Читать книгу Крымский щит - Группа авторов - Страница 7
Не отступать и не сдаваться
Оглавление– Вы знакомы с высказыванием доктора Юнга, герр штурмбаннфюрер? – внезапно спросил гауптштурмфюрер Штайгер, присаживаясь на каменную ступенечку при входе в пещерную часовню.
Так по крайней мере принято было называть эту рукотворную пещеру со сводчатым потолком на восточном склоне Пойки.
– Вы о каком-то конкретном высказывании, я полагаю, – отозвался штурмбаннфюрер СС Карл Зеккер, не вынимая мундштука изо рта.
О том, что это старший офицер СС, на первый взгляд трудно было догадаться: мешковатая куртка на искусственном меху, похожая на флотскую, но тёмно-коричневая, стёганые брюки, суконный картуз без кокарды. Под курткой, правда, был форменный китель со всеми положенными регалиями и офицерским Железным крестом, но Зеккер куртку не расстёгивал.
– Естественно, – улыбнулся доктор Штайгер, об офицерском звании которого вообще ничто не напоминало ни в тёплой, как раз для этого небывало холодного в этом году конца сентября, подходящей для гор и пещер одежде, ни в выправке.
Ассистент кафедры истории Боннского университета (одного из самых уважаемых в Германии центров университетской науки) уже пятый год плодотворно сотрудничал с Аненэрбе, причислен к СС-ваффен и получил вполне солидное воинское звание, пользовался авторитетом в кругах специалистов, но ничуть не избавился от цивильной расхлябанности. Руководителю поисковой группы Зеккеру только и удалось добиться от Юргена Штайгера неукоснительного уставного обращения и ежедневного тщательного заполнения поисковых журналов.
– Если быть точным, то даже не одно высказывание, – продолжил научный руководитель поисковой группы, – а тезис о том, что человек не способен увидеть то, что существует в действительности, но никак не присутствует в его представлении. Отсюда истинное творчество – увидеть большее, чем устойчивый стереотип, и тем самым ввести это в стереотипы.
– О, да, в несколько иных выражениях, но я это слышал, – согласился штурмбаннфюрер.
Аккуратно потушил сигарету, спрятал мундштук в нагрудный карман куртки и поднёс к глазам бинокль.
Вновь и вновь вглядывался он в ту сторону, где располагалась невидимая отсюда, закрытая низкой грядой кустов, но недальняя Иосафатова долина.
То ли показалось, то ли в самом деле дважды замечал он лёгкий дымок, который струился совсем не там, где ему и положено быть – не над татарскими сёлами, азимут на которые он определял мгновенно и безошибочно, – а ещё однажды донесся откуда-то оттуда, из невидимой долины, отзвук недолгой стрельбы. И хотя сейчас, в конце сентября 1943 года, выстрелы, увы, то и дело ещё раздавались в Крыму, нечто настораживало. То, например, что раздались они со стороны Иосафатовой долины, доселе полностью подконтрольной частям самообороны и румынам, и что стреляли там не из винтовок и даже не из «шмайссеров», в небольшом количестве находившихся и у румын, и даже у татар, а из русских автоматов.
Но сейчас ничего подозрительного не было видно и не было слышно.
– И к чему вы это вспомнили, герр гауптштурмфюрер? – спросил Зеккер, прикидывая, как следует изменить расположение часовых, чтобы чётче контролировать восточный сектор. И о чём надо запросить комендатуру во время радиосеанса, который должен состояться через полтора часа… Хотя можно связаться и раньше.
– Капитанство Готия… Горная Готия… – начал господин доктор, умащиваясь поудобнее и вылавливая баночку леденцов: они ему служили не то заменой сигарет, не то защитой от табачного дыма. – Южный форпост арийской расы среди варварских племён…
Штурмбаннфюрер покосился на него, но не счёл нужным что-то говорить в ответ на трюизмы.
– Создали города, крепости, храмы и даже существенно облагородили породу аборигенов – вы, видимо, обращали внимание на черты лиц и осанку местных…
Штурмбаннфюрер хмыкнул и чуть пожал плечами; при желании это можно было истолковать как угодно.
– И как-то никто не потрудился спросить: а почему именно здесь?
– Здесь – вы что имеете в виду? Крым? Лучшая, кстати, его часть? – на этот раз отозвался Зеккер.
– Нет, почему их центр был именно Пойка?
– Естественная твердыня, практически неприступная, – с некоторой долей досады ответил штурмбаннфюрер, не расположенный, что вполне характерно для воспитанников ордена, к пустой болтовне.
– Да, конечно, только вот находится «глубокоуважаемая Пойка» на таком отшибе, что до неё и добраться никто почти не мог, и по размерам – ну, кто здесь мог спрятаться? Понятно, располагался небольшой монастырь, да дворец епископа размером с бюргерский домик – хотя Иоанн Готский сей край не особо жаловал, – а вот для гарнизона и места нет. Но тысячу лет подряд сюда приходили люди, жили, умирали… Хотя хоронили их преимущественно внизу.
– Да-да, – отозвался Зеккер, не отрываясь от бинокля. – Священное, почитаемое место…
Вот теперь он увидал…
Заметил отчётливо: на гребне, чуть выше полосы тени, отбрасываемой в сей предзакатный час сутулой громадой Пойки, промелькнули пять… или шесть фигурок… вооружённые… и одетые как попало… Перевалили гребень и скрылись в лесу.
– А чтобы молиться, выдолбили вот такие храмы и часовни в твёрдом и вязком известняке, очень-очень неподатливом, – обрадованно подхватил беспечный доктор Штайгер.
