Читать книгу Легенды таинственного Петербурга - Группа авторов - Страница 3

Классическое здание, скульптуры древнегреческих богов, тонкий шпиль, увенчанный корабликом, – вовсе не то, что привыкли видеть люди в центре российской столицы начала XVIII века. Если спросить жителя тогдашней петровской России, что нужно сделать, чтобы Россия шла вперед, какое здание построить, я думаю, большинство ответило бы: церковь – и увенчать ее крестом. А здесь верфь и увенчана корабликом. Это смена парадигмы.

Первый вариант здания Адмиралтейства строился по личным чертежам Петра I. Он хотел, чтобы Адмиралтейство, прежде невиданное на Руси учреждение, стало подлинной «зеницей ока» Петербурга. Посмотрим на план трех улиц, примыкающих к Адмиралтейству. Невский и Вознесенский проспекты углом сходятся к Неве, Садовая улица образует основание треугольника, а Адмиралтейство – глаз в треугольнике. Это лучезарная дельта – один из излюбленных масонских символов. Он символизирует Всевидящее Око, надзирающее над всем сотворенным. Масоны, люди весьма сведущие в Писании, любят приводить фразу из псалмов: «Вот, око Господне над боящимися Его и уповающими на милость Его» (Пс. 32:18).

Кстати, Адмиралтейство – не один в Петербурге треугольник с глазом, есть еще более потрясающий пример такого рода. Это остров, единственный рукотворный в городе, – Новая Голландия.

Это символ того, что Богу есть дело до происходящего на Земле, что Он слышит наши молитвы и участвует в человеческих делах. Такой знак встречается на множестве масонских артефактов – от посуды и табакерок до ритуальных ковров и величественных соборов. Он означает испрашивание благословения Божьего на некое начинание. С особым усердием масоны предпосылали этот знак новым грандиозным предприятиям, свершениям, требующим напряжения всех физических сил, ума и воли. Лучезарная дельта прочитывается в планах Амстердама, Нью-Йорка (который поначалу назывался Новым Амстердамом!), Вашингтона. Все эти города возникали в неосвоенных, безлюдных местах, зачастую считавшихся непригодными для жизни. Все они претендовали на великую судьбу, и у всех их чаяния сбылись. Амстердам, расположенный ниже уровня моря, основанный на отвоеванной у моря земле, стал столицей процветающей, богатой и просвещенной Голландии. На месте острова Манхэттен, где в XVI веке гнездились утки и кулики, возник крупнейший финансовый, промышленный и культурный центр. Вашингтон, построенный на месте захолустного поместья, превратился в столицу могущественной мировой державы.

Практически во всех преобразованиях, предпринятых Петром, отчетливо прослеживаются «отпечатки» масонских идей.

Петр Алексеевич Романов, еще при жизни прозванный Петром Великим, – величайший государственный деятель в истории России. Он – крупнейший в истории нашей страны реформатор, сумевший за 25 лет полностью преобразовать весь строй жизни огромной страны, изменить его во всех аспектах, от бытовых до бытийных. Кроме него такое не удавалось никому. Реформаторов в России никогда не любили. Печальна судьба государственных деятелей, задумывавших подлинно прогрессивные реформы. Над ними или потешаются (Хрущев, Горбачев), или их убивают (Александр II, Столыпин). Одному лишь Петру довелось увидеть торжество своих реформ, он сумел превратить отсталую азиатскую Московию в великую европейскую державу – Российскую империю. В чем причина успеха петровских реформ? На наш взгляд, одна из важнейших – наличие у Петра четко продуманного плана. В его изменениях не было своенравных прихотей, монарших капризов, но был Замысел. Он твердо знал, чего хотел. Он знал цель и понимал средства, которыми этой цели можно достичь. Масонская идеология проявлялась в общем векторе развития страны, заложенном Петром:

Прогресс, а не мечтания о золотом веке в прошлом.

Движение вперед, а не стагнация и застой.

