Читать книгу Поле эпистемической модальности в пространстве текста - Группа авторов - Страница 4

В современной лингвистике существует огромное количество работ, посвященных теории текста, исследованию его свойств и границ, структуры и семантики.

В последние годы появилось и такое понятие как “пространство текста”. Как отмечает Е.С. Кубрякова, “текст в сложившемся окончательном виде создает особую материальную протяженность, последовательность связанных между собой предложений и сверхфразовых единиц, образующих семантическое, а точнее – семиотическое пространство” (Кубрякова 2001: 79). Е.И. Диброва замечает, что семантическое пространство текста должно быть охарактеризовано как включающее предтекст, подтекст и надтекст (Диброва 1997: 35).

Остановимся на более подробной характеристике этих текстовых измерений.

Е.И. Дибровой было предложено понятие смыслового пространства читателя и его истолкование в терминах “вертикальной” текстовой структуры; она обозначила его как надтекст. “Надтекст, – пишет Е.И. Диброва, – надстраивается над смысловой линией текста как дополнительное смысловое пространство читателя, предоставляемое ему произведением. Вживаясь в текст, читатель вносит в него свои смыслы, нередко сугубо личностные, но вытекающие из содержания текста. Надтекст представляет собой тот семантический зазор, который объективно существует между понятиями автора и читателя” (Диброва 1994: 20, цит. по: Сигал 2007: 43). К.Я. Сигал проводит границу между надтекстом и подтекстом и объясняет отличия между ними. “Надтекст – это читательское ощущение, которое выстраивается как интеллектуально-чувственное восприятие текста. Текст и надтекст – разнопорядковые явления, надтекст не включается (в отличие, скажем, от подтекста) в метасмысловую структуру текста, ибо несмотря на превращение единства замысла в текстовом воплощении в множественность его интерпретаций, текст остается онтологически целостным и единичным (Сигал 2007: 45), а “проникновение читателя в авторский текст и подтекст и их интерпретация его (читателя) личностными смыслами и составляют надтекст художественного произведения” (Сигал 2007: 44).

Итак, надтекст отражает смысловое пространство читателя, подтекст – метасмысловую структуру текста, предтекст включает в себя заголовочный комплекс и относится к метатекстуальности, вызывая у читателя определенные ассоциации, которые автор использует для создания образа.

Само понятие “пространство текста”, по нашему мнению,следует расширить. В него входит не только подтекст, предтекст и надтекст (т.е. та среда, которую он порождает), но и сам текст. Он существует не только как контекстный минимум диагностики смысла, но и “как законченное целое, будь то письменное монологическое сочинение или устный диалог, – ведь и последний имеет свое начало и свой конец, позволяющий подвести итог реализованному обмену мыслями” (Блох 2004: 169).

Обратимся к вопросу относительно соотношения языка и речи применительно к тексту.

Зачаток учения о разграничении языка и речи мы находим в диалоге «Софист», написанном крупнейшим философом Древней Греции Платоном (Блох 2004: 30). «Таким же образом, если произносится «лев», «олень», «лошадь» и любые другие слова, обозначающие все, что производит действие, то и из их последовательности не возникает речь. Высказанное никак не выражает ни действия, ни его отсутствия, ни сущности существующего, ни сущности несуществующего, пока кто-либо не соединит глаголов с именами. Тогда все налажено, и первое же сочетание [имени с глаголом] становится тотчас же речью – в своем роде первою и самою маленькою из речей» (Платон. Софист). В сущности, в этой трактовке речи содержится также и определение предикации, о которой исследователи-лингвисты стали писать уже в более позднее время.

Античное учение о словах-именах и предложении-речи было развито Аристотелем и стоиками в дальнейшем, у александрийских ученых, послужило основой для создания определенных контуров теории грамматики с морфологическим (структурно-семантические свойства частей речи) и синтаксическим (сочетание частей речи в предложении) разделами (Блох 2004: 30-31).

Фердинанд де Соссюр выделил язык как предмет языкознания. Так, он писал: «Язык существует в коллективе как совокупность отпечатков, имеющихся у каждого в голове, наподобие словаря, экземпляры которого, вполне тождественные,находились бы в пользовании многих лиц. Это, таким образом, нечто имеющееся у каждого, вместе с тем общее всем и находящееся вне воли тех, кто им обладает» (Соссюр 1977: 57). «Речь – сумма всего того, что говорят люди … в речи нет ничего коллективного: проявления ее индивидуальны и мгновенны; здесь нет ничего, кроме суммы частных случаев … было бы нелепо объединять под одним углом зрения язык и речь. Речевая деятельность, взятая в целом, непознаваема, т.к. она неоднородна… Можно в крайнем случае сохранить название лингвистики за обеими этими дисциплинами и говорить о лингвистике речи. Но ее нельзя смешивать с лингвистикой в собственном смысле, с той лингвистикой, единственным объектом которой является язык» (Там же, с. 58).

