Читать книгу Волчьи тропы - - Страница 3

В тот день, несмотря на желание поспать подольше, я вышла из дома ещё до рассвета. Я хотела добраться до дуба, сотню лет возвышающегося над нашим лесом; забраться на ветку, что отец грозит отпилить ни один год; и увидеть самый потрясающий рассвет на земле.

Бродить во мраке еще не наступившего утра, казалось мне чем-то фантастическим. Страха не было. Я знала этот лес с детства и могла дойти до своего дуба с закрытыми глазами. Но меня будоражили те, кто жил во мраке едва зародившегося утра. Удивительно, но вопреки укоренившемуся мнению, что нет времени, когда спят абсолютно все, мною было замечено, что именно часы перед рассветом – самые тихие. Человеческий гомон стихает к двум часам ночи, чуть позже прекращается стрекот сверчков, но волки и совы бродят всю ночь, как и торопливые ежи, и суетливые мыши. Но примерно на час перед рассветом все стихают, словно мир замирает в ожидании нового дня. Это время принадлежало кому-то более сильному и могущественному, нежели дикие звери или крикливые птицы.

Многорукие чудища на толстых ногах, покрытых чешуей, кричали своими острозубыми безмолвными ртами, осматривались вокруг пустыми глазницами и брели за мной во мраке ночи, пытаясь схватить цепкими лапами и уволочь в непроходимый восточный лес. Шелест травы навевал сонные настроения, зазывал прилечь на ее мягкие зеленые подушки, заснуть крепким сном, чтобы затем укрыть меня плотным земляным ковром, хороня мое еще живое тело под высокой травой и пышными лесными цветами. Я выросла на сказках и легендах, что неней рассказывала нам с наступлением сумерек, освещенная тусклым светом растопленной печи. Они познакомили меня с тем миром, что сокрыт от обычного глаза, но открывается, если дать волю фантазии. Это был потрясающий мир и ужасающий одновременно.

У нее было много жутких сказок в запасе, некоторые – посвящены животным и птицам, многоголовым, несуразным, извергающим разные жидкости и газы, некоторые – рассказывали про погодные аномалии и затопления, но самой жуткой, которая и мои жилы заставляла стыть – это сказка о кровососущих мертвецах, что бродят только по ночам и ловят юных дев, желая выпить их сладкую кровь до дна. Я хотела слушать ее чаще остальных, снова и снова погружаясь в ужасающие картины, что рисовало мое детское воображение, вторя словам старой неней. Но отчего-то она рассказывала ее нехотя и крайне редко, словно боялась своими словами призвать эти жуткие кошмары к жизни. И каждый свой рассказ она заканчивала словами: “Но вам бояться нечего, мои хорошие, они любят только маленьких непослушных девочек, как Эрика. Ух, Урыс! Утащит тебя какой-нибудь леший и забудут все, как звать тебя было!” Словно каждая ее сказка была направлена на то, чтобы испугать именно меня. Но я ими жила! После сказок, мы с братьями и сестрой возвращались домой диким восточным лесом под покровом ночи. Ох, как меня завораживал этот страх, пробужденный зловещими сказками неней, как будоражил он мою детскую кровь! Сестра шла вперед, стиснув зубы, младший брат всегда брал меня за руку, чтобы не отставать, старший – шел впереди всех, расчищая нам путь и по его движениям не было понятно, напугал ли его рассказ.

Было ещё темно, когда я добралась до дуба и посмотрела вверх. Прохладный осенний ветер всполошил мои огненно-рыжие волосы, собранные в высокий хвост, и я плотнее закуталась в плащ, цвета зеленого мха. Положив руки на дерево, я на минуту прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. Ребята из стаи опасаются высоты и не суются сюда, поэтому это дерево стало для меня тайным убежищем. С тех пор, как я научилась лазать, меня сложно удержать вдали от высоких деревьев. Каждый вечер, перепрыгивая поваленные деревья, наземные корни лип, дубов, продираясь сквозь кустарники дикой малины, что пытаются поцарапать мои ноги, я бегу сюда, к своему любимому месту в лесу, к дубу, что сейчас покоился под моими ладонями.

Его серовато-коричневая кора шершавая и толстая, но я вновь провожу пальцами по гладкому оголенному стволу – выбоине, что оставила моя сестра и меня вновь окутывает злость и отчаяние. Она не должна была этого делать – содрать его кожу, как она делала не единожды с мёртвыми животными. Но он был ещё жив! В тот день, мне показалось, я услышала его визг и прибежала к нему, когда было уже поздно. Марина соскоблила огромный кусок коры дуба для работы в кожевне и принялась за следующий, когда я с разбегу налетела на неё и сбила с ног. Я смутно помню, как била её руками и ногами, несмотря на то, что она была крупнее и старше меня на шесть лет.

В тот день мне сильно досталось. Сначала от сестры, которая слишком быстро пришла в себя от моих ударов и дала сдачи. Схватив меня за тугую косу огненно-рыжих волос, она принялась скоблить моим лицом шершавую кору дуба и кричать, что оно покалечит меня, либо так, либо когда я упаду с него и сверну шею. А вечером мне досталось и от отца. Он выпорол меня и запер на месяц в доме. Каждое утро, все 30 дней, я провожала взглядом лесорубов, считая, что сегодня они срубят мое дерево под корень и мое сердце разрывалось от боли. Но мои мысли и были мне наказанием. Спустя месяц, освободившись от запрета отца, я добежала до места, где он рос и прижалась горячим лбом к его шершавой покалеченной коже. Он был на месте, столь же высок, величественен и также приятно пах влажным мхом и древесиной. Марина не взяла больше того куска, что успела содрать и я уткнулась распухшим от слез носом в его покалеченный ствол. Прости меня… Я должна была остановить её раньше…

Сегодня я вновь прижала к нему руки и без усилий забралась на самый верх. Корявые старые ветви топорщились в разные стороны, некоторые были слишком тонки, чтобы удержать меня, некоторых было достаточно, чтобы опереться на секунду и продолжить взбираться, но также тут была ветка, довольно-таки прочная, чтобы выдержать мой вес. С неё хорошо видно нашу реку, бегущую вдоль леса, поляну за рекой, кошачий лес, встающий за ней стеной и во время заката словно вбирающий в себя теплое солнце, погружая его во мрак своих непроходимых дебрей. Самый невероятный закат на земле. Вчерашним вечером он переливался оранжевыми и желтыми сияниями, подобно переливам моего настроения, когда я в хорошем расположении духа. Вытянувшись во весь рост, я окинула тоскливым взглядом чуть светлеющее небо, а затем ощутила небывалое воодушевление. Как и каждый раз стоя здесь, над лесом и рекой, словно над всем миром, что был маленьким и столь далеким от меня, его тревоги и суета столь незначительными, я ощущала, что их тяжесть более не давила на мои узкие, но сильные плечи. Я не похожа ни на волков с их стремлением быть всегда подле друг друга, действовать вместе и слаженно, ни на людей, жаждущих запереться в своих домах подальше от чужих глаз. Я равно хорошо себя ощущала и в одиночестве на вершине дуба, и посреди галдящей стаи.