Читать книгу Василий Суриков – великий сын земли сибирской - - Страница 5

В происхождении рода Суриковых, казалось, не было сомнений: были они из донских казаков. Правда, назывались разные станицы. Биограф В. И. Сурикова М. Г. Машковцев с 1960 года писал об Урюпинской и Усть-Медведицкой, а на сайте «Южный берег» – Верхне-Ягирской и Кундрюченской, в которых еще в начале XX века жили казаки Суриковы. Сам Василий Иванович не возражал, что его род вышел из донских казаков. В 1893 году он с дочкой Ольгой ездил на Дон. Правда, для сбора материала для картины «Покорение Сибири», но почему-то в станице Раздорской.

Утверждалось также, правда, без доказательств, что был есаул Суриков, который в Сибирь пришел с Ермаком, а позже, в 1622 году, Суриковы якобы основали Красноярск. Но краевед Л. В. Безъязыков, установивший имена личного состава первого гарнизона Красноярска на основе архивных материалов, ни одного Сурикова не называет. За год до смерти Василий Иванович утверждал, что его роду «более 200 лет». Однако архивные материалы свидетельствуют, что Суриковы только с конца XVII века упоминаются в связи с Красноярской шатостью 1695–1698 годов.

Обычно во всех искусствоведческих и общих биографиях В. И. Сурикова его родословную сводят к ближним родственникам, начиная с деда, в первую очередь к тем, кого он так или иначе упоминал. Живший в Красноярске архивист С.Н. Мамеев по заявке Третьяковской галереи в 1930-х годах пытался составить полную родословную всех красноярских Суриковых и их родственного окружения. Кроме не совсем правильной выборки по прямой линии предков Василия Ивановича от его работы остались трудно читаемые черновые выписки, отложившиеся в местном архиве. По существу, только сейчас читателю предлагается первая научная родословная красноярских Суриковых от XVII до начала XX века.

Против в принципе реальной версии о донских корнях есть несколько «но». С Ермаком Суриковы не приходили. Донские казаки, всего до тысячи человек, временно посылались на пограничную южносибирскую линию только в 1750-х годах, и они все вернулись. Наконец, дончаки относятся к южнорусскому антропологическому типу, чего не скажешь о Суриковых.

В.И. Суриков.

Красноярский бунт, 1695–1698 гг. (эскиз)

В Красноярске Суриковы появились после подворной переписи 1671 года в связи с самым серьезным нападением енисейских киргизов и джунгар на Красноярский острог в июле – сентябре 1679 года. Тогда город-крепость чуть не погиб, было сожжено 16 деревень, а отряды киргизов разоряли даже нижнеангарские деревни[3]. Пополняли поредевший красноярский гарнизон обычно из Енисейска, ставшего разрядным городом. Кстати, внучка Василия Ивановича считала, что Суриковы прибыли из Енисейска[4], правда, после каких событий, непонятно, но явно не после волнений енисейцев в 1634 году против воеводы Ошанина.

За 10–15 лет до самого крупного в Сибири XVII века вооруженного восстания против местных воевод – знаменитой Красноярской шатости – первые Суриковы обжились своими дворами в городе. Братья – казачий десятник Илья и казак Петр (Мамеев почему-то считает их отцом с сыном), а также, очевидно, Иван, стали заметными участниками этих событий. Из работы известного архивиста, крупного знатока Сибири XVII века Н.Н. Огноблина видно, что братья не сразу, как и многие красноярцы, определились, на чьей стороне выступать. В отличие от Петра Илья подчинялся законной власти в лице воеводы Дурнево (все-таки малый, но начальник). Правда, от активных действий против заговорщиков он воздерживался, ведь брат на втором этапе движения в 1697 году стал одним из руководителей восстания, в его доме разрабатывался план военной расправы с Дурново и его сторонниками, засевшими в малом остроге[5].

Нет сведений, что Суриковы, в первую очередь 38-летний Петр, пострадали за участие в шатости. Сказались их семейный в отношении власти раскол, да и умная политика первого воеводы Петра Саввича Мусина-Пушкина, вставшего на сторону красноярцев, а не корыстных и жестоких братьев-воевод А. и М. Башковских и С. Дурново.

Последующие десятилетия традиционной жизни сибирского казачества, до крутых перемен 1724–1728 годов, были бурными для Красноярского казачьего войска. Они участвовали после частичного увода джунгарами обитателей «Киргизской земли» в военно-карательных походах 1704–1705 годов против оставшихся князей енисейских киргизов, ставили в 1707 году Абаканский и в 1717–1718 годах – Саянский остроги.