Научное знание о мире, а не мифологические представления о нем.

Технические инновации, а не допотопные методы хозяйствования.

Империя как государство для всех ее граждан, а не «святая Русь» для одного народа и одной веры.

Равенство возможностей (пока еще не прав) для всех сословий, а не увековечивание социального неравенства.

Братство людей разных наций и исповеданий для решения общей задачи, а не национальная и религиозная дискриминация.

Коллегиальное управление, а не авторитарный произвол.

Компетенция и квалификация, а не знатное происхождение.

Относительная эмансипация женщин по европейскому образцу (возможность выходить в свет, сидеть за одним столом с мужчинами, публичные танцы, балы и увеселения, салоны с дамами во главе), а не азиатские обычаи (женщина сидит дома, не выходит без мужчин на улицу, ходит в полностью закрытой одежде, не участвует ни в каких формах общественной жизни).

Кто же познакомил русского царя с масонскими идеями? Безусловно, одним из главных проводников масонских идей стал его ближайший соратник Яков Брюс. С Брюсом, как и многими другими людьми, сыгравшими огромную роль в становлении юного царя, Петр познакомился в Немецкой слободе. Именно здесь начинается история великих замыслов Петра.

Нужно сказать пару слов о том, откуда взялась эта слобода и что она собой представляла. Первые иностранцы-западноевропейцы стали появляться в Москве еще при Василии III. С годами их число росло, но незначительно. Существенно больше «немцев» появилось в России при царе Алексее Михайловиче. Он пытался создать в России нечто вроде регулярных войск, и иностранцы выполняли там роль офицеров и военных специалистов. Немцами тогда называли всех западноевропейцев, потому что не все они говорили порусски. В основном это были выходцы из протестантских стран: Англии, Голландии, Швейцарии, германских княжеств. К «ереси Люторовой» на Москве относились более снисходительно, чем к «духу папежному». Возможно, это объяснялось тем, что католики отличались тогда рьяным миссионерством, а протестанты вели себя в этом отношении более сдержанно. При Алексее Михайловиче в Москве возникла целая Немецкая слобода. «Немцам» предписано было селиться у ручья Кукуй, недалеко от места впадения Яузы в Москва-реку. Православные там жить не хотели, так как место это пользовалось дурной славой. Слобода была полна служивых людей, но были тут и врачи, аптекари, ремесленники, а подчас просто авантюристы и искатели приключений. Московский люд Немецкую слободу недолюбливал. Народ завидовал настоящим и мнимым привилегиям заморских гостей, а духовенство опасалось дурного влияния западных обычаев на нравы москвичей. «Немцы» брили бороды, курили табак, их женщины ходили в платьях с открытыми плечами, по вечерам в слободе играла музыка, устраивались танцы, театральные представления и фейерверки. «Нечестиво живет проклятый немчин, едино прельщение бесовское», – писал протопоп Аввакум несколькими десятилетиями раньше описываемых событий.

