Читать книгу Сильвия и Голландские исторические миниатюры - - Страница 3

Моё знакомство с Сильвией началось именно с Мольера в августе восемьдевятого года. Тогда в антракте «Тартюфа» в МХАТе в Камергерском ко мне подошла пожилая пара.

– Вы едете в Голландию? – без предисловий спросила дама.

Я вздрогнул от предчувствия необыкновенного.

– Да, сударыня, собираюсь отбыть через две недели, на три месяца до конца ноября, – ответил я.

– Вы не удивляйтесь моему вопросу. Москва такая маленькая, что все мы знаем друг о друге. Мы преподаём в консерватории, у нас есть общие знакомые, и мы хотели бы попросить вас о небольшом одолжении.

Тут прозвенел звонок, и мы разошлись, уговорившись встретиться по окончании спектакля. Играл, злодейски священнодействовал великолепный Любшин, заставляя зал до изнеможения стонать от смеха. То был любимый, знакомый с детства мир театра, далёкий от повседневного бытия, мир интриг и заговоров, благородства и злодеяний, высоких чувств и грехопадений. Добродетель у Мольера торжествует, и потому – тем более в МХАТе – на его

спектаклях меня никогда не покидало предвкушение финального разоблачения обманщика. Этот мир существует лишь в театре, и потому мы вновь и вновь стремимся под его кров. Всё было, как обычно – прекрасные актёры, великолепная постановка и даже маленький оркестр, придававший преставлению особый, старомодный шарм.

Мольер закончился привычными бисированием и чествованием славного актёрского ансамбля, и затем с новыми знакомыми я прошёлся по Тверской.

Ещё в театре, сразу после знакомства, я догадывался, что, поскольку пара консерваторская и интересуется Голландией, то речь пойдёт о пианисте-беглеце Юрии Егорове, обосновавшемся в Амстердаме и умершем там год назад.

Отчасти, так и случилось. Старики близко знали виртуоза, победителя конкурса Чайковского, по годам его учёбы в стенах «консы» и, насколько было возможно в то время, внимательно следили за его зарубежной карьерой, радуясь каждому самому маленькому известию о своём ученике, но не позволяя себе высказываться вслух. Для многих Егоров был богом, новым мессией, и там, за границей, на чужбине, умер молодым, в расцвете сил, от неизвестной нам болезни, которой в скором времени дадут название СПИД. А через полгода после его смерти границы нашей страны раскрылись миру, и мои новые знакомые сразу же поехали в Амстердам, чтобы посетить захоронение ученика.

Всё это мы обсуждали, неспешно поднимаясь по Тверской. Когда я упомянул о концерте Егорова с голландской скрипачкой, тоже финалисткой конкурса Чайковского, записанным голландским телевидением незадолго до смерти пианиста, то старики остановились и вскричали, перебивая друг друга:

– О, то был концерт с Эми! С Эми!.. Ведь мы очень хорошо её знали. Эх, какая была бы пара… И мы не могли покинуть Голландию, не побывав на её концерте, и потому, увидев её имя на афише, поехали в Утрехт, это далеко, за тридцать километров от Амстердама. А входные были столь дороги, что нам оставалось лишь наблюдать за счастливчиками, неспешным потоком вливавшихся в концертный зал. И вдруг…

– Нет, Толя, подожди, расскажу-ка лучше я, – прервала мужа дама. – Вы только представьте себе. Из дверей выпархивает очаровательнейшее создание в длинном чёрном концертном платье с двумя билетами в руках. Моё сердце ёкнуло, и я бросилась к красавице, вцепившись ей в руку и крича дурным голосом: «Ай эм фром Москау! Консерватория Москау! Ойстрах! Рихтер! Коган! Третьякоф!»

– Боже, ты напугала её до смерти великими именами, – язвительно произнёс супруг.

– Видимо, да, – отозвалась дама довольным тоном. – Мои вопли произвели должное впечатление. Девушка замерла и уставилась на меня, словно поражённая, а затем схватила нас за руки и потащила в вожделенное нутро зала. «Пойдём! Быстро! Это хорошо!», приговаривала она по-русски.