Впрочем, не столько, пожалуй, беспечный, сколько приученный, что за плечами настоящих солдат ордена не то чтобы опасаться, но и особо задумываться об опасности не следует.
– Очевидно, так, – кивнул штурмбаннфюрер, поднимаясь. – Подробнее поговорим в другой раз. Надо подготовиться к приёму гостей.
– К нам сюда идут гости? – поднял брови над круглыми очками Штайгер. – Кто же?
– Не уверен, что к нам, и полагаю, что не сюда, но мимо нас вряд ли проберутся.
Карл Зеккер знал, что говорил. Впрочем, можно и наоборот: говорил, что знал.
Массив Пойки можно было обойти с юга и с севера, соответственно по тропе по направлению к Большому каньону и по «улучшенной» грунтовке – в сторону Мангуп-кале. И тропа, и грунтовка проходили недалеко от нижнего лагеря и отлично простреливались сверху: и с этой «часовни», и с галереи, и с нескольких мест на плоской вершине. Так что действительно «мимо вряд ли проберутся», даже под покровом темноты, – если, конечно, принять соответствующие меры.
А насчет того, куда направляются эти пять-шесть… но может, что и больше, – партизан, то здесь стоило весьма усомниться, что идут они именно на Пойку. Для них здесь ничего нет – разве что возможность временного укрытия, полагая это место безлюдным, – поскольку о поисковой группе Аненэрбе, направленной сюда по инициативе Вольфрама Зиверса и согласно личному приказу рейхсфюрера, знать они попросту не могут.
Вот вдоль каньона, на юг – туда, где в большом горно-лесном массиве, кочуя от Ай-Петринской до Бабуган-Яйлы и обратно, торчит как кость в горле партизанский отряд, а может, и не один, допускают, что целое соединение, – они направляться могут.
Или на север, туда, где за Мангупом начинается Особый севастопольский укрепрайон, а там и железная дорога, и шоссе, и кабеля связи…
Рация располагалась здесь же, рядом с часовней, в гроте-комнатке неопределённого пока что назначения в начале крытой части галереи; антенну закрепили наверху, к дереву на краю плоской вершины, – так обеспечивалась круговая связь, хотя слышимость в южном направлении оставляла желать лучшего: всё-таки Главная гряда была выше.
Сначала Зеккер надиктовал, а радист отправил три радиограммы – в Севастополь, Дуванкой и Бахчисарай; теперь можно было надеяться, что северный обход будут охранять строже.
Затем штурмбаннфюрер сам надел наушники, связался с Бахчисарайской полевой комендатурой и назвал нужные пароли. Спросил, что следовало, у дежурного и узнал, что двумя часами раньше на участке близ Шулдана произошло вооруженное столкновение патруля с какой-то бандгруппой, что убиты несколько полицейских, а пятеро румынских солдат и унтер то ли пропали без вести, то ли ещё не объявились в своей части.
Затем Зеккер поднялся по галерее, по временной лестнице и через ещё одну, крутую, но со ступеньками галерею выбрался наверх и проинструктировал унтершарфюрера о порядке караула, включения прожекторов и пуска осветительных ракет. Основное внимание, само собой, следовало уделять восточной стороне, а также устью тропы на юг и началу просёлка в сторону Мангупа. Конечно, важнее всего было сейчас усиленное внимание гарнизона нижнего лагеря, но как знать – может, и сверху удастся что-то заметить.
Затем уже поверху Зеккер перебрался по неширокому мысу с остатками крепостной постройки на соседнюю гору, варварское название которой постоянно вылетало у него из памяти, и оттуда по торной тропе в быстро наползающей темноте спустился в нижний лагерь.
Всё это время доктор плёлся следом и бубнил.
…– И задумался ещё раз: что всё-таки послужило первотолчком? Почему так вцепились в это дикое, безлюдное, неудобное место? Здесь ведь на самом деле совсем не так уж безопасно, потому что ни приличный гарнизон здесь не разместишь, ни за срочной подмогой не пошлёшь – далеко. А два-три десятка ловких горных разбойников перережут всех и вся…
Это уже касалось вопроса, который штурмбаннфюрер знал куда более досконально, и как раз легло на то, чем Зеккер занимался именно сейчас. И просто невольно представил себе штурмбаннфюрер на миг положение, когда нет рации, нет прожекторов, нет осветительных ракет, нет хорошей оптики и автоматического оружия, а ещё, если подступит непроглядный туман – такое в этих местах случается досадно часто… Действительно, тогда наверху не чувствовали бы себя в такой безопасности, как сейчас.
Но вспомнил и другое, и сказал:
– Место силы, которое нам указали, и источник силы, который нам – и вам, прежде всего, – поручили раскрыть, привлекли сюда арийцев, способных это почувствовать. И тысячу лет сила хранила их в окружении варварских племен.
– А потом пришла Орда, и Сила перестала хранить и сиё место, и наших дальних родственников.
Это было уже сказано на вершине Пойки, и ответил Зеккер не сразу, но не только потому, что не слишком был расположен к продолжению научно-спекулятивной беседы, а потому что был занят проверкой и перераспределением караульных постов и оговаривал порядок пуска осветительных и сигнальных ракет.
Учитывая, что «наверху» караульную службу несли всего пятеро: унтершарфюрер и четверо солдат, инструктаж и проверка не заняли много времени. Но его с лихвой хватило, чтобы гауптштурмфюрер доктор Штайгер подобрался к самому краю двадцатиметрового обрыва с северной стороны и, подождав, пока Зеккер обратит на него внимание, жестом подозвал старшнго офицера.