Петр был первым русским царем, да, пожалуй, и первым русским человеком, которому в Немецкой слободе понравилось все и сразу. По нраву пришлись ему прямые мощеные улицы, аккуратные домики с геранью на окнах, уютные кабачки, где столбом висел сизый табачный дым, рекой лилось вино и пиво, но никогда не бывало пьяных драк. По душе пришлись ему и нравы этого островка Европы в Москве: здесь не было византийского раболепия и холопского подобострастия, которые Петр всю жизнь терпеть не мог. Его новые друзья – швейцарец Лефорт, шотландец Гордон, голландец Тиммерман и другие «немцы» оказывали ему должное почтение, не роняя при этом собственного достоинства. Здесь ему были искренне рады, его появление не вызывало испуганного переполоха и суетливой холуйской беготни. Все здешнее, то есть европейское, казалось ему лучше, чем свое: и одежда, и мебель, и вино, и женщины. Там, в Немецкой слободе, в аптеке В. Грегори Петр познакомился со своей первой возлюбленной – Анной Монс, которая тоже была «окном в Европу». Особое восхищение молодого Петра вызывали карты, технические приспособления и научные приборы. Петр с удовольствием пошел в ученики к здешним наставникам. Франц Лефорт учил его галантному обхождению, танцам, застольным манерам, игре в карты, шахматы и шашки. Патрик Гордон – астрономии и картографии, а Карл Тиммерман был наставником молодого царя в ремеслах и морском деле. Тиммерман служил боцманом в голландском флоте и отлично знал «рукомесло плотницкое, справу кузнецкую, солдатскую и морскую экзерсицию». Он научил Петра всему, что умел сам: владеть топором и рубанком, штыком и саблей, обращаться с веслом и парусом. Научил он Петра стрелять из пистолета и фузеи (ружья), показал ему «метание гранатное» и «дело бомбардирское», то есть стрельбу из артиллерийских орудий. Преподал он царю и основы наук: арифметики, геометрии, фортификации. Однако никакой учитель не может научить тому, чего не знает сам. Петр учился с «гораздой охотою», но познания Тиммермана были весьма скромны, так что царь хорошо овладел ремеслами, но не больно преуспел в науках. Петр осознавал недостатки своего образования и неустанно учился всю жизнь. Его всегда привлекали ученые люди, он тянулся к ним, прислушивался к их советам.

В молодые годы судьба послала ему встречу с человеком, который стал для него верным другом, примером учености, образцом верности долгу и служению России. Этим человеком стал Яков Брюс. В 1697 году Петр предпринял наконец давно замышляемое им путешествие в Западную Европу. Он ехал не как праздный путешественник, но «за наукою». Об этом красноречиво свидетельствует его печать, гласившая: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую». Сам царь ехал под именем волонтера Петра Михайлова, предполагалось, что он и другие волонтеры будут обучаться различным ремеслам и морскому делу. Изучение наук не считалось приоритетной задачей, поэтому Брюс в состав посольства первоначально включен не был. Все изменилось, когда Петр приехал в город своей мечты – Амстердам.

Юный царь влюбился в далекую страну заочно, еще в Немецкой слободе, когда Тиммерман показывал Петру гравюры с изображением кораблей, с видами Амстердама, с пейзажами Голландии. Он прибыл туда в августе 1697 года и с головой окунулся в кипучую жизнь голландской столицы. Этот край казался Петру лучшим местом на свете, а вольный, богатый, роскошный Амстердам представлялся чуть ли не раем на земле. Амстердамский бургомистр Витзен бывал в Москве и был наслышан о склонностях и чудачествах молодого русского царя. Петр понравился бургомистру своей неуемной энергией, желанием все увидеть самому и готовностью браться за любое, даже совсем «не царское» дело. Петру хотелось побывать всюду, и Витзен создал ему «режим наибольшего благоприятствования». Хочет царь увидеть верфи – нет проблем, хочет пойти на лекцию в университет – пожалуйста, потолкаться на бирже, посетить оперу – милости просим, желает присутствовать на показательном вскрытии и бальзамировании трупа в анатомическом театре – и это можно! Петр пожелал построить корабль от начала до конца, и Витзен выхлопотал для него разрешение поработать на верфях Ост-Индской компании, где для царя специально заложили фрегат.

21 сентября 1697 года в городе Утрехте Петр встречается с штатгалтером (правителем) Голландии Вильгельмом Оранским и английским королем Вильгельмом III. Король приглашает его в Англию и обещает показать все английские «корабельные секреты». Петр с радостью принимает приглашение и тут же отправляет в Москву депешу с указом, в котором «велено послать срочно в Голландию полковника Якова Брюса для обучения математической науке в англицком государстве». Это решение имело огромные последствия для судеб петровских планов преобразования России. Брюс занял в них одно из ведущих мест.