Впоследствии пражцы критиковали такое понимание языка и речи, рассматривая язык как абстрактный научный анализ, а речь – как явление действительности. Так, Й.М. Коржинек писал: «Разграничение языка (langue) и речи (parole) в том виде, в каком оно встречается в лингвистических работах со времен Соссюра, представляется мне неточным и вводящим в заблуждение, потому что речь здесь не только ставится рядом с языком, но и противопоставляется ему как координирующее и коррективное понятие лингвистической теории … соотношение между языком и речью представляет собой просто отношение между научным анализом, абстракцией, синтезом,классификацией, то есть научной интерпретацией фактов, с одной стороны, и определенными явлениями действительности, составляющими объект этого анализа, абстракции и так далее – с другой» (Коржинек 1967: 317).

Несколько позже в языкознании сложилась точка зрения, согласно которой к языку относят только абстрактные единицы (фонемы, морфемы, лексемы и т.п.), а к речи – их конкретные варианты (фоны, морфы и т.п.). В последние годы в связи с появлением исследований в области когнитологии к единицам речи (дискурса) относят только актуализованные единицы,которые выражают индивидуальные особенности говорящего, его цели, задачи, мотивы и которые отвечают требованиям порождаемого им текста (Васильев 2006: 85). На основе этого даже предложение можно рассматривать как единицу языка. Так, Л.М. Васильев указывает, что высказывание как единица речи, в отличие от предложения, «привязано» к конкретной ситуации, выражает конкретный (актуальный) смысл, является относительно самостоятельным (и в интонационно-грамматическом, и в семантическом отношении) сегментом текста, письменного или устного. Это дает право считать высказывание минимальной единицей коммуникации (Там же, с. 105).

В.А. Звегинцев: «Изучать предложение – это значит изучать язык, но и наоборот: изучать язык – это значит изучать предложение» (Звегинцев 2001: 153). «В речевом акте перед нами не безликая масса, воплощающая обобщенное знание языка, а конкретный собеседник, участвующий в речевом акте в конкретных условиях и получающий сведения о конкретных референтах. Такой речевой акт, строящийся по модели предложения … принято называть высказыванием … когда мы полностью отвлекаемся от конкретности собеседника и условий речевого акта и следуем лишь правилам языка,мы … способны построить лишь абстрактное предложение» (Звегинцев 1996: 183).

В.А. Звегинцев рассматривает отдельное, вне контекста взятое предложение как единицу языка, предложение в контексте – как единицу речи (Звегинцев 2001).

Такого же мнения придерживается и Г.Г. Почепцов: «Как слово, так и предложение являются сложными единицами структуры языка, допускающими членение их состава. … и другая важнейшая структурная единица – предложение, – во всем ее структурном многообразии, в своей членимости должна сводиться в итоге к определенному, количественно ограниченному числу элементарных структурных единиц, в данном случае синтаксических» (Почепцов 1971: 24).

М.И. Откупщикова рассматривает не только предложение, но и текст как один из уровней языка: “Закономерности строения связного текста представляют собой подсистему, которая является необходимой частью системы языка и может быть выделена на высшем грамматическом уровне этой системы – уровне связного текста” (Откупщикова 1987: 6-7).

Мы не придерживаемся этой точки зрения: текст нельзя рассматривать как обобщенную модель. К единицам языка относятся фонема, морфема, слово, предложение и диктема – минимальная тематическая единица (Блох 2000), (Блох 2004).Как языковую и речевую принадлежность можно рассматривать предложение. Так, если анализировать его с позиции парадигматического синтаксиса, то, “как единица сообщения в речевой цепи, оно выделяет свою обобщенную модель, типическую конструкцию, стоящую за конкретным, привязанным к своему контексту лексико-семантическим составом высказывания. Такая модель или конструкция закономерно соотнесена с другими элементами языка и, следовательно, имеет в языке свой собственный системный статус” (Блох 2004: 33).Диктема – это звено перехода от слова через предложение к целому тексту. В диктеме можно выделить ряд важнейших функционально-языковых аспектов речи. Эти аспекты – номинация, предикация, тематизация и стилизация. Номинация осуществляет именование, или называние пропозитивных событий-ситуаций. Предикация относит названные события к действительности. Тематизация скрепляет пропозитивные значения в осмысленное целое, вводя их в более широкую сферу целенаправленного содержания развертывающегося текста. Стилизация регулирует выбор языковых средств, снабжающих текст коннотациями, необходимыми для адекватной передачи содержания в конкретных условиях общения.

Эти параметры могут представить целостную характеристику диктемы как уровня языка. Как элементарная тематическая единица диктема служит в роли переходного звена от предложения к тексту, и, соответственно, от языка к речи.