– Вот иллюстрация моих слов, – и торжественно указал на рукотворную полукруглую выемку, часть окружности, начисто срезанной примерно посредине древним обвалом.
Если наклониться, заглянуть за край, то видна вся полутораметровая выемка в скале – расширяющаяся к средине и сужающаяся на нет в конце. Почти точный разрез традиционного греческого пифоса, только каменного, выдолбленного в толще скалы. Но тоже, как оказалось, не вечного зернохранилища, или что там ещё хранили здесь в древности: край горы откололся, и теперь это выглядит как несколько странный декоративный элемент.
– Ну и что? – спросил штурмбаннфюрер.
Эту половинку зернохранилища, как принято было считать вслед за Бертье-Делагардом, уже не раз осматривали, обмеряли и фотографировали за предыдущую неделю, и конечно же днём, при хорошем освещении, и, само собой, в спокойной обстановке. Аккуратная работа, несомненно делающая честь старым мастерам.
– Мы видим выемку в скале, по форме напоминающую пифос. Эллины, а затем их преемники, действительно хранили в пифосах зерно, маслины… Ну и ещё разные съедобные разности. И говорим: вот каменное зернохранилище. А что это было на самом деле? И главное – как это сделано? В это же горлышко не пролезть!
– А как делались пифосы?
– На гончарном круге, герр штурмбаннфюрер. Снизу вверх. Так что в горлышко должно было поместиться только две руки гончара. Вот примерно как здесь, – и Штайгер приложил руки к уцелевшему полукружию.
Веснущатые запястья с рыжим пушком легли на него точно.
– Да, забавно, – согласился Зеккер и аккуратно отвёл историка от обрыва. – Мы ещё так мало знаем о технологиях предков. Название Аненэрбе не случайно, вы же понимаете. А сейчас мне надо сойти в нижний лагерь. Вы остаётесь?
Доктор только рукой махнул – мол, какое там! – и забубнил дальше:
– В это горлышко мог пролезть только маленький ребенок. И что, скажете, вот эту неподатливую скалу долбил младенец? Лет тридцать кряду, по моим прикидкам? А потом расчленил сам себя и по кускам выбрался наружу?
– Нет, скорее это какое-то сверление… Перовые свёрла, возможно, с корундовыми резаками, рычажная система изменения глубины захвата… Германцы во все времена были великими мастерами.
Они уже подошли к развалинам укрепления, перегораживающего некогда самую удобную, хоть и неширокую, дорогу, соединяющую Пойку с соседней горой. Не внушительные развалины: три десятка скверно отесанных квадр и заметно больше, но некрупных обломков керамики разбросаны двумя кучками высотою меньше метра, а между ними – тропинка.
Доктор Штайгер наклонился, нашарил подходящий обломок и показал на ладони:
– Вот, полюбуйтесь. Как раз от пифоса. Зачем столько усилий, зачем грызть камень, если можно накупить сколько угодно горшков за медный грош у любого гончара? О пещерах я не говорю, хотя уверен: их тоже не долбили и не сверлили… Вот я и подумал: а Юнг, как всегда, прав. Привыкли считать: если похоже – значит, такое же, пусть и с вывертом. А на самом деле всё здесь наоборот. Не монахи делали эти пещеры, а пришли на готовенькое. И не для зерна выдули эти ямы, все пять по периметру Пойки…
У начала спуска Зеккер ещё раз приложил к глазам бинокль. Смеркалось быстро, как всегда здесь в горах, но предполагалась ясная ночь, и осенняя слегка ущербная луна уже наливалась светом. От гребня, где Зеккер увидел партизан, сюда – если они в самом деле идут сюда, с выходом на одну из дорог, огибающих Пойку, – не меньше трёх часов быстрой ходьбы без остановки. А если с учетом темноты и желательного привала, хотя бы для рекогносцировки – то и все четыре. Если же будет у них привал, то и костерок возможен…
– Это сейчас их всего пять, а могло быть куда больше. Края горы ведь откалывались не раз… – сказал штурмбаннфюрер, опуская бинокль.
Ни проблеска.
А на странный глагол «выдули» из уст доктора Штайгера не стоит обращать внимания.
– Простите, герр штурмбаннфюрер, но вы, кажется, меня не услышали. Расстояния между всеми пятью – строго одинаковые. Со скидкой на погрешность измерения. В плане – безукоризненная пентаграмма, наложенная на вершину. Вот, полюбуйтесь, – и военный археолог раскрыл планшет.
Аккуратный, «прозекторский» рисунок изображал знакомый контур уплощённой и скошенной вершины Пойки, и его расчерчивала правильная пентаграмма. «Северный» луч упирался в самый край плато, даже чуточку заходил за край обрыва, остальные замыкались на кружочках «зернохранилищ».
– Любопытно, – отметил Зеккер и пружинисто запрыгал по естественным уступам тропы в нижний лагерь.
Сопя и оскальзываясь, гауптштурмфюрер потянулся за ним.
Отстал всего на каких-то пять минут, зато практически не пришлось ждать, пока штурмбаннфюрер отдаст приказы армейскому лейтенанту, в подчинении которого находилось шесть солдат – охрана и персонал нижнего лагеря, обосновавшегося в просторном пастушьем доме, бесстыдно сложенном в каком-то затёртом веке из дворцовых или крепостных квадр, кое-где ещё украшенных полустёртым рельефом.
