Читать книгу 1095 - Группа авторов - Страница 3

Деревня, в которой жили Воица с матерью, стояла на высоком берегу Днепра. Три десятка домов раскинулись над обрывом, а дальше, до самого леса, тянулись огороды, выгоны для скота, пашни.

Самый большой двор, княжьего тиуна Димитрия, стоял особняком у леса и был обнесен высоким частоколом. Здесь останавливались княжьи сборщики, сюда мать Воицы, как и все жители деревни, приходила сдавать оброк, здесь же тиун именем князя вершил суд. Но для Воицы этот двор значил гораздо больше, ведь здесь жила Ждана, дочь тиуна Димитрия, первая и, как он тогда думал, единственная его любовь.

Сам Воица жил вместе с матерью в небольшой полуземлянке над рекой. Отца своего он не помнил, тот умер во время мора, когда Воица был еще совсем маленьким. С тех пор мать растила его одна – храня память об отце, она так и осталась вдовой.

Жили бедно, едва сводя концы с концами. Иногда приходилось совсем худо, и тогда соседи всем миром помогали им. Воица часто видел, как плачет мать по ночам. В бедности и тяжелом труде жизнь состарила ее раньше времени, и только сын, такой же светловолосый и голубоглазый, как и его покойный отец, стал для несчастной женщины настоящей и единственной отрадой в жизни. А теперь еще и кормильцем в семье.

В свои неполные шестнадцать лет Воица наравне со взрослыми работал в поле и ходил на охоту. Был он высок и статен, и многие деревенские девушки уже заглядывались на него, но надо ж так было случиться, что ему приглянулась Ждана, дочь тиуна. И хоть в последнее время дела их с матерью пошли на лад, в прошлом году купили они корову с теленком, были у них теперь и куры, двор их все еще считался самым бедным в деревне, и тиун Димитрий даже слышать ничего не хотел о том, чтобы отдать свою дочь за Воицу. Пусть и просили его о том и мать Воицы, и многие соседи, сватов посылали, тиун остался непреклонен и велел холопам гнать голодранца взашей и на двор не пускать.

Немало горьких слез пролила красавица Ждана, но перечить отцу не смела. Воица же ходил все дни как в воду опущенный. Думал даже вовсе уйти из дома, пойти воем к Великому князю – слышал он, тот набирает охочих людей для защиты южных границ от кочевников. Но как уйдешь? Мать бросишь? А мать его плакала вновь, но теперь украдкой, жалея сына, но помочь ему ничем не могла.

От обиды, от переживаний Воица осунулся, стал мрачным, угрюмым, надолго уходил в лес на охоту. Представлял себе, как выкрадет возлюбленную и уедет с ней далеко-далеко, за тридевять земель, в Тмутаракань иль Корчев. Как вернутся они оттуда разбогатевшими, и как поклонится ему, признавая свою вину, гордый тиун Димитрий.

Целыми днями Воица работал за двоих, находя в том слабое утешение, а по ночам неумело молился, прося грешным делом у Господа хоть каких-нибудь перемен. Но даже и не думал он, какие перемены ждут его в самом ближайшем будущем. А принес их на хвосте своего коня гонец из Мохова.

Посланец прискакал вечером, когда пастухи уже загоняли скотину по дворам. Молодой парень, красуясь на вороном скакуне, взбаламутив всех, как угорелый пронесся по улице, осадив коня возле двора тиуна. Гонец принес весть о нашествии половцев. Слава Богу, поганые еще не перешли на этот берег Днепра, но в Мохове и Лоеве уже собирали ополчение, чтобы дать отпор врагу. Тиуну Димитрию, как и всем управителям окрестных деревень, надлежало в кратчайшие сроки отправить в Мохов обоз съестного припаса.

