Читать книгу Все дело в попугае - Группа авторов - Страница 36

Лакомкин! Это вам была не Светлана!

Лехе тогда двадцати еще даже не было. Он учился – если это можно так назвать – на третьем курсе театрального института. Лехин приятель Васька с режиссерского подрядился на небольшую подработку – дважды в неделю вести на риткином факультете некоторое подобие театральной студии. И попросил Леху пару первых раз сходить с ним, для фасону и смелости. Васька был маленький, плюгавый и стеснительный, а Леха – совершенно типичный голливудский красавчик, мечта любой пэтэушницы: широкоплечий кудрявый шатен с узкими синими глазами (за которые Ритка потом почему-то прозвала его Скифом), – при этом милый, улыбчивый, обаятельный и не без зачатков интеллекта. Васька правильно прикинул впечатление, которое Леха должен был произвести на преимущественно женский факультет, и пообещал приятелю, что выбор будет велик. А уж что Леха умел делать, так это играть в романтические отношения.

Вопрос в данном случае стоял в таком виде: как выбрать ту, с кем играть. Скорее всего, подписавшись Ваське помочь, Леха готовился купаться в обожании, и никак не был готов к серьезной борьбе за даму. Именно поэтому на него неожиданно сильное впечатление произвело первое появление мадемуазель Маргариты Летичевской. В течение пятнадцати минут в комнату, где Васька и Леха собирались знакомиться с заинтересованными студентами, входили, вбегали и вплывали девушки-девушки-девушки – всех мастей, размеров и фасонов. А в последнюю минуту в дверях появились два привлекательных молодых человека, которых явно совсем малолетняя рыжая девица с ослепительными черными глазами одновременно держала под руки (Смирновского слева, Залесского справа). И по рядам уже усевшихся девушек-девушек-девушек прошелестел легкий вздох дистиллированной язвительной зависти-зависти-зависти.

Леха был не новичок в таких делах, он немедленно услышал зов боевой трубы. Труба играла зорю с такой силой, что отголоски донеслись до всех, находившихся в комнате. Леха не запомнил в тот раз ни одного лица – он ни разу не отвел от Ритки совершенно телячьего взгляда.

И пошел в атаку.

В радиусе пяти окрестных факультетов, кажется, не нашлось бы ни одного человека, который не следил бы за этой великолепной военно-романтической кампанией. Тут были и бросаемые к ногам бесчисленные цветы, и страстные признания-граффити на стенах, и серенады – все-таки будущий актер! Тут была нежная забота, укутывание и подкармливание на каждом шагу, и эффектные сцены с переноской на руках туда-сюда, и ночевки под окном, – в общем, полный комплект донжуанских безобразий.

Куда там было устоять романтической семнадцатилетней девочке… Но и Лакомкин, как хороший будущий актер, весьма вжился в образ. В апреле они оба уже выглядели потерявшими последние остатки разума, практически не пытались учиться, и только шлялись целыми днями по теряющей ледяной покров Неве. Незамутненное ничем счастье этих приневских шатаний Ритка много лет будет вспоминать потом при попытке понять… И, наконец, догадается – да что там понимать? Все, чего ей так не хватало в романе с Димкой, предполагавшем соблюдение приличий, сдержанность и глубину, – все в чистейшем, как слеза, виде, она нашла у Лакомкина: весну, юность, ясность и простоту, р-р-р-романтику через очень много «р», такую, о какой мечтает любая девчонка в этом возрасте, и какая, можно согласиться, есть кич, банальность и дешевка, но для того, чтобы презрительно отвергать ее, нужно хотя бы однажды насладиться ее прелестями… Обязательно нужен рядом такой парень, чтобы в метро шептались контролерши: «Какой красивый!», в розовой рубашке и голубых джинсах, как из детских снов, смешливый и сильный, откровенно, даже картинно влюбленный, целующий тебя, легко посадив на парапет набережной, который, распахнув окно в первую майскую грозу – она всегда приходит в апреле, – кричит на весь город: «Я люблю тебя!» – и жалко, что нельзя выпрыгнуть в эту самую грозу с шестого этажа…, но вы все-таки убегаете носиться в мокрый и разнузданный дождь… и счастливее вас нет никого на свете, честное слово!

Димка Смирновский наблюдал всю эту вакханалию. «Купаешься?…» – иронично-утвердительно спрашивал он Ритку. Однако, опасность оценил адекватно, и даже начал бороться. Только Ритка-то совершенно не поняла, что это он так борется. Когда ему удавалось завладеть риткиным вниманием, или – о удача! – выгадать момент для провожания ее домой, он начинал разговаривать отвлеченные разговоры, интеллектуальные и не очень. Про собак, например, – однажды он сорок минут рассказывал про собак, ведя Ритку под руку вдоль прелестного весеннего вечера. Как она могла бы о чем-то даже догадаться?!

В конце апреля Лакомкин сделал Ритке предложение. Они сфотографировались вместе, и Ритка повесила фотографию над кроватью. Они бы поженились сразу, но Ритке еще не исполнилось восемнадцати лет. А через месяц, когда Ритке исполнялись эти самые вожделенные восемнадцать, Леха должен был уже находиться в Одессе на невероятно важных кинопробах: он понравился известному режиссеру, снимавшему что-то костюмное из прошлой жизни, со шпагами, камзолами и скачками на конях по городам и весям. Но конечно, в мае месяце вся эта бюрократия не имела для происходяшего у Ритки с Лехой уже никакого значения. Какая тут бюрократия, когда любовь?…