От ужина в нижнем лагере Зеккер отказался, но, естественно, не от ужина вообще, и пригласил Штайгера продолжить беседу наверху.
«Наверху» – это означало в штабной палатке на самой высокой точке бугристого плоскогорья, неподалеку от только что раскрытого устья осадного колодца. Добирались туда заметно дольше, чем спускались; точнее, с таким трудом и так долго взбирался Штайгер, а штурмбаннфюрер поднимался играючи и опередил доктора на добрых десять минут. Зато в штабной палатке к тому времени, когда доктор Штайгер на гудящих ногах доплелся, уже был накрыт стол, ярко горела лампочка в жестяном абажуре, и прекрасно пахло кофе, настоящим кофе, похоже что «сантосом» – весьма ценная привилегия старших офицеров СС. Да ещё Зеккер выставил на стол бутылку рома – не колониального, конечно, но как оказалось, совсем недурственного.
– Так вы полагаете, что это – не просто зернохранилища? – спросил Зеккер так, словно между его «любопытно» и этой репликой не прошло получаса.
– Полагаю, это совсем не зернохранилища, – отозвался доктор и пододвинул к себе планшет. Раскрыл и отогнул листочек, на котором красовалась пентаграмма, и показал штурмбаннфюреру следующий.
Та же Пойка, только в аксонометрической проекции. И здесь хорошо было видно, что биссектрисы лучей пентаграммы пересекаются в какой-то точке почти посреди плато, но не на поверхности, а примерно… да, на глубине десяти метров.
– Некие жертвенники это были, скорее всего… – продолжил чуть торжественно Штайнер. – Возможно, там возжигали огнь негасимый… Или бросали туда окровавленные сердца жертв.
– Красиво, – согласился штурмбаннфюрер. – А что здесь, – он указал на пересечение линий. – Вы уже выяснили?
– То, что мы в качестве рабочей версии называем осадным колодцем.
– Полагаю, это и в самом деле осадный колодец, – усмехнулся штурмбаннфюрер. – В крепостях всегда предусматривался защищенный источник воды.
– Ах, одно другому могло и не мешать. Кстати, до глубины почти в двенадцать метров мы уже всё расчистили.
– Вы там уже побывали? – спросил Зеккер, который не следил, чем там занят доктор, предыдущие три часа.
– Да. Завтра сами посмотрите. Но если хотите – можно и сейчас, подтянем прожектор…
Сквозь верхнее окошко штабной палатки резким синим пламенем втекал лунный свет. Тяжёлое серебряное кольцо, украшенное рунами, свастикой и мёртвой головой, будто ожило на пальце штурмбаннфюрера.
Повинуясь смутной догадке, Зеккер протянул, поднимаясь из-за стола:
– Зачем же прожектор? Сегодня особенная луна и особенная ночь…
– Вы имеете в виду – ночь осеннего равноденствия? – закивал гауптштурмфюрер, выбираясь из палатки. – Но указаний на то, что готы как-то по-особенному воспринимали этот день, не слишком много. Вот японцы… Хотя, впрочем, весьма в этом направлении характерен зороастрийский Иран, со своей «битвой быка и тигра», – а это прямая связь с арийцами…
…Карл Зеккер остановился у самого края осадного колодца, огороженного натянутыми шпагатами. Прямоугольная грузовая платформа, подтянутая к самой стреле лебёдки (с её помощью вытаскивали квадры и бут, которыми была забросана шахта), отбрасывала странную тень на уходящую вглубь неровную каменную поверхность. Колодец под небольшим углом уходил в глубь горы, к ещё не раскрытой водной жиле, и лунный резкий свет достигал как минимум десятиметровой глубины. И там, на самом низу освещённой части, неровная внутренняя поверхность колодца казалась ещё более неровной.
– Действительно, я как-то упустил, что наклон шахты может быть связан с ориентировкой на Луну… – проговорил доктор Штайгер, опускаясь на корточки. – Преклоняюсь перед вашей интуицией, герр штурмбаннфюрер.
А орденский перстень, знак отличия, вручённый за верную службу, просто сиял участками полированного серебра и темнел чернью; будто тянул к чему-то, скрытому там, в глубине.
К чему-то, чье притяжение почувствовал и сам Зеккер.
– Вам не кажется, гауптштурмфюрер, что это неспроста? – поинтересовался он, подходя к краю верёвочной лестницы.
Внезапно показалось, что тёплая куртка сейчас – излишнее. Зеккер её сбросил, совсем не переживая, что лощёный чёрный китель неизбежно запачкается.
Естественно, ничего не сказал старшему по званию и доктор Штайгер. Только отметил про себя, как по-особенному засверкали на чёрном фоне, под резким лунным светом, погон, нашивки и знаки на эсэсовском мундире.
Чуть более напряжённо застучал дизель, и зажглись оба прожектора. Двадцать два ноль-ноль.
«В Иране сейчас полночь», – промелькнуло у Карла Зеккера, когда он сошёл на пятую ступеньку лестницы.
Вниз, вниз, вниз… Проверив ногой устойчивость камней на дне шахты колодца, Зеккер встал на квадр и огляделся.
Голова находилась как раз на уровне щербатого полукружия лунного света. Блики и тени выстраивались в причудливый узор.
Причудливый? Вот руна силы, руна зиг, руна огня…
И как будто контур руки… Левой… И стрелки… Поворот руки… Поворот судьбы…
Зеккер приложил левую ладонь к контуру. Перстень, как по заказу, лёг в выемку.