6 января 1698 года Петр с 16 спутниками, среди которых был и Брюс, отправляется из Амстердама в Лондон. Все они сразу же включаются в работу. Петр поражает всех своей работоспособностью и жаждой знаний, но оставляет дурное впечатление своей неотесанностью и грубостью манер. В церемонной, чопорной Англии нельзя было вести себя так, как в развеселом Амстердаме. Этикет никогда не был сильной стороной Петра, недаром историк Щербатов писал о нем, что по придворным канонам «государь… не умел ни ступить, ни молвить». К тому же Петр был подвержен внезапным приступам гнева и ярости, в такие минуты его гости не знают, как себя вести. Петру в Англии не очень нравится, он рвется в свой любимый Амстердам. Ему кажется, что все важное он уже увидел: ведь ему показали и верфи, где строили лучшие в мире корабли, и литейные дворы, где изготовляют пушки, и пороховое производство. Для него даже устроили «примерное», то есть показательное морское сражение…

Петр довольно бойко говорил по-немецки. Это облегчало ему жизнь в Голландии, где он мог со всеми объясниться и его понимали. В Англии было не то. Без переводчика Петр и шагу не может ступить: ведь ему все интересно, а его никто не понимает! Брюс везде сопровождает Петра, он его переводчик и научный консультант. Петр поручает ему покупку книг, научных приборов, реактивов, карт и лоций. Кроме того, на Брюса возложена обязанность приглашать в Россию военных и гражданских специалистов, инженеров и архитекторов, капитанов судов и корабельных мастеров. Он может сам определять размеры жалованья «охотным людям». Брюс блестяще исполняет все поручения.

Далее события разворачиваются стремительно. Брюса с удовольствием принимают в лучших домах Англии. В отличие от своего державного покровителя Яков Вилимович прекрасно воспитан и отменно любезен. Он превосходно говорит по-английски и умеет поддержать разговор даже на латыни… Слух о столь умном, обходительном и щедром русском полковнике доходит до масонских лож. Братья наводят справки и выясняют, что русский полковник – представитель одного из славнейших шотландских графских родов, что его предки были шотландскими королями, а значит, он – продолжатель великого дела ордена тамплиеров, на нем почиет благословение святого Андрея – небесного покровителя Шотландии. Брюса приглашают в ложи, с ним знакомятся видные английские масоны, в том числе его удостаивает аудиенции Мастер Стула (председатель) ложи Святого Павла и Старший смотритель ложи Святого Андрея первый архитектор Англии сэр Кристофер Рен. Брюс производит самое благоприятное впечатление, и по рекомендации Рена его представляют «отшельнику», как называют братья гениального Исаака Ньютона. Ньютон живет затворником, не любит шумных сборищ, почти никого не принимает, но рекомендация Рена – «золотой ключ к любой двери». Ньютон принимает Брюса, они долго беседуют. Брюс рассказывает великому ученому о реформаторских планах царя. Ньютон все внимательно выслушивает и говорит свою знаменитую фразу: «It’s doable!» (Это выполнимо!) Он советует начинать с двух «архимедовых рычагов» – с денег и с Церкви. Петр желает осмотреть Королевский монетный двор и узнать о его работе. Тут уже Брюс выступает ходатаем перед братьями, те испрашивают высочайшего соизволения, и Петр получает разрешение на посещение. Он бывал на Монетном дворе трижды – это беспрецедентный случай. На Монетный двор никогда не пускали иностранцев, это был, выражаясь по-современному, стратегический объект повышенной секретности. Ньютон излагает Брюсу свои принципы реорганизации финансовой системы Англии.