Наутро, собирая в дорогу три больших телеги с продовольствием, жители деревни только и говорили, что о набеге половцев. Думали и гадали разное. Кто-то говорил, что бояться нечего, поганые на этот берег не сунутся; кто-то считал, что нужно готовиться к обороне. И те и другие с ненавистью поносили приведшего врага на отчую землю князя Олега.

Тиун Димитрий, надо отдать ему должное, большую часть обоза собрал из своих кладовых. Наконец в сопровождении возниц и воев телеги отправили в Мохов. А через три дня нагрянули половцы.

К тому времени почти все уже успокоились. Как назло, накануне был еще один гонец с вестью, что поганые перешли на этот берег и даже осадили Лоев, но были отброшены обратно за реку, а до Мохова так и не дошли. И вот, как гром среди ясного неба, они обрушились на деревню.

В то утро Воица с рассветом ушел в лес проверить помеченные им накануне новые борти. Возвращался домой около полудня, борти оказались полны меда. Ярко светило солнце, пели птицы, и на душе у Воицы впервые за последнее время было тепло и радостно. Представляя, как обрадуются меду мать и Ждана, он забыл о голоде, усталости, не замечал распухших, немилосердно искусанных пчелами рук. В то утро дорога домой была ясной и праздничной. Казалось, сама жизнь улыбается ему сквозь зеленую листву. Но все это в одночасье рухнуло.

Заслышав крики, Воица что было сил рванулся к дому. Деревня уже горела. По улице с воплями проносились половецкие всадники, рубили саблями, кололи копьями пытающихся сопротивляться, арканами ловили убегающих. Поганые хватали все, что можно унести, угоняли скотину, врывались в дома, на ходу грабя, насилуя.

На глазах у Воицы всадник в блестящей на солнце броне догнал двух убегающих женщин, пожилую и совсем еще юную. Не раздумывая, рубанул саблей старуху, и та, всплеснув руками, повалилась в траву. Догнав девушку, половец прямо с седла прыгнул ей на спину, свалил на землю и, придавив коленом, не обращая внимания на плач и визг, принялся рвать на ней одежду.

Руки Воицы задрожали от ярости. Он хорошо знал этих женщин. Пожилая, тетка Анисья, часто помогала им с матерью, а ее внучке не было еще и пятнадцати.

Внутри у Воицы все сжалось, он всем телом ощутил, что значит страх. Господи, да что же это?! Девушка визжала и звала на помощь. Воица чуть было не сбежал, он даже обмочил штаны, но вдруг как будто что-то лопнуло в его груди. Глаза заволокло кровавой пеленой. Он еле удержал крик и, до крови прокусив губу, дрожа всем телом, сделал первый шаг, затем еще, еще, и, наконец, схватив то первое, что подвернулось под руку, тяжелую дубину из рассыпанной поленницы, рванулся к половцу.

Тот лишь в последний миг, услышав шум, как кошка обернулся, но тотчас же рухнул, получив удар, в который Воица вложил всю свою ненависть, всю свою ярость, весь свой гнев. Кочевник попытался еще встать, поднялся на колени, но второй удар поверг его на землю, палка с треском обломилась, и в руках у Воицы остался окровавленный обрубок.

Половец не двигался, а девушка все продолжала плакать и кричать, сучить руками и ногами. Воица схватил ее за шиворот, рывком поставил на ноги и потащил прочь. Она вся тряслась и билась, но сопротивляться, слава Богу, перестала. Проулком бежали к огородам, за ними начинались спасительные деревья.

– В лес! Беги в лес! – подтолкнув ее, закричал Воица. Огромные заплаканные глаза испуганно уставились на него. – Беги! – Он хорошенько встряхнул ее за плечи. – Скорей! Ну! Давай же! Беги отсюда! – как только мог громко в лицо ей рявкнул Воица. Наконец она побежала.

Он снова кинулся к дому. Только бы успеть! А он даже не подобрал саблю того половца. Неважно! Только бы успеть! Мама, мама! Господи, спаси и сохрани!