«Теперь по стрелкам»… – приказал себе штурмбаннфюрер, одновременно веря и не веря в реальность происходящего.
Нажать, повернуть, нажать…
Камень подался. Чуть-чуть. Образовалась щель, как раз достаточная, чтобы просунуть в неё лезвие кинжала.
– Что там? – крикнул Штайгер сверху.
– Полагаю, это… – начал Зеккер, просовывая лезвие в щель, откуда будто исходило свечение.
И не закончил. Наверху прогрохотала пулемётная очередь, и тут ж доктор Штайгер с каким-то удивлённым всхлипом исчез.
Карл Зеккер выдернул из щели кинжал, своё единственное оружие (пистолет остался наверху, в куртке) и схватился за верёвочную лестницу.
Он уже не слышал, как за спиной раздался слабый скрип – камень лёг на место, – поскольку ещё и ещё раз прогремели короткие очереди, а затем и лай МП-40, и разрыв гранаты.
Штурмбаннфюрер уже добрался до самого верха лестницы, когда сияющий лунный диск закрыла чёрная тень.
Невысокий, совсем невысокий, даже при взгляде снизу вверх, парнишка с ППШ в руках.
Зеккер взмахнул рукой с кинжалом, но бросить не успел. Дульный срез автомата полыхнул огнём, в грудь тяжко ударило – и штурмбаннфюрер СС, верный адепт учения Виллигута, уплыл на вечное свидание с источником силы, так им и не раскрытым.
…А знаешь, что удивительно? Ни я, ни кто-то другой так и не смогли понять, почему всё у тебя так получается правильно, будто никак иначе и быть не может. Когда это всё к тебе пришло, и как… Родился, наверное, ты с этим, хотя и повторяют, что солдатами не рождаются.
И вот что странно: ты как-то ни разу толком не рассказал о том, что было с тобою до лета сорок первого, когда ты оказался в отряде…
Не отступать и не сдаваться
– Вы знакомы с высказыванием доктора Юнга, герр штурмбаннфюрер? – внезапно спросил гауптштурмфюрер Штайгер, присаживаясь на каменную ступенечку при входе в пещерную часовню.
Так по крайней мере принято было называть эту рукотворную пещеру со сводчатым потолком на восточном склоне Пойки.
– Вы о каком-то конкретном высказывании, я полагаю, – отозвался штурмбаннфюрер СС Карл Зеккер, не вынимая мундштука изо рта.
О том, что это старший офицер СС, на первый взгляд трудно было догадаться: мешковатая куртка на искусственном меху, похожая на флотскую, но тёмно-коричневая, стёганые брюки, суконный картуз без кокарды. Под курткой, правда, был форменный китель со всеми положенными регалиями и офицерским Железным крестом, но Зеккер куртку не расстёгивал.
– Естественно, – улыбнулся доктор Штайгер, об офицерском звании которого вообще ничто не напоминало ни в тёплой, как раз для этого небывало холодного в этом году конца сентября, подходящей для гор и пещер одежде, ни в выправке.
Ассистент кафедры истории Боннского университета (одного из самых уважаемых в Германии центров университетской науки) уже пятый год плодотворно сотрудничал с Аненэрбе, причислен к СС-ваффен и получил вполне солидное воинское звание, пользовался авторитетом в кругах специалистов, но ничуть не избавился от цивильной расхлябанности. Руководителю поисковой группы Зеккеру только и удалось добиться от Юргена Штайгера неукоснительного уставного обращения и ежедневного тщательного заполнения поисковых журналов.
– Если быть точным, то даже не одно высказывание, – продолжил научный руководитель поисковой группы, – а тезис о том, что человек не способен увидеть то, что существует в действительности, но никак не присутствует в его представлении. Отсюда истинное творчество – увидеть большее, чем устойчивый стереотип, и тем самым ввести это в стереотипы.
– О, да, в несколько иных выражениях, но я это слышал, – согласился штурмбаннфюрер.
Аккуратно потушил сигарету, спрятал мундштук в нагрудный карман куртки и поднёс к глазам бинокль.
Вновь и вновь вглядывался он в ту сторону, где располагалась невидимая отсюда, закрытая низкой грядой кустов, но недальняя Иосафатова долина.
То ли показалось, то ли в самом деле дважды замечал он лёгкий дымок, который струился совсем не там, где ему и положено быть – не над татарскими сёлами, азимут на которые он определял мгновенно и безошибочно, – а ещё однажды донесся откуда-то оттуда, из невидимой долины, отзвук недолгой стрельбы. И хотя сейчас, в конце сентября 1943 года, выстрелы, увы, то и дело ещё раздавались в Крыму, нечто настораживало. То, например, что раздались они со стороны Иосафатовой долины, доселе полностью подконтрольной частям самообороны и румынам, и что стреляли там не из винтовок и даже не из «шмайссеров», в небольшом количестве находившихся и у румын, и даже у татар, а из русских автоматов.
Но сейчас ничего подозрительного не было видно и не было слышно.
– И к чему вы это вспомнили, герр гауптштурмфюрер? – спросил Зеккер, прикидывая, как следует изменить расположение часовых, чтобы чётче контролировать восточный сектор. И о чём надо запросить комендатуру во время радиосеанса, который должен состояться через полтора часа… Хотя можно связаться и раньше.
– Капитанство Готия… Горная Готия… – начал господин доктор, умащиваясь поудобнее и вылавливая баночку леденцов: они ему служили не то заменой сигарет, не то защитой от табачного дыма. – Южный форпост арийской расы среди варварских племён…
Штурмбаннфюрер покосился на него, но не счёл нужным что-то говорить в ответ на трюизмы.