Брюс был одним из образованнейших людей своего времени. Он свободно говорил на нескольких языках, отлично знал латынь. Он занимался математикой, физикой, химией, астрономией, составлял карты, словари, воинские наставления. Он был одним из отцов российской артиллерии, первым наладил регулярную разведку и добычу полезных ископаемых, заведовал московской типографией и Петербургским монетным двором, руководил финансовой политикой государства. Он был единственным человеком, которого Петр назначил президентом сразу двух коллегий – Берг (горной) и Мануфактур (фабричной). Когда в дополнение к этому царь хотел сделать его еще и тайным советником, щепетильный Брюс отказался. Он полагал, что раз он нерусский, ему, мол, негоже занимать такое множество начальственных постов. Тогда-то Петр Великий и сказал ему свою знаменитую фразу: «Русский, Яков, это тот, кто Россию любит, кто России служит». Все свои громадные знания Брюс действительно поставил на службу России.

Сразу после смерти Петра Брюс ушел в отставку, хотя его просили остаться на службе всесильный фаворит Меншиков и сама царица Екатерина, он не желал участвовать в интригах и склоках вокруг трона великого государя и безвыездно жил в своем подмосковном имении Глинки, изредка выезжая в Москву для занятий астрономией в Сухаревой башне. Что касается его семейной жизни: дети его умерли в младенчестве, а за семь лет до своей кончины он похоронил супругу. Брюс стоически сносил удары судьбы, ни в чем не изменив свой годами заведенный распорядок дня. Затворнический образ жизни Брюса и непонятные для окружающих занятия породили множество легенд и жутких слухов: его считали чернокнижником и колдуном. Брюс посмеивался над этими разговорами и любил подразнить воображение окружающих разными невероятными трюками вроде катания на коньках на льду замерзшего пруда своей усадьбы в июльскую жару. За несколько недель до смерти он распорядился передать в Академию наук свою уникальную коллекцию редких вещей и огромную библиотеку. Скончался Яков Вилимович 19 апреля 1735 года. Могила его не сохранилась, но имя его навсегда осталось в анналах российской истории. Слово «Fuimus» («Мы были»), написанное на его фамильном гербе, оказалось пророческим.

Свое излюбленное детище – Санкт-Петербург Петр строил не просто как порт и даже не просто как новую столицу, он задумывал его как дерзкий вызов природе, как Рай Обретенный взамен рая потерянного. Потерянным раем Петр с очевидностью считал все «три Рима». Это собственно Рим, как место, погрязшее в «духе папежском», Константинополь, как второй Рим, не устоявший перед мусульманами и ставший турецким Стамбулом, и наконец Москву, как город, провозгласивший себя Третьим Римом, но, по мнению Петра, не годящийся для такой роли.

Наименование новой столицы градом святого Петра неизбежно ассоциировалось не только с прославлением небесного покровителя Петра I, но и с представлением о Петербурге как о новом Риме. Рим – город апостола Петра, а Папа Римский, согласно католической доктрине, наместник святого Петра на Земле. Имя Петр переводится с греческого как «камень». В Евангелии от Матфея Иисус говорит апостолу Петру: «Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою… и дам тебе ключи царства Небесного» (Матф. 16:18–19). Петр Романов, несомненно, видел себя создателем новой церкви или даже новой религии – сакрального государства.