Мать лежала на пороге курятника лицом вниз. Кровь из раны на шее забрызгала все вокруг, смешалась с травой, куриным пометом.

Воица упал на колени рядом с телом матери и, не в силах сдержать рыданий, уткнулся лбом в еще теплую спину той, что любила его больше жизни, но которой уже никогда не вернешь.

Господи, за что?! Почему она? Всю жизнь она только и делала, что работала как проклятая, чтобы накормить, одеть, обуть своего сына. Мама, ну зачем было спасать этих наседок? Бежала бы в лес! Но разве могла она бросить с таким трудом нажитое добро? И как жестока смерть, настигшая ее в этот момент. Горе и отчаяние переполняли Воицу. Он сидел возле матери и как беспомощный ребенок плакал, размазывая по лицу перепачканными в крови руками слезы.

Мысль о Ждане заставила его очнуться. Что с ней? Удалось ли бежать? Воица представил себе, какая участь ожидает ее, попади она в руки половцев, и волосы у него на голове встали дыбом. Он вскочил и бросился в дом в поисках какого-нибудь оружия.

Здесь все было перевернуто вверх дном: то, что не смогли унести кочевники, было разрушено и растоптано. Воица заметался по землянке и тут вспомнил, что под навесом, за дровами, должен быть топор. Он выскочил во двор.

Слава Богу, топор был на месте. Схватив его, Воица побежал к дому тиуна.

* * *

Новгородцы шли, изготовившись к бою, но врага так и не встретили.

Деревня выгорела почти дотла, лишь кое-где на месте домов еще продолжали дымиться развалины. От гари и копоти было трудно дышать, жар стоял невыносимый, и дружинники Тихона стали снимать доспехи и брони.

– Никогда не торопись снимать броню, – напомнил Ратша.

Тихон, вняв совету более опытного в ратном деле боярина, велел своим дружинникам быть начеку, Григория же с несколькими воинами отправил в дозор, на опушку леса. Новгородцы принялись осматривать пепелища, выносить и складывать на траве тела павших.

Судя по всему, половцы ударили неожиданно и врасплох застали жителей деревни, многие из которых приняли смерть на пороге собственного дома, безоружными. Только у леса, где за высоким частоколом догорал большой дом, русичи дали отпор поганым. Возле разбитых, сорванных с петель ворот застыли тела троих защитников деревни и одного половца. Земля здесь потемнела от крови. Дальше, во дворе дома, бой, видимо, был еще более жарким. Там новгородцы нашли трупы еще четверых русичей и двоих кочевников.

– Наверное, это двор старосты или тиуна, – сняв шлем и вытирая пот со лба, сказал Тихон.

– Вот нехристи! – Ждан, молодой дружинник, веселивший всех в ладье, сейчас как-то сразу на глазах повзрослевший, зло сплюнул. – Даже мертвых обобрали.

– Так всегда на войне, – мрачно изрек кто-то.

– Поганые торопились, – осматривая место боя, произнес Ратша. – Обычно они не бросают трупы своих воинов.

– Нам нужно спешить! Они могут вернуться! Щекарь! Возвращайся на корабль, готовьтесь к отплытию! – приказал Тихон. – Ждан! Беги к Григорию, осмотрите лес вокруг, может, найдете тех, кому удалось спастись! Фрол, ребята! Ищите кирки, лопаты! Нужно похоронить павших!

Новгородцы отправились на поиски инструментов. Вскоре принесли кирки, заступы, принялись копать скудельницы.

Земля еще не просохла после последних дождей, и работа продвигалась медленно. Двадцать шесть жителей сожженной деревни, принявших смерть от руки кочевников, ожидая, лежали в ряд. Наконец один за другим тела несчастных опустили в две большие могилы.

Кроме троих мертвых половцев, найденных во дворе дома тиуна, дружинники Тихона обнаружили тело еще одного кочевника. Трупы поганых сбросили в овраг у леса, придавили камнями.