– Создали города, крепости, храмы и даже существенно облагородили породу аборигенов – вы, видимо, обращали внимание на черты лиц и осанку местных…
Штурмбаннфюрер хмыкнул и чуть пожал плечами; при желании это можно было истолковать как угодно.
– И как-то никто не потрудился спросить: а почему именно здесь?
– Здесь – вы что имеете в виду? Крым? Лучшая, кстати, его часть? – на этот раз отозвался Зеккер.
– Нет, почему их центр был именно Пойка?
– Естественная твердыня, практически неприступная, – с некоторой долей досады ответил штурмбаннфюрер, не расположенный, что вполне характерно для воспитанников ордена, к пустой болтовне.
– Да, конечно, только вот находится «глубокоуважаемая Пойка» на таком отшибе, что до неё и добраться никто почти не мог, и по размерам – ну, кто здесь мог спрятаться? Понятно, располагался небольшой монастырь, да дворец епископа размером с бюргерский домик – хотя Иоанн Готский сей край не особо жаловал, – а вот для гарнизона и места нет. Но тысячу лет подряд сюда приходили люди, жили, умирали… Хотя хоронили их преимущественно внизу.
– Да-да, – отозвался Зеккер, не отрываясь от бинокля. – Священное, почитаемое место…
Вот теперь он увидал…
Заметил отчётливо: на гребне, чуть выше полосы тени, отбрасываемой в сей предзакатный час сутулой громадой Пойки, промелькнули пять… или шесть фигурок… вооружённые… и одетые как попало… Перевалили гребень и скрылись в лесу.
– А чтобы молиться, выдолбили вот такие храмы и часовни в твёрдом и вязком известняке, очень-очень неподатливом, – обрадованно подхватил беспечный доктор Штайгер.
Впрочем, не столько, пожалуй, беспечный, сколько приученный, что за плечами настоящих солдат ордена не то чтобы опасаться, но и особо задумываться об опасности не следует.
– Очевидно, так, – кивнул штурмбаннфюрер, поднимаясь. – Подробнее поговорим в другой раз. Надо подготовиться к приёму гостей.
– К нам сюда идут гости? – поднял брови над круглыми очками Штайгер. – Кто же?
– Не уверен, что к нам, и полагаю, что не сюда, но мимо нас вряд ли проберутся.
Карл Зеккер знал, что говорил. Впрочем, можно и наоборот: говорил, что знал.
Массив Пойки можно было обойти с юга и с севера, соответственно по тропе по направлению к Большому каньону и по «улучшенной» грунтовке – в сторону Мангуп-кале. И тропа, и грунтовка проходили недалеко от нижнего лагеря и отлично простреливались сверху: и с этой «часовни», и с галереи, и с нескольких мест на плоской вершине. Так что действительно «мимо вряд ли проберутся», даже под покровом темноты, – если, конечно, принять соответствующие меры.
А насчет того, куда направляются эти пять-шесть… но может, что и больше, – партизан, то здесь стоило весьма усомниться, что идут они именно на Пойку. Для них здесь ничего нет – разве что возможность временного укрытия, полагая это место безлюдным, – поскольку о поисковой группе Аненэрбе, направленной сюда по инициативе Вольфрама Зиверса и согласно личному приказу рейхсфюрера, знать они попросту не могут.
Вот вдоль каньона, на юг – туда, где в большом горно-лесном массиве, кочуя от Ай-Петринской до Бабуган-Яйлы и обратно, торчит как кость в горле партизанский отряд, а может, и не один, допускают, что целое соединение, – они направляться могут.
Или на север, туда, где за Мангупом начинается Особый севастопольский укрепрайон, а там и железная дорога, и шоссе, и кабеля связи…
Рация располагалась здесь же, рядом с часовней, в гроте-комнатке неопределённого пока что назначения в начале крытой части галереи; антенну закрепили наверху, к дереву на краю плоской вершины, – так обеспечивалась круговая связь, хотя слышимость в южном направлении оставляла желать лучшего: всё-таки Главная гряда была выше.
Сначала Зеккер надиктовал, а радист отправил три радиограммы – в Севастополь, Дуванкой и Бахчисарай; теперь можно было надеяться, что северный обход будут охранять строже.
Затем штурмбаннфюрер сам надел наушники, связался с Бахчисарайской полевой комендатурой и назвал нужные пароли. Спросил, что следовало, у дежурного и узнал, что двумя часами раньше на участке близ Шулдана произошло вооруженное столкновение патруля с какой-то бандгруппой, что убиты несколько полицейских, а пятеро румынских солдат и унтер то ли пропали без вести, то ли ещё не объявились в своей части.
Затем Зеккер поднялся по галерее, по временной лестнице и через ещё одну, крутую, но со ступеньками галерею выбрался наверх и проинструктировал унтершарфюрера о порядке караула, включения прожекторов и пуска осветительных ракет. Основное внимание, само собой, следовало уделять восточной стороне, а также устью тропы на юг и началу просёлка в сторону Мангупа. Конечно, важнее всего было сейчас усиленное внимание гарнизона нижнего лагеря, но как знать – может, и сверху удастся что-то заметить.
Затем уже поверху Зеккер перебрался по неширокому мысу с остатками крепостной постройки на соседнюю гору, варварское название которой постоянно вылетало у него из памяти, и оттуда по торной тропе в быстро наползающей темноте спустился в нижний лагерь.
