Читать книгу Рассказы и стихи - - Страница 6

Я, человек, живущий с постоянной болью внутри! Эта тоска началась в тот момент, когда я почти стал себя сознавать. Может быть, мне не было ещё и четырёх лет. После этого, чтобы я ни делал, я до сих пор корчусь в бесконечной адской тоске, которая разожглась в моей совести, от неприятностей, о которых я вспоминал. Я совсем не забыл ничего из того, что меня огорчало. Словно мои воспоминания были сделаны только для грусти.

***

Да, интересно, было ли мне четыре года? До этого я ничего не помню. Сознание ослабевает с быстротой молнии, которая не попадает в мою голову. Толстой, когда ещё был ребёнком девяти месяцев, помнит, как сам проникал в ванную комнату. Его первым чувством было удовольствие! У меня же началась ужасная хандра. В первый раз я запомнил себя в Пароходном Агентстве. Перед моими глазами до сих пор, словно в тот миг я появился на свет, мамины объятья… Моя мама и блондинка смеются, разговаривают и курят сигареты. Мама вставляет свою сигарету в тонкие серебряные щипцы. Я хочу их взять.

Она говорит:

– Возьми, но не тяни в рот!

Даёт мне эти тонкие щипчики и бросает сигарету в море. Наверное, сейчас лето. Много света, очень солнечная погода… Моя мама, разговаривая, медленно помахивает веером из голубых перьев. Я сползаю из её объятий. Она заставляет меня сидеть рядом, держа меня за руки. Вставляет мои пальцы в кольца щипчиков, я, не слушая маму, всовываю острые концы в рот и кусаю их зубами. Голубой чаршаф (покрывало мусульманской женщины) блондинки, с которой она разговаривает… Я одет в белое. Моя голова непокрыта. Мои волосы густы и, к тому же, вероятно, распущены. Я поднимаю голову вверх, когда моя мама поправляет их. Маленькая тень на краю тента двигается на песке, сверкающем на солнце.

Я говорю:

– Смотри, смотри!

Моя мама поднимет голову и говорит:

– Птичка села.

– Я хочу эту птичку

– Её нельзя поймать.

Я опять хочу. Моя мама зонтом бьёт снизу по этой тени. Но тень не двигается. Она обращается к госпоже, всё ещё находящейся рядом:

– Он не улетает.

– Интересно, кто это?

– Птенец.

– …

Я настаиваю:

– Мама, я хочу птичку!

Тогда моя мама, отложив веер, встаёт, держа меня под мышки, как маленький мячик, поднимает меня кверху и говорит:

– Хватай сразу!

Моя голова приближается к полотну тента, мои глаза ослеплены. Я вытягиваю свои руки. Хватаю. Это белая птичка… Моя мама берёт её из моих рук и целует. Блондинка тоже целует. И я тоже целую её.

– Ох, несчастный птенец.

– Это птенец чайки.

– Должно быть, он не летает.

– Если он упадёт в море, то утонет.

– …

Другие женщины обменялись фразами: «Не жилец!». Моя мама, говорит о бедной птице «бедняжка-бедняжка», потом очень долго его гладит и отдаёт в мои объятья.

– Давай принесём его домой, может быть, выживет, но осторожно не задави его, мой малыш.

– Не задавлю.

– Держи вот так.

Мама берёт тонкую сигарету серебряными щипчиками. Опять вступает в разговор с госпожой, находящейся рядом. Птичий пух такой белый, что… Я прикасаюсь… Чувствую косточки его крыльев. Лапки красные. Птенец совсем не трепыхается, чтобы улететь. Он растерян. Глаза очень круглые. На конце его красного клюва, словно он съел что-то жёлтое и испачкался, был жёлтый налёт. Он старается осмотреться вокруг, вытянув шею. Тогда я поднимаю свои глаза к моей маме. Она, смеётся и разговаривает с госпожой, находящейся рядом. Она не обращает внимания на меня. Потом я тихонько держу в руках вытянутую тонкую шею белой птицы. Я начинаю сжимать птенца со всей силы. Он хочет расправить крылья. Я также придерживаю их другой рукой. Коралловые лапки впиваются в мои коленки. Я сжимаю, сжимаю, сжимаю его. Он не может издать и звука. Я сжимаю свои зубы, как будто сержусь. Птенец только выпучивает свои круглые глаза. Потом они уменьшаются, потом гаснут… Я сразу открываю свои сжатые руки. Мёртвое тело птицы падает на землю: «Плюх!»

…Моя мама поворачивается, наклоняется. Берёт с земли это ещё тёплое невинное тело, кричит «а.. ааа.. он мёртв!.. и потом смотрит на меня строго:

– Что ты сделал?

– …

– Ты его удавил?

– …

– Давай говори!

– …

Я не могу ответить и начинаю реветь во весь голос. Блондинка берёт мёртвое тело из рук мамы:

– Ох, какой грех!

– …

– Бедняжка.

– …

Другие женщины вмешиваются в разговор. Сидящая напротив нас, полная пожилая женщина объявляет меня преступником:

– Он задушил. Я видела, что за вредный ребёнок…

– …

Моя мама, очень побледнев, опять посмотрела на меня очень горько и сказала дрожащим голосом: «Ох, какой безжалостный!» Я плачу ещё больше. Я так плачу, что… Они даже не могут заставить меня замолчать. Сейчас я не могу вспомнить, как, где и когда я замолчал. Как будто я плакал бесконечно. Прошло вот уже более тридцати лет, а я из-за этого преступления точно не знаю сам, что делаю. В настоящее время, когда я нахожусь на палубе парохода Агентства, когда вижу чайку, у меня пропадает хорошее настроение. Я хочу плакать и рыдать, как ребёнок. В моём сердце нарастает и нарастает большая боль. Она жжёт мою грудь. Я как будто слышу бесконечный выговор упрекающей меня мамочки: «Ох, какой безжалостный!»