения оказались так же некоторые партийные и советские руководители. В Хрестоматии по истории 1914–1945 годов, еще в середине 90-х годов прошлого века подготовленной коллективом кафедры Новейшей отечественной истории МПГУ, на этот счет для студентов-историков содержится интересная подборка документов. Так, в своем письме Председателю ГКО Сталину от 7 июля 1941 года член ВКП (б) с 1925 года С. Болотный сообщал о позорном поведении руководства Литовской ССР. «В день вероломного военного нападения фашистской Германии на нашу родину, т. е. 22 июня с.г., – отмечается в документе, – правительство и ЦК КП(б) Литвы позорно и воровски бежали из Каунаса в неизвестном направлении, оставив страну и народ на произвол судьбы, не подумав об эвакуации госучреждений, не уничтожив важнейших государственных документов… Каунас, город небольшой, настороженное население видело караван транспорта правительственных автомашин, идущих на предельной скорости по направлению вокзала, нагруженных женщинами, детьми и чемоданами. Все это внесло деморализацию среди населения».

Чемоданные настроения охватили и некоторых лидеров УССР. Вот в каких резких тонах писал Сталин руководителю украинских коммунистов Хрущеву 10 июля 1941 года: «Ваши предложения об уничтожении всего имущества противоречат установкам, данным в речи т. Сталина, где об уничтожении всего ценного имущества говорилось в связи с вынужденным отходом частей Красной Армии. Ваши же предложения имеют в виду немедленное уничтожение всего ценного имущества, хлеба и скота в зоне 100–150 км от противника, независимо от состояния фронта. Такое мероприятие может деморализовать население, вызвать недовольство советской властью, расстроить тыл Красой Армии и создать, как в армии, так и среди населения, настроения обязательного отхода вместо решимости давать отпор врагу». Сталин фактически, завуалировано обвинял Хрущева в паникерстве. Не на эти ли упреки запоздало отвечал Хрущев на XX съезде, создавая миф о сталинской прострации?

К сожалению, подобных негативных проявлений чиновничьей халатности и беспринципности хватало не только в первые дни войны, но и позже, когда враг начал продвигаться в глубь территории СССР. Разумеется, это не могло не вызывать справедливого недовольства рядовых граждан. Как сформулировал это сотрудник британского посольства Дж. Рассел, работавший в тот период в СССР, против коммунистов и евреев было направлено стихийное недовольство, годами накапливавшееся в народе. Так, в октябре 1941 г. массовые стихийные выступления происходили на родине первых Советов – в Ивановской области. Рабочие выражали недовольство методами мобилизации на строительство оборонных сооружений, состоянием государственной и кооперативной торговли. Слышались протесты: «Все главки сбежали из города, а мы остаемся одни». Когда же представители райкома попытались развеять распространяемые провокаторами слухи, люди кричали в ответ: «Не слушайте их – они ничего не знают, они обманывают нас вот уже 23 года!»

Аналогичные настроения, по данным начальника УНКВД г. Москвы и Московской области М. И. Журавлева и прочим источникам, с которых в последние годы снят гриф секретности, проявились в Москве, в период паники 14–16 октября 1941 года. Не только прежние оппозиционеры или представители свергнутых классов спешили отмежеваться от советского прошлого. По свидетельству пережившего октябрьскую трагедию москвича Г. В. Решетина, широко проявилась реакция, чисто защитного свойства (по принципу «своя рубаха ближе к телу») и у рядовых горожан: «Вечером 16 октября в коридоре соседка тетя Дуняша затопила печь. Яркий огонь пожирает… книги, журналы. Помешивая кочергой, она без конца повторяет так, чтобы все слышали: – А мой Миша давно уж беспартийный, да и вообще он и на собрания-то не ходил».

Нельзя не отметить, что события, подобные московским, стали возможны исключительно в условиях, когда на несколько часов у слабонервных людей возникала иллюзия, будто советская система рухнула. В этих условиях максимум, на что смогли самоорганизоваться простые москвичи, это перекрыть дороги, ведущие на Восток, и громить машины со скарбом беженцев. Причем расправам и унижениям подвергались не только трусливые начальники, но и представители интеллигенции. А ведь у ворот Москвы стоял фашист, и нужно было думать, как защитить город! Столь же показательно, как был преодолен кризис. Как только стало известно, что Сталин остался в Москве, все панические и погромные настроения прошли. Сталин являлся лишь символом советского режима. Так же, как и он, оставались на своем рабочем месте или на боевом посту множество других людей: красных директоров, милиционеров, солдат и офицеров, ополченцев, рабочих, служащих – словом всех тех, кто не поддался панике и отстоял Москву. Произнося свой знаменитый тост «за русский народ» 24 мая 1945 года в Кремле на приеме в честь командующих войсками Красной Армии, Сталин вспоминал: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего Правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии».

Политическая система СССР в период Великой Отечественной войны и послевоенные десятилетия. Учебное пособие

Подняться наверх