Не стояли они в стороне во время очередной, второй Красноярской шатости, в 1717–1720 годах, когда казаки, посадские, крестьяне и ясачные люди города и уезда вновь отказались подчиняться воеводе Зубову за многие его «неправды». Так, Петр Суриков вместе с главным руководителем движения, своим братом дворянином Ильей Нашивошниковым – Суриковым, как показал на допросе 3 декабря 1718 года пеший казак Андрей Пушкарев, посылал письмо гарнизону Абаканского острога с призывом присоединиться к ним. Интересно, что и в этот раз на действия красноярцев вновь не последовали карательные меры. В конце XVII века молодой Петр I, побывавший за границей, ставил под сомнение законность действий старомосковской администрации. Во второй раз следствие и расправа с первым сибирским губернатором Н. Гагариным отодвинули на задний план крамолу Красноярска. Правда, как и прежде, спустя несколько лет, зачинщиков из казаков специально переводили служить с семьями в отдаленные остроги Забайкалья. По косвенным данным, кто-то из Суриковых пострадал[6].

Речь идет, в первую очередь, о подворной Ландратской переписи 1713 года, подушной переписи 1720 года. К сожалению, обе, особенно подворная, в плохой сохранности. По ним удалось установить, что серьезных изменений в жизни сибирского казачества до 1728 года не было. В Красноярске, по первой переписи, было три двора Суриковых: отставного казака Григория Сурикова, родившегося в 1650 году, пешего казака Петра и их родного брата, сына боярского Ильи Нашивошникова, у которого сменили прежнюю фамилию Суриков.

60-летний Петр жил отдельным двором со своими тремя взрослыми уже сыновьями: Михаилом 28 лет, Василием 19 лет и Алексеем 17 лет. Интересно, что «сказку» не владеющего письмом Петра по его просьбе подписал какой-то Суриков. Его имя, возможно, с отчеством, оказалось неразборчивым: осталась только последняя буква «В», возможно, это было «Иван».[7]

[123]

Двор пешего казака Петра Сурикова. И под опасением [смер]тные казни сказал, что он, Петр, – шестидесяти лет. Де[тей] у него: сын Михайло – дватцати восми лет, Василей – [девят]натцати лет, Алексей – семьнатцати лет, две[….] лет. А буде он, Петр, сказал что ложно и за такую [ложную] [скаску] указал бы Великий Государь казнить смертью. [….] […..] по велению по [….] его Петра Сурикова [….] [……..] в Суриков руку приложил.

[196]

Двор дворянина Ильи Нашивошникова. И он, Илья, под опасением смертные казни сказал: он, Илья, – пятидесяти шести лет. Детей у него: Иван – двадцати семи лет, Федор – четырнадцати лет. Дворовых людей крепосных: Осип – 20 л., Л[еонт]ей 30 л. и закладной [человек] Игнатей 14 л. У Ивана сын Петр – тринадцати недель, дворовой? 35 л. Сын у кего Семен 4 г…. К сей ск[аске по] велению отца своего Ильи Нашивошникова [сын его] Федор Нашивошников руку приложил.

РГАДА (Российский государственный архив древних актов, Москва). Ч. 350. Оп. 3. Д. 5537. Л. 14–15.

В повседневной жизни Илью нередко называли по-прежнему Суриков. Так, немецкий ученый на русской службе Д.Г. Мессершмидт сообщает о семье дворянина Ильи Сурикове и его сыне Иване, в которой он жил несколько месяцев в 1722–1723 годах. Прибывшего 25 февраля 1722 года в Красноярск ученого отвели на постой в дом сибирского дворянина Ильи Сурикова. С ним и его сыном он часто беседовал через переводчиков и в дорожном дневнике иногда это отмечал. Например, что «сын хозяина Иван набирает рекрутов в Абаканском остроге», то есть Илья был ценным информатором для ученого, собиравшего, по условиях контракта с самим Петром I, комплексные материалы о растительном и животном мире, жизни и нравах русского ясачного населения Сибири. Будучи канцеляристом в воеводской канцелярии, И. И. Суриков вел корреспонденцию ученого, прожившего две зимы 1722 и 1723 годов в Красноярске. В путевом дневнике спутник ученого пленный шведский капитан Ф.И. Табберт (Страленберг) записал 2 апреля 1722 года: «…сегодня он (Д.Г. Мессершмидт, – Г.Б.) закончил… ответ в Тобольск и письмо г. Блументросту (президенту Медицинской коллегии, которому подчинялся Д.Г. Мессершмидт, – Г.Б.). Письмо написал Иван Суриков, а слуга Петер и приданный ученому драгун Михаил несли письмо вместе с донесением воеводе»[8].

Прародителем Прасковьи Федоровны Торгашиной был Петр, о нем ничего не известно. Его сын, пеший, затем конный казак «Яков Петров Торгоша», служил в Красноярском остроге еще с 1629 года и входил в первый пополненный его гарнизон. Возможно, он, как и енисейский казак, устюжанин Иван Григорьев Торгашин, был выходцем из Русского Поморья. Он и остальные по прямой линии предки Прасковьи Федоровны, все 9 колен, жили в одноименной деревне, с 1822 года – «станице», основанной ставшим уже десятником конных казаков Яковом в 1645 году. Вопреки расхожему мнению, на котором упорно настаивал сам художник, по матери он происходил не из казачьей, а из пяти ближних колен крестьянской ветви Торгашиных, начиная с прапрадеда Андрея Константиновича, записанного из казачьего сына в крестьяне.