Ориентация на Рим и дух соперничества с ним проявляются не только в названии новой столицы, но и в ее гербе. Герб Петербурга содержит в себе трансформированные мотивы герба города Ватикана как религиозной квинтэссенции Рима. Это, конечно, не могло быть случайным. Так, перекрещенным ключам в гербе Ватикана соответствуют перекрещенные якоря в гербе Петербурга, расположение морского и речного якорей лапами вверх отчетливо выдает их происхождение – ключи в гербе римского первосвященника также повернуты бородками вверх. Символика герба Петербурга расшифровывается именно в этой связи. С одной стороны, якорь в христианской символике – символ спасения и веры. Но одновременно якорь символизирует флот – любимое детище царя Петра. Якоря, помещенные на место ключей апостола Петра, красноречиво свидетельствуют о том, чем император Петр намерен был отворить дверь своего нового парадиза. Тут есть и аллюзия на евангельскую фразу: «Царство Божие силою берется» (Матф. 11:12). Ключ в двери может легко повернуть любой, а вот чтобы поднять корабельный якорь, требуются очень большие усилия. Во время подъема якоря на судах английского флота звучала команда: «All hands on deck!» («Свистать всех наверх!») Якоря на гербе – знак постоянной мобилизации и готовности к усилиям и жертвам. Когда якорь поднят, корабль готов мчаться вперед на всех парусах. Кораблик, укрепленный на шпиле Адмиралтейства, есть подлинный символ новой столицы. Именно корабль, а не крест по повелению Петра красуется на здании Адмиралтейства. А ведь это семантически противоположные символы. Крест стоит неподвижно, корабль пребывает в вечном движении. Крест символизирует Вечность, корабль – вечно текущий поток времени. Крест – знак упования на Божественное спасение, корабль – памятник человеческому дерзанию и мужеству, веры в собственные силы и разум. (Любопытно, что в советское время, когда прежний герб Петербурга был отменен, а сам город переименован, именно кораблик воспринимался большинством жителей города как его подлинный герб и символ.) Таким образом, герб Петербурга семантически соответствует имени города. Имя и герб представляют словесное и визуальное выражение одной общей идеи.

Вместе с тем особое значение приобретает подчеркнутое насаждение в Петербурге культа апостолов Петра и Павла, прежде не самых чтимых на Руси святых. Им посвящается собор в Петропавловской крепости, которая должна была по первоначальному плану являться центром города. В этом нельзя не видеть переклички с местом, которое занимает в метафизике городского планирования собор Святого Петра в Риме. Однако Петербург для Петра не только новый Рим, но и новый Амстердам. Столица Голландии представлялась Петру идеалом города, подлинным «вертоградом процветшим», едва ли не раем на Земле. Он хотел, чтобы в его столице были каналы, как в Амстердаме. Знаменитые линии Васильевского острова – памятник этой неосуществленной идее. Он хотел, чтобы Биржа – храм моряков и торговцев – стала одним из главных зданий в городе.

С этой точки зрения Рим и Москва оба представляются символами ложной, «ханжеской» святости. С позиции обожествленной государственности старорусское православие казалось подозрительно смыкающимся с «папежским» духом. Это определяло и известную симпатию Петра и Феофана Прокоповича к протестантизму и актуальность критики католического Рима как Рима ненастоящего. Создавалась парадигма идей, в которой Рим «папежский» и Москва допетровская объединялись в противопоставлении Петербургу – истинному Граду Святого Петра, новому парадизу. Это должен быть град труда и неустанных усилий, град воинской славы и ратных побед, град торговли и богатства, град наук и ремесел, град искусств и просвещения, град, построенный по четкому плану и живущий по войсковому артикулу, град, где нет праздношатающихся, а все заняты делом на благо Государя и Отечества.

В этой перспективе частое наименование Петербурга парадизом как самим Петром, так и людьми его окружения могло означать не просто похвалу избранного и возлюбленного кусочка земли, а именно указание на святость этого места. Так, Меншиков в письме Петру от 10 декабря 1709 года называет Петербург «святой землей». Само название «Санкт-Петербург» таит в себе возможность двойного прочтения, поскольку эпитет «святой» может относиться как к апостолу или императору, так и к городу. Если немецкое название Sankt Petersburg грамматически передает притяжательность и переводится как «город святого Петра», то принятое в России название Санкт-Петербург без притяжательной частицы s имеет совсем другое значение и может пониматься как «святой город Петра». Претензия Петербурга на святость находит выражение наконец и в тенденции к принижению московских святынь. Известно настойчивое и демонстративное требование Петра строить в Москве театр именно на Красной площади, воспринимавшееся современниками как надругательство над святостью места (театр есть «игралище бесовское»).

