Читать книгу Музей и общество - Группа авторов - Страница 2

Представленная читателю книга создана социологами, которые в течение многих лет проводили исследования посетителей Русского музея. Особенность приведенного здесь аналитического обобщения этих исследований в том, что авторы сумели посмотреть на взаимоотношения музея и общества не только из перспективы самого музея (что характерно для подавляющего большинства музейных исследований). Они попытались проанализировать эти отношения и с точки зрения аудитории, и с позиций собственно созидателей произведений искусства (один из авторов – известный художник, сумевший сочетать художественный дар с профессионализмом социального аналитика), и по понятиям государства.

Зависимости музейной политики от государства уделено особое внимание. История взаимоотношений музея и власти очень поучительна. В истории музея, как в зеркале, отразилась история страны. Государственный контроль над «духовным производством и потреблением» в СССР сильно варьировал, что часто решающим образом влияло на судьбу целых художественных направлений. Еще более важным следствием государственной политики являлось то, что через музей (важный фактор социализации больших групп населения) индоктринировались определенные идеологические представления. Изменения в составе аудитории музея и структуре предпочтений посетителей объясняются, в основном, степенью влияния властей на музейную политику.

«Золотым веком» русского искусства авторы справедливо считают 20-е годы ХХ века. Посетители могли познакомиться с самыми авангардными художественными течениями. Относительное невмешательство большевиков в устройство музейных экспозиций отражает анекдот (правда, рожденный в позднее хрущевское время). Ленин и Луначарский осматривают выставку «абстракционистов». – Вы что-нибудь понимаете, Анатолий Васильевич? – спрашивает Ленин. – Нет, ничего не понимаю, Владимир Ильич! – отвечает Луначарский. – И я тоже ничего не понимаю! [Кода]: это было последнее правительство, которое ничего не понимало в искусстве!

Перечисленные авторами темы выставок конца 20-х – начала 30-х годов отражают нарастающее вмешательство государства в деятельность музеев. Господствующая в идеологии марксистская школа М. Н. Покровского, интерпретирующая историю исключительно как историю классовой борьбы, вторглась и на музейное поле. Затем последовал патриотический поворот 1934 года, который ликвидировал школу Покровского и превратил СССР в «остров» с враждебным окружением. Отказавшись от бесплодных надежд на мировую революцию, Сталин (в предчувствии неизбежной войны) сконцентрировал усилия на сплачивании всего населения страны вокруг большевистской власти, на введении единомыслия в стране. В этих условиях была окончательно похоронена и какая-либо самостоятельность музеев. Теперь вся музейная деятельность проходила под диктатом власти при строжайшей цензуре. Задачи музея отныне встраивались в стройную модель репрессивной социализации и формирования «советского человека». «Великая держава» нашла свои корни в «героическом прошлом русского народа». В экспозициях, как указывают авторы, стала господствовать хронология, где «критический реализм» прошлого органично дополнялся «социалистическим реализмом». Авангардистское искусство подверглось шельмованию так же, как это произошло в фашистской Германии.

Недолгая хрущевская оттепель обозначила новый поворот в музейной деятельности. Состоялось знакомство советского зрителя с зарубежным искусством. А Русский музей даже вытащил, наконец, из запасников авангардистов. Потом пошла эпоха «застоя», вновь акцентировавшая внимание посетителя музея на произведениях официальных советских художников и социальной тематике дореволюционных художников-реалистов. Перестройка конца 1980-х годов снова вернула посетителям возможность видеть работы художников, принадлежавших ко всем значимым авангардным течениям ХХ века. А выставочная политика Русского музея в России после крушения советского режима стала определяться самим музеем, обретя независимость от политической идеологии (зато озаботившись функцией развлекательности).

Существование тех или иных тенденций в музейной деятельности, исторических поворотов и разрывов щедро иллюстрируется статистикой, кропотливо собранной авторами. Вообще поражает объем приводимой статистики и результатов массовых опросов, проведенных авторами почти за три десятилетия. Все эти подробные

и многочисленные данные дают читателю немалую пищу для размышлений. Сама по себе статистика, конечно, мало что может объяснить. Но зато она неизбежно ставит перед исследователями новые и новые вопросы, ответы на которые требуют новых исследований качественными методами (интервью, наблюдение и т. д.). Спасибо авторам книги, что они тем самым наметили проблемы и темы будущих исследований.

Детальная статистика дала возможность проследить не только перепады в посещаемости музея, но и связать их с изменениями в экспозиционной политике (кстати, собранные авторами данные позволяют делать сравнения с крупнейшими московскими, а также с некоторыми другими музеями страны) в контексте социальных изменений. Мы видим, например, резкое падение посещаемости в 1990-е годы, сменившееся впоследствии ростом, но так и не достигшим впечатляющих объемов посещений советского времени. Авторы справедливо объясняют это ощущением у людей нестабильности в обществе, новой нуждой, а также тем, что теперь людям «есть много чего, чем заняться». Я бы добавил одну деталь. Постепенно исчез культ культуры. Это связано не только с вытеснением «реальной жизни» Интернетом, но и с изменением места «высокой культуры» в иерархии ценностей. Советские люди фетишизировали культуру и потребляли ее ради нее самой. Это не делало их богаче и свободнее. Новые же поколения значительно прагматичнее.

