Читать книгу Последний свидетель. История человека, пережившего три концлагеря и крупнейшее кораблекрушение Второй мировой - - Страница 5

Амстердам, 1935 год

Во второй половине XVII века в восточной части Амстердама построили три острова на реке Эй: самый западный – Каттенбург, а прямо за ним Виттенбург и Остенбург. С востока от порта их отделяла Улица Петра Первого, Царпетерстраат. Жители маленьких, зачастую ветхих домов гордились своим районом. Себя они называли «островитянами».

В этом районе жили кораблестроители. Когда-то на огромных верфях строили сотни судов для голландской Ост-Индской компании. Морской склад находился совсем рядом с Каттенбургом. Некогда эта крепость играла важную роль в жизни Амстердама. Кафе «Золотая голова» граничило с Морской площадью, Маринирспляйн. Здесь жили начальники множества корабельных компаний. Их дома совсем не походили на лачуги рабочих. Тем не менее чем беднее были жители Каттенбурга, тем больше гордились они своей частью острова. Зависть была им чужда. Чувство принадлежности побеждало неравенство в доходах.

В этом тесном мирке у Вима не было друзей, но там жили многочисленные его тетушки и дядюшки. В тяжелые времена они помогали друг другу. Вим убедился в этом, когда их мать, которая почти никогда не болела, зимой 1935 года свалилась с высокой температурой. Как всегда, весь район пришел ей на помощь. Мясник Адольфс в воскресенье принес жареный бифштекс – настоящее мясо, которого они никогда не ели. Когда им хватало денег на маленький кусок мяса, мать всегда покупала конину – подешевле.

На Каттенбурге всегда кипела жизнь. Торговцы продавали вещи прямо с велосипедов и громко расхваливали свой товар. Матери высовывались из окон, чтобы развесить постиранное белье и присмотреть за детьми. Матросы в отпуске и докеры, у которых было мало денег и еще меньше занятий, заполняли улицы острова, соединенного с остальными районами Амстердама многочисленными мостами. Вим шакалил везде, где удавалось: зеленщик угощал его яблоком, мясник отрезал кусочек ветчины – там он особенно любил бывать. За несколько центов у бакалейщика на углу Твейде Каттенбургердварстраат, совсем недалеко от их дома, можно было купить целый пакет сладостей. Сладости он приберегал для воскресных прогулок с Джо. После церкви они обычно съедали по паре сэндвичей дома, а потом отправлялись куда глаза глядят. Куда угодно, лишь бы выбраться из дома.

* * *

Мать Вима выросла в оживленном историческом городе Маастрихт на юге Нидерландов. Она почти избавилась от акцента – он проявлялся, лишь когда она уставала. Детство ее было нелегким. После смерти матери ее забрали монахини, а когда ей исполнилось восемнадцать, ее без предупреждения выставили из монастыря.

Идти ей было некуда, и она обратилась к сестре матери, тетушке Тоос. Тетушка ее приютила, но через несколько недель выставила из дома. Муж тетушки, которому было почти шестьдесят, быстро положил глаз на молоденькую племянницу. Мать Вима скиталась, пока не добралась до Роттердама, где поселилась у своего приятеля, Джоханнеса Вейманса, настоящего отца Вима.

Когда Хендрик Алозерий женился на ней, он усыновил Вима и его младшего сводного брата Хенка, и с того времени они стали носить одну фамилию. А вот Джо он не удочерил, решив, что это ему не подобает.

Виму и Джо не было дела до Хенка. Для них он не представлял интереса, а мать никогда не рассказывала им, кто его отец. Раньше, когда они жили на Да Костакаде на западе Амстердама, а Виму было три или четыре года, мать сдавала комнаты, чтобы свести концы с концами. У них жили разные люди, и Хенк появился как раз в то время.

Хенк был настоящей занозой в заднице, особенно для Джо. По субботам они мылись в большой цинковой ванне, которую ставили на плитку за домом. На троих у них было всего одно полотенце, а Хенк всегда хотел мыться первым – в теплой и чистой воде. Вытершись, он «случайно» ронял полотенце в ванну, и Джо и Виму приходилось ломать голову, как вытереться. Зимой мытье превращалось в настоящую пытку, потому что невозможно было войти в дом голым и мокрым, не нарвавшись на скандал. Потом мать надрала Хенку уши и положила конец этим безобразиям, но тот быстро придумал что-то новенькое.

Вот так шла жизнь на Каттенбурге. Для Вима это было вполне беззаботное время. Он научился держаться подальше от отчима. Привык быть невидимкой. Он двигался как тень, за обедом держал рот на замке, притворяясь, что его здесь нет. Но постоянно был начеку, чтобы не нарваться на затрещину или подзатыльник.

Как-то летом в воскресенье руки Хендрика Алозерия в очередной раз зачесались. Они только что вернулись домой с утренней службы в церкви Святой Анны. Вим и Джо немного задержались; сначала они хотели пройтись перед передними скамьями, которые занимали более состоятельные прихожане. Иногда там можно было найти мелочь – монетки предназначались для церкви, но падали, и их не всегда подбирали. Они нашли два цента – достаточно, чтобы купить сладостей для прогулки. Через несколько минут алтарник выгнал их из церкви, но монетки уже лежали в их карманах.