Массированное внедрение в российскую жизнь андреевской символики тоже не случайно. Андрей был почитаемым святым в России, но не так, как Николай или Георгий. У каждой страны есть некие святые покровители. Андрей – покровитель Шотландии. Здесь надо вспомнить, что Яков Брюс был прямым потомком шотландских королей. Так что можно смело сказать, что шотландский Андрей попал в Россию во многом благодаря этому другу и ближайшему сподвижнику Петра. Сам город Петербург – это спор Андрея и Петра, двух апостолов, двух братьев по евангелиевскому рассказу.

Петр – апостол Рима и он – ключарь рая. Герб Ватикана – два перекрещенных ключа, герб Петербурга – два перекрещенных якоря. Петр – назначенный апостол, Андрей Первозванный – покровитель рыбаков и моряков. Тут претензия на первородство и вызов католичеству, которое не любили в протестантских Англии и Голландии и не любили в России.

Чтобы Андрей воспринимался как национальный российский святой, потребовались немалые усилия еще одного единомышленника Петра – Феофана Прокоповича. Согласно «Повести временных лет», апостол Андрей посетил Восточную Европу, предсказал великое будущее Руси, поставил крест на Киевских горах и удивлялся баням в Новгороде. Таким образом, он был как бы «русским вариантом» апостола Петра, русским Петром. С этим связывается настоящий культ апостола Андрея в идеологии Петровской эпохи.

Сразу же по возвращении из Великого посольства Петр учреждает орден Андрея Первозванного (эпитет «первозванный», вынесенный в название ордена, подчеркивал, что Андрей был призван Христом раньше Петра, что могло восприниматься как превознесение патрона Руси над патроном папского Рима). На ордене изображен косой Андреевский крест, а на четырех углах его латинские буквы – S.A.P.R. Это означает: Sanctus Andreas Patron Rossicum – «Святой Андрей – покровитель России». Флот получает Андреевский флаг (сравните с флагом Шотландии), а царские инсигнии – голубую Андреевскую ленту. В качестве другого варианта Петра мог выступать равноапостольный св. Владимир. По крайней мере Феофан Прокопович в своей трагедии «Владимир» прозрачно придал крестителю Руси черты царя Петра.

Петербург, воспринимаемый не только как «новый Рим», но и как новый Царьград («царствующий град», как его было приказано официально именовать), в практической жизни в качестве торговых ворот в Европу воспринимался как новый Архангельск. Однако это влекло за собой и многочисленные толкования: покровителем Архангельска был Михаил-архангел – один из патронов Московской Руси. Победа Града Святого Петра и флота Святого Андрея над городом Михаила-архангела могла толковаться символически, как победа нового уклада над прежним, как торжество петровской религии сакрального государства.

Подлинность Петербурга как нового Рима состоит в том, что святость в нем не главенствует, а подчинена государственности. Государственная служба превращается в служение Отечеству «и одновременно ведущее к спасению души поклонению Богу» (Феофан Прокопович). Молитва сама по себе, в отрыве от «службы», представляется Петру ханжеством, а государственная служба – единственной подлинной молитвой. Феофан Прокопович проповедовал первенство дел государственных по сравнению с молитвами, постами, всенощным бдением и т. д.

Город, строившийся Петром, не мог обойтись без центрального патронального собора. Взгляд на Петербург с этой стороны обнаруживает, что аналогия с Римом определенно присутствовала в сознании строителей новой столицы. В городской цитадели, которая по первоначальным представлениям должна была располагаться в центре города, был построен собор Петра и Павла, задуманный как самое высокое здание в Петербурге. Любопытно отметить, что с перенесением мощей Александра Невского, исключительно торжественно обставленным Петром, выявилась и ориентация петербургских святынь на связь с Новгородом – давним торговым партнером западноевропейского Ганзейского союза и извечным соперником Москвы. Все в Петербурге давало понять: время Москвы кончилось. Как писал в «Медном всаднике» Пушкин:

И перед младшею столицей

Москва должна была привыкать к своему «вдовьему положению»: после смерти Петра Петропавловский собор в Петербурге оказывается как бы заместителем Архангельского собора в Москве, поскольку делается усыпальницей русских государей.