Григорий с воинами обшарили все в округе, но так и не встретили ни одного уцелевшего после нападения жителя деревни. Тщетно новгородцы прочесывали лес, напрасно кричали, никто так и не отозвался.

– В лесу полно следов, – рассказал Григорий, – наверняка кто-то выжил и избежал полона. Но они напуганы до смерти, разбежались да попрятались.

– А что половцы? – спросил Тихон.

– Их след уходит на юг, вдоль реки.

– Сколько их было, как думаешь?

– Не меньше сотни, это уж точно, – старый воин устало опирался на внушительного вида секиру. – Кроме того, они вели полон и гнали скот. След отчетливый, с такого не собьешься.

– Может, догоним их?! – предложил Ратша.

– Они ушли уже далеко, – возразил Тихон. – И их больше.

– Они идут с полоном, медленно! И нас они не ждут! Если ударим разом, неожиданно, – Ратша сжал рукоять меча, – за все отомстим нехристям!

– Если даже мы догоним их и нападем нежданно, все равно лишь уравняем шансы. Слишком многие погибнут! – Тихон посмотрел в глаза Ратше, и голос его дрогнул. – Смирись, друг. Мы торговый люд, не воины. Идем, нам нужно возвращаться на корабль!

Новгородцы покидали разоренную деревню. Ратша в последний раз окинул взором дымящиеся останки домов, наспех сколоченные кресты на могилах, и почувствовал вдруг, как защемило сердце.

Год назад поганые сожгли его усадьбу под Вышгородом – на месте цветущей, некогда богатой деревни Ратша застал лишь развалины. В огне пожара погибло все, что было дорого его сердцу, все, что напоминало ему о той, которую когда-то он любил больше жизни. С мечом в руке встретил смерть его единственный сын, Ратша не успел ни спасти его, ни отомстить за его гибель.

Тогда, как и сейчас, половцы ушли безнаказанно. И как сейчас, лишь ветер далеко вокруг разносил дым над пепелищем.

В этом году его сыну исполнилось бы семнадцать. Смахнув слезу, Ратша взошел на борт ладьи.

Новгородцы разбирали весла, ставили парус. Жизнь продолжается, нужно плыть дальше. Ладья медленно набирала ход.

* * *

Воица едва держался на ногах, каждый шаг давался с огромным трудом, болью отзываясь во всем его избитом теле. Раскалывалась голова, из ссадины на лбу сочилась кровь, ручейком сбегая по щеке. Руки, туго стянутые за спиной, затекли, онемели.

Отдыхать поганые не давали, еды и воды тоже. Пленные русичи шли связанные по пять человек, друг за другом. Шли, пошатываясь, словно пьяные, из последних сил, только бы не упасть. Падать нельзя. Упадешь, будут бить плетьми, заставят подняться. Не встанешь, добьют без жалости.

За этот день Воица сполна насмотрелся на зверства половцев. И в деревне, когда поганые, пресытившись грабежом, издеваясь над пленными, насиловали жен на глазах мужей. И после, когда кочевники, не раздумывая, порубили стариков и детей, всех, кто не выдержит тягот пути, за кого немного дадут на невольничьем рынке.

Никогда не забыть Воице всех ужасов этого дня. Не забыть притороченную к седлу одного из половцев отрубленную голову молодой девушки. Не забыть пробитую длинной стрелой просто так, забавы ради, собаку на околице. Не забыть спаленного дома, смерть матери, друзей, соседей. Не забыть Ждану, гордую дочь тиуна, которая предпочла страшную смерть в огне позору и бесчестью. Всего этого Воице не забыть никогда. И он никогда этого не забудет! И никогда не простит этого поганым, которых так быстро научился ненавидеть!

Мимо, обгоняя вереницу пленных, проскакал десяток половцев. На крепких степных лошадях, в доспехах, даже в жару не снимают, сволочи, за спиной круглые щиты, в руках длинные копья.

