Читать книгу По звёздам прямо не ходят - - Страница 3

В небо вздымались стволы огромных нарциссов, гордо неся белые купола маковок. Внизу, под задымленной сеткой воняло гнилью болот и слышно было, как причмокивающее чавкали присоски-пиявки. Вверху парили, искрясь и сверкая коронами, крыльями и вытянутыми соломинками-тельцами, стрекозы. Их жизнь и они сами казались с листьев идеально прекрасными.

«Опять улетел?!» – раздался звоном в ушах огрыз матери – смотри, дозадираешь голову вверх, свалишься вниз в болото, и будешь кормом для пиявок и корневищ. «У нас на листьях работать принято, а не в облаках витать. Уу, лисья порода». Серая злая волчья морда женщины осклабилась лязгнув зубами, нестерпимо заныли глазницы от впившихся осколков оправы очков, – и то верно, кроме неё он никому не был нужен, кто ещё кроме матери ему правду скажет. А она вон всю жизнь на него положила, чтоб на лапы поставить, и сама пахала с утра до вечера, в листовом цеху, управляя станками и толпой тупых бездельников.

Несладко ей пришлось, много разных историй она ему рассказывала о своей жизни, но почти ничего об отце, деде и других родственниках. Он никогда не знал, что и когда от неё ждать, почти всегда он готовил и продумывал несколько вариантов течения разговора, возможных вопросов и ответов, но никогда не угадывал. Мать всегда виртуозно и мастерски обыгрывала его в этой игре. «Две несчастных сиротинки, побежали по тропинке» – они тащили санки с ворохом капустных кочанов, по ночному полю, вокруг где-то горели огни, – «а вот бы мы жили в этом доме, и мы бы сейчас уже пришли», -хохотали они, и валились в сугробы вслед за санками и разбегавшимися кочанами. Он всегда дико боялся ночи, из нее лезли бесконечные страхи, поэтому прибегал к ней с подушкой, и забивался в угол, знал – не выгонит. Мать тяжело вздыхала, но не ругала. «А расскажи про блямблямчиков и цюрепопиков», сонно просил он, и проваливался в сон.

Об отце он мало что помнил, тот приходил пару раз, красивый, смешливый, рисовал червяка пролезающего через бритву и мишку лезущего на дерево, Лёли тоже рисовал – смотри, говорил он ему, сейчас я нарисую тебе за минуту «Последний день Помпеи»(2) – несколько квадратов зданий и кругов-голов и луч пронзающий небо –«Оп-па, готово»! «Ого!», воскликнул папа и уважительно взглянул – «И правда, меньше минуты!»

В школе он всем говорил, что его папа умер, разбился. Рисовал на скалах, стал отходить, увлекшись пейзажем и картиной, оступился, и упал со скалы. Тело так и не нашли.

«Быть таким как все с детства не умел»(3), он часто подбивал одноклассников и одногодок в детских лагерях, куда его постоянно ссылали на летние каникулы, но почти всегда все шалости сходили ему с рук, да и ничего особенно плохого они, в общем-то, и не делали.

Впервые он пересекся со стрекозами там, где слушали музыку и танцевали. Они выделялись, были другие, это было в «возрасте полуфабрикатов» – когда ещё до конца не ясно, что из кого может вырасти, но некоторые данные слепили так, что в пору было отводить глаза. Он не отводил, а наоборот, склонял голову на бок (была у него такая привычка, чуть наклоняться левым ухом) и молча думающее смотрел. Его времяпрепровождение тогда было таким, о котором позже Сиа написала «Chandelier», тусовки, наряды, танцы на барных стойках, понедельник, вторник, в среду вроде ничего не было, четверг, и пятница-суббота-воскресенье, как один день. Мать рычала, но ничего поделать не могла. Днём он учился и работал, а ночью летал и сверкал.

Он никогда не чувствовал, что его место здесь, на листьях, между тем миром и этим, здесь в те странные смешанные времена встречались все миры, и можно было всё или почти всё. О нём ходили истории одна неправдоподобнее другой, потому, наверно, что он умел быть своим почти в любой компании, он любил и умел веселиться, каким-то чутьём обходясь без алкогольной зависимости и наркоты, находясь среди тех, кто тогда жил и умирал в этом.

/(1)Бакминстер Фуллер – векторное равновесие. Нассим Харамейн Пространство-время. Анимация из фильма «Black Whole» (2) К.Брюллов картина «Последний день Помпеи» (3)КИШ «Разбежавшись прыгну со скалы»/

Музыка и танцы, танцы и музыка, и люди, разные необычные и особенные люди, он всё время их искал, и так и не находил. Все по сути оказывались обманками, чуть копни поглубже и поближе посмотри. Но Лёли не сдавался. Он искал. Он искал своих. Тех, с которыми можно было соприкоснуться не одной стороной пазла. С кем-то весело было легко сорваться с места, веселиться и тусить, с кем-то можно было помогать, философствовать и грустить, кто-то рассказывал ему о литературе, кто-то о математике, мозге или искусстве, но ни с одним или одной из них нельзя было совместить всё, все интересы или хотя бы несколько. Лёли искал. Искал и не находил. Поэтому в своих поисках он начинал уходить и забираться всё дальше и дальше.

Однажды он встретил старого одинокого волка, его звали Каскыр, силища у него была настоящая волчья матёрая, немногие осмеливались не то, что подойти к нему и заговорить, а просто кинуть взгляд в его сторону, – разорвёт. Лёли тогда прилетел с какой-то очередной ночной гулянки, весь взъерошенный и сбивчиво взахлёб рассказывал кому-то о том, что вчера буквально читая «Куклу» Болеслава Пруса, он видел своими глазами ровно то же самое в жизни, и как забавно то, что всё вновь и вновь повторяется. Каскыр усмехнулся, окликнул его и пригласил за свой стол. «Нечасто в наше время встретишь юношу, знающего Пруса», – и они «зацепившись языками» проболтали до утра. Давно это было, и о многом важном и не очень они говорили. Однажды разговор с Каскыром шёл особенно тяжело, но к утру тона речи немного оживились. «Знаешь», – сказал ему Каскыр, – через пару дней, – «Тогда я держал в лапах пистолет и хотел спустить курок. Но пришёл ты, и как-то отлегло». Потом Каскыр пропал. А спустя много лет Лёли получил письмо. Друг Каскыра написал, что он умер, и поскольку он знал, что Лёли был ему другом, то решил сообщить ему об этом.