Дальнейшая сакрализация личности Петра привела к тому, что город Святого Петра стал восприниматься как город императора Петра. Сакрализация императора Петра началась еще при его жизни и имела глубокие корни в идеологии петровской «священной государственности», несмотря на личную неприязнь Петра к торжественным ритуалам и придворным пышным церемониям. Так, Феофан Прокопович регулярно уподобляет императора Петра апостолу Петру, обыгрывая упомянутые выше евангельские слова о Петре как камне, на котором будет воздвигнуто грядущее здание. По его словам, «в Петре нашем, в котором мы сперва видели великого богатыря, потом же мудрого владетеля, видим уже и Апостола» – он устроил нам и утвердил «вся благая, к временной и вечной жизни полезная и нужная» и «все то на нем, яко на главном основами стоит». Евангельскому образу создаваемой церкви в речах Феофана соответствуют священное государство и его центр – святой город Санкт-Петербург.

Используя тот же образ, и сам Петр в письме Апраксину после Полтавской победы (от 27 июня 1709 г.) уподоблял одержанную «викторию» камню в основании Петербурга: «Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Петербурху положен с помощию Божиею». Создается цепочка символов с государственным значением, в основе которых лежит образ апостола Петра, переносящийся на образ Петра-императора.

Та же ассоциация Петра и камня видна в противопоставлении деревянной Руси и каменного Петербурга. Это противопоставление поддерживалось строжайшим запрещением возводить каменные здания где бы то ни было в России, помимо Петербурга. В 1714 году Петр указом запретил в государстве «всякое каменное строение, какого бы имени ни было, под разорением всего имения и ссылкою». Тем самым фактически создается не только образ Петербурга как «каменной столицы», но и образ деревянной России как ее антипода. Петербург мыслится как будущее России, но при этом создается не только образ будущего, но и образ прошлого ее состояния. Этот утопический образ России, воплощенный в Петербурге, отчетливо выражен в словах Феофана Прокоповича: «Август, он Римский император, яко превеликую о себе похвалу, умирая проглагола: „Древяный, рече, Рим я обрел, а мраморный оставляю. Нашему же Пресветлейшему Монарху тщета была бы, а не похвала cиe провозгласити, ибо воистину древяную он обрел Рocсию, а сотвори златую”». Говоря о «златой России», Феофан имеет в виду прежде всего Петербург, который противостоит «России древяной»; для нас важна при этом и ассоциация Петербурга и Рима, Петра и Августа. И в другом месте Феофан восклицает, обращаясь к Петру: «Pocсия вся есть статуя твоя, изрядным мастерством от тебе переделанная». Здесь камень начинает символизировать Россию и Петербург – как ее воплощение, а Петр выступает в роли творца-демиурга, божественного ваятеля, преобразующего природу.

Феофан учел и страсть Петра к украшению города статуями и скульптурами. Именно при Петре были заложены основы превращения Петербурга в музей под открытым небом, в город, где собрано огромное количество разнообразных статуй, в основном созданных по античным образцам. В Москве, конечно, такого произойти не могло. Статуи античных богов, царей, героев и духов природы воспринимались бы как возврат к язычеству и идолопоклонству, а если учесть, что многие из этих статуй изображают обнаженную натуру, можно представить, какой взрыв ханжеского возмущения последовал бы в благочестивой Первопрестольной…

В результате такого осмысления Петербург как создание Петра, естественно, связывается с его именем и личностью, и само название города воспринимается в этом плане, что особенно наглядно проявляется в именовании Пушкиным Петербурга Петроградом («Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом»), а также Петрополем («…и встал Петрополь, как тритон, по пояс в воду погружен»).

Образ императора постепенно вытесняет образ апостола в функции патрона города; императору Петру начинают приписываться не только исторические качества основоположника и строителя, но и мифологические – покровителя и защитника.