Обсуждая социальные и демографические характеристики зрительской аудитории, авторы, казалось бы, не сообщили ничего удивительного. Да, можно было без специальных исследований ожидать, что большая часть посетителей выставок авангардистов люди молодые (60 %), а «классику» смотрят больше пожилые зрители (четверть всех посетителей), что доля высокообразованных людей достигает 80 %, а на некоторых выставках даже 90 %. Зато так интересно наблюдать структуру посетителей в динамике! Вот мы видим резкие изменения в составе аудитории на стыке 90-х годов. И сразу вспоминаем о выходе из «подполья» достаточно большого сообщества тех, кого не удовлетворяло официальное культурное предложение и кто компенсировал это потреблением андеграундной культуры. Иными словами, официальная публичность и «реальная жизнь» были разделены жесткой границей, по обе стороны которой правила заметно различались. И как только правила игры изменились и музей открыл двери прежде «чуждому», «неофициальному» искусству, то аудитория прежних квартирных выставок потянулась в музей.

Понятно, что посетителей музея дифференцирует не столько принадлежность к той или иной социальной или демографической группе, сколько условия социализации, «биографический капитал». Поэтому авторы не ограничиваются формальным численным распределением посетителей музея по привычным группам (как это принято у традиционных и не любопытных исследователей: молодые-пожилые, мужчины-женщины и т. п.), а задаются вопросом о культурных практиках, которые формировали посетители музеев, о роли семьи и источников информации.

Интересны и размышления о «ритуальных» посетителях и о пришедших в музей впервые. В позднесоветское время 50 % всех опрошенных были неофитами, а в 90-е годы – лишь 30 %, что свидетельствует о росте подготовленности рядового зрителя (правда, этих зрителей стало в целом значительно меньше). Хотя я бы высказал и другое предположение. Музею удалось сохранить, в основном, зрителя подготовленного, в то время как прежние «случайные» посетители стали «жертвами» новых для них проблем и новых интересов. Этой теме можно было бы уделить даже больше внимания. Ценители живописи оказались в тех же трудных и непривычных условиях 90-х годов, что и люди, от искусства далекие. Почему же подготовленная аудитория сократилась не столь же разительно резко? Существует, на мой взгляд, некое правило, по которому люди, регулярно посещавшие музеи, любят и хотят их посещать и далее. А те, кто в музей попадает случайно, спокойно будет проходить мимо и дальше. Объяснение этому заключается в том, что постоянные посетители музеев получают удовольствие от созерцания предметов искусства, поскольку их накопленная эрудиция позволяет получать удовольствие от понимания всего развернувшегося культурного контекста вокруг произведения, аллюзий к другим артефактам и т. д. Для «ритуального» посетителя выставленный предмет – просто «картинка», не вызывающая ни мыслей, ни чувств в силу невежества.

Хочется вместе с авторами разобраться в устойчивости пристрастий к реализму ХIХ века. Почему любимый художник масс по-прежнему Айвазовский (17 % опрошенных)?! (Со значительным отставанием далее следуют Брюллов, Куинджи и Репин). Конечно, массовые вкусы формируются в определенной зависимости от выставляемости. Но не надо забывать о неоинституционалистской теории «зависимости от пройденного пути». Согласно этой теории институты, социализировавшие население длительный период (в данном случае, советские

музеи с их выставочной политикой), уже во многом исчезли, однако их действие еще долго будет ощущаться, поскольку они прочно отпечатались в сознании и правилах общества.

К сожалению, только мельком затрагивается (но всё же затрагивается!) проблема автономии художественной культуры, становления ее границ в нетолерантном российском обществе. Конечно, вопрос цензуры в экспонировании произведений на религиозную (и эротическую!) тематику сегодня звучит как никогда остро (еще бы, ведь существует закон, привлекающий к уголовной ответственности за «оскорбление чувств верующих»!). Жаль, что так мало внимания мудрые авторы уделили обсуждению проблемы права художников и музейных работников определять самим, что именно является искусством.

В тексте приводятся размышления о «художественном капитале» (как части культурного капитала в целом) и его распределении между отдельными группами населения. Но как велика прослойка тех, кто этим капиталом обладает? Авторы книги прикинули, какой процент населения посещает музеи. Меня эта цифра ужаснула. Если отбросить случайных посетителей, то речь может идти о 2 % населения страны! Остались за скобками вопросы о том, можно ли в нашей стране накопленный культурный капитал конвертировать в капитал экономический или политический? Судя по всему, в этой сфере Россия сильно отличается от «запада». Как указывают авторы, в отличие от популярных моделей французского социолога П. Бурдье (во Франции существует прямая связь между экономическим и культурным капиталом) 20 % посетителей Русского музея имеет низкий экономический статус и лишь 15 % – высокий. Авторы утверждают, что «поскольку в российском обществе культурный капитал стОит значительно ниже, чем экономический и политический, то его распределение в обществе осуществляется сравнительно независимо от других видов капитала». Явственно видно, что обладатели большого культурного капитала к элите, как правило, не принадлежат. Обладают ли те, кого считают сегодняшней элитой, каким-либо художественным капиталом?

Авторы поставили множество вопросов для будущих специальных исследований, обсуждение которых не было задачей представленной книги. Одним из актуальнейших исследований, если исходить из перспективы социолога, должно бы стать изучение связи биографии и сценария социализации разных типов зрителей с формированием

определенной иерархии ценностей. Как указывают авторы, «художественные ценности сочетаются с другими социальными ценностями неслучайным образом».

Можно, конечно, сосредоточиться на поисках того, что еще авторы представленной книги не проанализировали, какие аспекты взаимоотношений музея и общества упустили. Однако я благодарен им именно за то, что они уже сделали, за ту огромную аналитическую работу, которую они провели, за то, что они поверили алгеброй гармонию. Об этой книге хочется говорить и спорить много. И в этом ее важное достоинство.

Виктор Воронков