Тремя дворами жили, по первой переписи, конные казаки Торгашины. В. Торгашин был среди тех выборных, что в светлице воеводских хором 8 августа 1698 года вручали письменный отказ от воеводства Дурново, и участвовал в его позорном изгнании из города.

По первой переписи, конный казак Роман Торгашин 50 лет показал у себя сыновей Михаила, Константина и Данилу – 24, 22 и 9 лет соответственно – и 4-летнего внука Андрея. Старшие сыновья тоже были конными казаками. Тридцатипятилетний Константин Торгашин имел только двухлетнего сына Андрея же. Данило Торгашин жил отдельно, хотя ему было 17 лет. Он не был в штатной службе, поэтому назван «казачьим сыном». Возможно, это и был двор его отца, члена казачьей старшины, не внесенного поэтому в подушные списки.

[891]

Двор конного казака Костентина Торгошина. Под опасением смертные казни сказал: он, Констентин, – тридцати пяти лет. Сын Андрей – двух лет. А буде он, Констентин, сказал что ложно, и за такую ложную скаску указал бы Великий Государь казнить смертью. К сей скаске по велению Костенкина Торгошина Алексей Иконников руку проложил.

РГАДА. Ф. 350. Оп. 3. Д. 1601. Л. 109.

Новая налоговая система, введенная Петром I, оказалась чреватой негативными для казачества последствиями. С нее начинался период, который до новой казачьей реформы, проведенной генерал-губернатором Сибири М. М. Сперанским, оказался самым тяжелым в истории сибирского казачества. Была даже опасность их растворения в регулярных подразделениях и исчезновения как сословия.

В Западной Европе с XVI века шла революция в военном деле. Бурное развитие огнестрельного оружия привело к появлению регулярной профессиональной армии и флота, коренному изменению тактики и стратегии. Петр I энергично создавал новую армию, справедливо считал стрельцов и казаков анахронизмом. Первых в молодые годы он боялся и ненавидел, ведь на его глазах они подняли на пики родных братьев матери Натальи Кирилловны Нарышкиной. Казачество с его вольностями, волнениями в Астрахани и казачьим восстанием во главе с Кондратом Булавиным тоже плохо вписывалось в создаваемое им «регулярное государство».

Петр I Великий, первый российский император.

Рисунок В.И. Сурикова

Мало того, в Сибири из-за казаков процент неподатного населения оказался необычно большим – до 30 процентов, в то время как во всей России – лишь около 1 процента. Это было недопустимо в условиях огромных расходов на длительную Северную войну 1700–1721 годов и на другие реформы. Новая система налогообложения стала удобным средством исправления этого алогичного, с точки зрения верховной власти, положения. Единицей обложения стал не двор, а душа мужского пола «от младенцев до сущих стариков». За убылых душ должны были платить члены общины «соопча раскладкой» до новой переписи, которая их исключала и вносила вновь родившихся. Неподатными оставались дворяне, военные, приказные и духовенство.

Перепись населения 1718–1720 годов и ее проверка-ревизия 1722–1723 годов стали основой не только налогообложения, но и свидетельством сословной принадлежности, так как впервые внесли в оклад холопов-дворовых, однодворцев из служилых по прибору, гулящих людей и часть казаков. Петр I, несмотря на нелюбовь к казачеству, все же понимал, что в условиях России только казаки с малыми затратами на них могли обеспечить минимум безопасности страны в приграничных территориях и решать задачи публичного и эксплуататорского порядка на ее окраинах. Однако их штаты сократили примерно на 30 процентов. В Красноярском казачьем войске из 849 осталось лишь 730 верстанных.

Причем вначале местные сибирские власти, в том числе в Красноярске, внесли в подушные списки даже всех штатных рядовых казаков, вместе с их командной верхушкой. При этом они переусердствовали и детей верстанных казаков тоже внесли в подушные списки, и за них стали взимать ежегодно по 70 копеек подушных и 40 копеек оброчных денег. Это вызвало массовый протест, и в 1728 году детей исключили из списков. Однако в потенции верстанные казаки потомственно все же не оставались в своем сословии, так как при отставке или при физической непригодности детей к службе всех, в том числе из командной верхушки, переводили в тяглые сословия. Таким образом, казачество Сибири превращалось в чисто функциональную группу с постоянно меняющимся личным составом, потомственно не воспроизводящую себя даже на командном уровне. Петр I отменил «московский список», за отличие и рядовых казаков, и отставных офицеров регулярных частей, как и их детей, записывали в эти звания.