Всё это время доктор плёлся следом и бубнил.
…– И задумался ещё раз: что всё-таки послужило первотолчком? Почему так вцепились в это дикое, безлюдное, неудобное место? Здесь ведь на самом деле совсем не так уж безопасно, потому что ни приличный гарнизон здесь не разместишь, ни за срочной подмогой не пошлёшь – далеко. А два-три десятка ловких горных разбойников перережут всех и вся…
Это уже касалось вопроса, который штурмбаннфюрер знал куда более досконально, и как раз легло на то, чем Зеккер занимался именно сейчас. И просто невольно представил себе штурмбаннфюрер на миг положение, когда нет рации, нет прожекторов, нет осветительных ракет, нет хорошей оптики и автоматического оружия, а ещё, если подступит непроглядный туман – такое в этих местах случается досадно часто… Действительно, тогда наверху не чувствовали бы себя в такой безопасности, как сейчас.
Но вспомнил и другое, и сказал:
– Место силы, которое нам указали, и источник силы, который нам – и вам, прежде всего, – поручили раскрыть, привлекли сюда арийцев, способных это почувствовать. И тысячу лет сила хранила их в окружении варварских племен.
– А потом пришла Орда, и Сила перестала хранить и сиё место, и наших дальних родственников.
Это было уже сказано на вершине Пойки, и ответил Зеккер не сразу, но не только потому, что не слишком был расположен к продолжению научно-спекулятивной беседы, а потому что был занят проверкой и перераспределением караульных постов и оговаривал порядок пуска осветительных и сигнальных ракет.
Учитывая, что «наверху» караульную службу несли всего пятеро: унтершарфюрер и четверо солдат, инструктаж и проверка не заняли много времени. Но его с лихвой хватило, чтобы гауптштурмфюрер доктор Штайгер подобрался к самому краю двадцатиметрового обрыва с северной стороны и, подождав, пока Зеккер обратит на него внимание, жестом подозвал старшнго офицера.
– Вот иллюстрация моих слов, – и торжественно указал на рукотворную полукруглую выемку, часть окружности, начисто срезанной примерно посредине древним обвалом.
Если наклониться, заглянуть за край, то видна вся полутораметровая выемка в скале – расширяющаяся к средине и сужающаяся на нет в конце. Почти точный разрез традиционного греческого пифоса, только каменного, выдолбленного в толще скалы. Но тоже, как оказалось, не вечного зернохранилища, или что там ещё хранили здесь в древности: край горы откололся, и теперь это выглядит как несколько странный декоративный элемент.
– Ну и что? – спросил штурмбаннфюрер.
Эту половинку зернохранилища, как принято было считать вслед за Бертье-Делагардом, уже не раз осматривали, обмеряли и фотографировали за предыдущую неделю, и конечно же днём, при хорошем освещении, и, само собой, в спокойной обстановке. Аккуратная работа, несомненно делающая честь старым мастерам.
– Мы видим выемку в скале, по форме напоминающую пифос. Эллины, а затем их преемники, действительно хранили в пифосах зерно, маслины… Ну и ещё разные съедобные разности. И говорим: вот каменное зернохранилище. А что это было на самом деле? И главное – как это сделано? В это же горлышко не пролезть!
– А как делались пифосы?
– На гончарном круге, герр штурмбаннфюрер. Снизу вверх. Так что в горлышко должно было поместиться только две руки гончара. Вот примерно как здесь, – и Штайгер приложил руки к уцелевшему полукружию.
Веснущатые запястья с рыжим пушком легли на него точно.
– Да, забавно, – согласился Зеккер и аккуратно отвёл историка от обрыва. – Мы ещё так мало знаем о технологиях предков. Название Аненэрбе не случайно, вы же понимаете. А сейчас мне надо сойти в нижний лагерь. Вы остаётесь?
Доктор только рукой махнул – мол, какое там! – и забубнил дальше:
– В это горлышко мог пролезть только маленький ребенок. И что, скажете, вот эту неподатливую скалу долбил младенец? Лет тридцать кряду, по моим прикидкам? А потом расчленил сам себя и по кускам выбрался наружу?
– Нет, скорее это какое-то сверление… Перовые свёрла, возможно, с корундовыми резаками, рычажная система изменения глубины захвата… Германцы во все времена были великими мастерами.
Они уже подошли к развалинам укрепления, перегораживающего некогда самую удобную, хоть и неширокую, дорогу, соединяющую Пойку с соседней горой. Не внушительные развалины: три десятка скверно отесанных квадр и заметно больше, но некрупных обломков керамики разбросаны двумя кучками высотою меньше метра, а между ними – тропинка.
Доктор Штайгер наклонился, нашарил подходящий обломок и показал на ладони:
– Вот, полюбуйтесь. Как раз от пифоса. Зачем столько усилий, зачем грызть камень, если можно накупить сколько угодно горшков за медный грош у любого гончара? О пещерах я не говорю, хотя уверен: их тоже не долбили и не сверлили… Вот я и подумал: а Юнг, как всегда, прав. Привыкли считать: если похоже – значит, такое же, пусть и с вывертом. А на самом деле всё здесь наоборот. Не монахи делали эти пещеры, а пришли на готовенькое. И не для зерна выдули эти ямы, все пять по периметру Пойки…
У начала спуска Зеккер ещё раз приложил к глазам бинокль. Смеркалось быстро, как всегда здесь в горах, но предполагалась ясная ночь, и осенняя слегка ущербная луна уже наливалась светом. От гребня, где Зеккер увидел партизан, сюда – если они в самом деле идут сюда, с выходом на одну из дорог, огибающих Пойку, – не меньше трёх часов быстрой ходьбы без остановки. А если с учетом темноты и желательного привала, хотя бы для рекогносцировки – то и все четыре. Если же будет у них привал, то и костерок возможен…
– Это сейчас их всего пять, а могло быть куда больше. Края горы ведь откалывались не раз… – сказал штурмбаннфюрер, опуская бинокль.