За обедом Вим заработал пару подзатыльников, прежде чем получил первый сэндвич. Первый – за то, что громко чавкал, а второй – за то, что схватил что-то, не спросив разрешения. Когда Вим потянулся за третьим сэндвичем, Алозерий рявкнул:

– Ты не обожрешься?

Со злобной гримасой он указал наверх, где находился туалет. Вим, не глядя на отчима, продолжал есть.

Как только стало можно, они с Джо выскочили из-за стола. Они задумали долгую прогулку, подальше от дома.

– На озеро? – предложила Джо.

– Отлично! Погуляем по пляжу!

Там всегда можно было встретить симпатичных девчонок, хотя Вим в этом и не признавался. Ему было уже двенадцать, и он стал грозой девичьих сердец. Девчонки вешались ему на шею, стоило ему начать рассказывать о своих приключениях. И их не волновало, что все это происходило на крохотном клочке земли на этих же островах.

Вим и Джо устроились в отличном месте. На пляже, прямо за городом, они сгрызли прихваченные сладости. Чуть дальше в воду текли нечистоты из канализационной трубы.

Ветер дул не с той стороны, и народу на пляже было немного. Когда ветер и течение позволяли, на пляже можно было купаться и грести совершенно бесплатно, а вот пятицентовый пляж на озере Ньиве-Дип гордился своей репутацией. Там детям ничего не обломилось бы.

Но вонь стала невыносимой, а вода потемнела от нечистот. Через десять минут брат с сестрой собрали вещички и пошагали назад. Домой им идти не хотелось. Они шагали вдоль реки Эй, забыв обо всем на свете. Через несколько часов они увидели вдали Хембруг, перекинутый через канал Северного моря. Они уселись у воды и стали смотреть, как по мосту туда и сюда катятся поезда между Амстердамом и Заандамом. Они устали после долгой прогулки. К тому же было очень жарко и душно. Прикончив последние сладости, они улеглись на траву, закрыли глаза – и заснули.

Когда Вим проснулся, он не сразу понял, сколько времени. Солнце стояло уже довольно низко. Он растолкал сестру.

– Мама будет волноваться, – сказала она. – А у тебя рубашка вся в траве.

Вим вытряс траву и мох из своей воскресной матроски, и они пошагали домой. Вернулись на Кляйне Каттенбургерстраат они чуть ли не в час ночи. Около их дома стояли человек двадцать, но мать они разглядели, только подойдя совсем близко. Она была такой маленькой, что за возбужденными соседями ее не было видно. Глаза ее были заплаканы. Она крепко обняла детей.

– Я думала, с вами что-то случилось, – шепнула она на ухо Джо.

– Ничего не случилось. Мы ушли к Хембругу и уснули там на траве.

– К Хембругу?! Но это же в пяти милях отсюда!

Соседи разошлись по домам. Для многих из них прошла добрая половина ночи – в шесть утра им нужно было вставать. Хендрик Алозерий ничего не заметил – он, как обычно, улегся спать в девять часов, словно ничего не случилось.

* * *

Через несколько дней Вим заболел. Он стал белым как бумага и стонал от мучительной боли в животе. Что бы мать ему ни давала, ничего не помогало. Он не мог идти в школу и два дня провел в постели. Отчаявшись, мать поехала на трамвае в город, на элегантную Плантаж-Мидденлан, где жил доктор Дасберг. У этого еврейского врача лечились состоятельные жители Амстердама, но он принимал и бедных пациентов. Мать уже обращалась к нему, когда была замужем за отцом Вима.

На доктора Дасберга всегда можно было положиться. Он пообещал заехать после приема основных пациентов. Поговорив с Вимом, которому особо нечего было сказать, Дасберг прощупал его живот.

– Аппендицит, – сурово сказал он, достал из коричневого кожаного саквояжа маленький флакон с таблетками и протянул матери.

Еще он написал бумагу, чтобы Вима взяли в больницу. Через час Дасберг вернулся, чтобы убедиться, что диагноз был верен.

– Я на девяносто девять процентов уверен, что дело в аппендиксе, – сказал он. – Нужна операция, но через неделю-другую ты будешь в полном порядке.

Доктор пожал Виму руку и потрепал по голове. Через две недели Вим уже снова играл с местными мальчишками на Каттенбургерпляйн, словно ничего и не случилось. В точности как говорил Дасберг.

Удивительно, но в этот момент Алозерий проявил свои человеческие качества. Он навещал Вима в больнице, приносил ему фрукты и хлеб с джемом, который Вим обожал. Но мальчик не доверял отчиму. Всего за месяц до болезни Алозерий сбросил Вима с лестницы. Мальчишка был покрыт синяками и ссадинами, а правая рука почти не работала. Может быть, отчим испытывал угрызения совести? Хотя он вряд ли помнил, что случилось.