Ехавший первым, немолодой уже и, судя по дорогим доспехам и богатой упряжи, знатный воин осадил своего коня, пропуская вперед остальных. Привстав в стременах, кочевник недовольно оглядел растянувшуюся колонну – кроме пленных, захваченных в разоренных деревнях, половцы гнали большое стадо скота, замыкали же шествие несколько тяжело груженных подвод. Всадник зло прикрикнул на караульных, и те принялись рьяно погонять совсем уже обессиливших русичей, яростно защелкали плети.

Удар, пришедшийся поперек спины, казалось, перешибет его пополам. В глазах у Воицы потемнело, он покачнулся, задохнувшись, судорожно хватая ртом воздух. Ноги, уже не слушаясь, подкосились, Воица понял, что падает.

– Держись, парень, – шедший впереди русич, подставив плечо, помог ему устоять на ногах. – Держись, скоро передохнём.

Воица не знал его имени. Невысокий, но очень крепкий, с широченной спиной, сильными, большими руками, такие руки были у деревенского кузнеца Захара, этот русич напоминал тура. Он попал в плен раньше Воицы, и доставалось ему гораздо больше, но русич был словно высечен из камня. От удара плетью по голове, намного сильнее того, который едва не свалил Воицу с ног, он даже не пошатнулся. Таким ударом можно было бы убить на месте, русич же лишь сильнее вжал голову в плечи. На счастье, второго удара не последовало, половец проехал мимо, продолжая избивать других пленников.

– Спаси Бог! – кое-как восстановив дыхание и уняв дрожь в коленях, с трудом произнес Воица.

– Пустое. Не за что, – русич обернулся, и на сей раз Воица успел уже лучше рассмотреть своего невольного спутника.

До этого времени они шли, подавленно храня молчание, поганые запрещали пленникам разговаривать. Поэтому, привязанный последним, Воица не замечал ничего, кроме широкой спины, могучих плеч да черных, как вороново крыло, волос незнакомца. Теперь же главное, что привлекло внимание Воицы – пронзительные, темно-синие глаза русича. И дело было даже не в необычном цвете самих глаз, а в том, как при взгляде они словно проникали в душу, будто видели тебя насквозь.

На вид незнакомцу было лет тридцать, хотя, возможно, он был и младше. Все лицо его было разбито, видно было, что половцы не скупились на побои, такая же черная, как и волосы, борода слиплась от крови.

– Боятся, выблюдки! – тихо, стараясь не привлекать внимание охранников, произнес русич. – Видно, наши близко!

– Вторая сторожа уже, – хрипло, он все еще не мог отдышаться, прошептал Воица, глядя вслед ускакавшим вперед половецким воинам.

– Сам-то откуда будешь? – спросил незнакомец.

– Из Холмеча.

– Это та деревня, что сегодня пожгли? – русич снова обернулся, покачал сочувственно головой. – Звать-то тебя как?

– Воица. При крещении Андреем наречен, – поправился он.

– А я – Твердибой. Не крещен вовсе. – Воица с удивлением посмотрел на странного русича, который, похоже, гордился тем, что он язычник. – Нас всех, – Твердибой кивнул на идущих перед ним пленников, – под Лоевом полонили. Три дня как уже.

– А куда нас теперь?

– Известно куда! – русич еще раз обернулся, синие глаза печально взглянули на Воицу. – В полон!

Мимо, едва не затоптав пленных русичей, пронеслась еще одна сторожа.

Дорога, по которой шел отряд, проходила через лес, берегом Днепра, временами подходя так близко к реке, что сквозь листву проглядывала гладкая поверхность воды. Солнце, хоть и начало клониться к закату, стояло еще высоко, было жарко, пот ручьем стекал по спине. Во рту у Воицы пересохло, жажда мучила невыносимо, а за деревьями, совсем рядом, Великая река так неспешно катила свои волны на юг, и свежий ветер надувал большой, красный с белым, парус одинокой ладьи.