Ни проблеска.
А на странный глагол «выдули» из уст доктора Штайгера не стоит обращать внимания.
– Простите, герр штурмбаннфюрер, но вы, кажется, меня не услышали. Расстояния между всеми пятью – строго одинаковые. Со скидкой на погрешность измерения. В плане – безукоризненная пентаграмма, наложенная на вершину. Вот, полюбуйтесь, – и военный археолог раскрыл планшет.
Аккуратный, «прозекторский» рисунок изображал знакомый контур уплощённой и скошенной вершины Пойки, и его расчерчивала правильная пентаграмма. «Северный» луч упирался в самый край плато, даже чуточку заходил за край обрыва, остальные замыкались на кружочках «зернохранилищ».
– Любопытно, – отметил Зеккер и пружинисто запрыгал по естественным уступам тропы в нижний лагерь.
Сопя и оскальзываясь, гауптштурмфюрер потянулся за ним.
Отстал всего на каких-то пять минут, зато практически не пришлось ждать, пока штурмбаннфюрер отдаст приказы армейскому лейтенанту, в подчинении которого находилось шесть солдат – охрана и персонал нижнего лагеря, обосновавшегося в просторном пастушьем доме, бесстыдно сложенном в каком-то затёртом веке из дворцовых или крепостных квадр, кое-где ещё украшенных полустёртым рельефом.
От ужина в нижнем лагере Зеккер отказался, но, естественно, не от ужина вообще, и пригласил Штайгера продолжить беседу наверху.
«Наверху» – это означало в штабной палатке на самой высокой точке бугристого плоскогорья, неподалеку от только что раскрытого устья осадного колодца. Добирались туда заметно дольше, чем спускались; точнее, с таким трудом и так долго взбирался Штайгер, а штурмбаннфюрер поднимался играючи и опередил доктора на добрых десять минут. Зато в штабной палатке к тому времени, когда доктор Штайгер на гудящих ногах доплелся, уже был накрыт стол, ярко горела лампочка в жестяном абажуре, и прекрасно пахло кофе, настоящим кофе, похоже что «сантосом» – весьма ценная привилегия старших офицеров СС. Да ещё Зеккер выставил на стол бутылку рома – не колониального, конечно, но как оказалось, совсем недурственного.
– Так вы полагаете, что это – не просто зернохранилища? – спросил Зеккер так, словно между его «любопытно» и этой репликой не прошло получаса.
– Полагаю, это совсем не зернохранилища, – отозвался доктор и пододвинул к себе планшет. Раскрыл и отогнул листочек, на котором красовалась пентаграмма, и показал штурмбаннфюреру следующий.
Та же Пойка, только в аксонометрической проекции. И здесь хорошо было видно, что биссектрисы лучей пентаграммы пересекаются в какой-то точке почти посреди плато, но не на поверхности, а примерно… да, на глубине десяти метров.
– Некие жертвенники это были, скорее всего… – продолжил чуть торжественно Штайнер. – Возможно, там возжигали огнь негасимый… Или бросали туда окровавленные сердца жертв.
– Красиво, – согласился штурмбаннфюрер. – А что здесь, – он указал на пересечение линий. – Вы уже выяснили?
– То, что мы в качестве рабочей версии называем осадным колодцем.
– Полагаю, это и в самом деле осадный колодец, – усмехнулся штурмбаннфюрер. – В крепостях всегда предусматривался защищенный источник воды.
– Ах, одно другому могло и не мешать. Кстати, до глубины почти в двенадцать метров мы уже всё расчистили.
– Вы там уже побывали? – спросил Зеккер, который не следил, чем там занят доктор, предыдущие три часа.
– Да. Завтра сами посмотрите. Но если хотите – можно и сейчас, подтянем прожектор…
Сквозь верхнее окошко штабной палатки резким синим пламенем втекал лунный свет. Тяжёлое серебряное кольцо, украшенное рунами, свастикой и мёртвой головой, будто ожило на пальце штурмбаннфюрера.
Повинуясь смутной догадке, Зеккер протянул, поднимаясь из-за стола:
– Зачем же прожектор? Сегодня особенная луна и особенная ночь…
– Вы имеете в виду – ночь осеннего равноденствия? – закивал гауптштурмфюрер, выбираясь из палатки. – Но указаний на то, что готы как-то по-особенному воспринимали этот день, не слишком много. Вот японцы… Хотя, впрочем, весьма в этом направлении характерен зороастрийский Иран, со своей «битвой быка и тигра», – а это прямая связь с арийцами…
…Карл Зеккер остановился у самого края осадного колодца, огороженного натянутыми шпагатами. Прямоугольная грузовая платформа, подтянутая к самой стреле лебёдки (с её помощью вытаскивали квадры и бут, которыми была забросана шахта), отбрасывала странную тень на уходящую вглубь неровную каменную поверхность. Колодец под небольшим углом уходил в глубь горы, к ещё не раскрытой водной жиле, и лунный резкий свет достигал как минимум десятиметровой глубины. И там, на самом низу освещённой части, неровная внутренняя поверхность колодца казалась ещё более неровной.