– А я закричал, чтобы она сразу знала о нашей финансовой несостоятельности: «Мадам, но мани! Но ма-ни… Денег нет!», – весело добавил мой новый знакомый. – «Деньги не нада! Не нада… Идём быстро… Я была в консерватория. Скрипка. Коган. Великий человек… Третиакофф! Великий человек… В прошлый год. Москва красивая. Идём…»

– Мы слушали Эми из третьего ряда и оба плакали, – продолжала дама. – Она исполняла Мендельсона, как когда-то играла в консерватории, когда Ойстрах целовал ей руки, представляя москвичам. Только вот не было нашего Юрочки…

– Не забудь упомянуть о Сильвии, – вмешался супруг.

– Сильвия! Наш юный ангел-спаситель тоже играла, и не в оркестре, а соло – вы ведь, конечно же, знаете сонату фа-минор с сольными адажио и кодой? Так вот, эта девочка отыграла так, что у зала остановилось дыхание.

– Да, это была серьёзная голландская скрипичная школа. Вы ведь слышали голландцев? Кого? – с вдохновением спросил меня Анатолий Георгиевич.

Я признался, что из голландских скрипачей знал лишь Эми, поскольку та выступала у нас, записывалась и даже промелькнула на голубом экране с Ойстрахом, и за три коротких визита в Голландию четыре раза был на её концертах. Она по-особому воспринималась мною, не только блестяще вышколенной исполнительницей, но и некоей современной секс-звездой – очень бойкой рыжей, веснушчатой длинноногой девицей, самозабвенно отдающейся своему миру прекрасной музыки.

– Вот-вот, тем более. Тем более вам понравится Сильвия! – вскричала дама. – Ведь даже Эми пресная рыба в сравнении с красоткой Сильвией. Ах, как она играла…

– Суть дела в том, и в этом заключается наша просьба, что с тех пор хотим, но никак не можем послать Сильвии небольшой скромный подарочек. Самую малость, чуть-чуть. И вы нас очень обяжете, если возьмёте с собою что-то для неё. Мы очень любим Сильвию, и даже уважаем, несмотря на разницу в возрасте.

– Чуть-чуть, – снова прервала супруга дама. – Маленькую иконку. Не Рублёва, разумеется, а дешёвую…

– Из храма всех святых, что на Соколе, – вклинился её муж.

– Вы же знаете церковку на Соколе? – продолжила дама. – Она ничего не стоит, а Сильвии будет приятно. Ей так нравится всё русское…

Через две недели я улетел в Амстердам с маленьким образком Казанской богоматери для восходящей голландской звезды Сильвии де Ноорд. Кем она была и какие на неё возлагались надежды, я уже знал. Но, поскольку встреча с нею не была главной задачей, а я был поглощён собственными делами, то встретился с юной скрипачкой лишь за неделю до отбытия, во второй половине ноября.

То были прекрасные солнечные дни поздней голландской осени, тёплые, безветренные, полные золота тихо опавшей листвы. Я мчался на поезде в Утрехт на вечерний концерт Сильвии в зале Тиволи. Мимо проносились ухоженные, чистые поля, разделённые аккуратными канавами на правильные, одинаковые участки, игрушечные мельницы, пасущиеся чёрно-белые коровы, словом всё то, что радует и восхищает глаз каждого путешественника, попавшего в эту маленькую уютную страну. Счастливы должны быть люди, живущие здесь, своим трудом создающие этот уют и благоденствие, думалось мне. Мне вспоминался Пётр, завёзший к нам голландские порядки и табак, наши казаки, спасшие эти низменные земли от затопления отступающими французами. И потому, а также предстоящее знакомство, наполняли меня безмятежным покоем.

Сильвия превзошла мыслимые ожидания. Высокая тонкая блондинка, очень привлекательная, живая и по-детски искренняя, играла Мендельсона на Страдивариусе. Зал был полон каким-то чудесным светом, исходящим от каждого её движения, от каждого взмаха смычка. Всё вокруг переливалось поющими, ликующими звуками. Дирижёр ловко скакал кузнечиком на маленькой трибуне, рискуя свалиться в зал, затем замирал, останавливая оркестр, и тыкал палочкой в Сильвию. Плечи её оживали, старинный Страдивариус описывал стремительный полукруг, и волшебная музыка волной обрушивалась в зал. За скрипичным концертом, в первом отделении, последовали «Гебриды», и затем дважды на бис высоко, виртуозно и призывно-торжествующе прозвучал сольный марш Мендельсона.

Концерт завершился и, по договорённости с Сильвией, я отправился в её уборную. Она распахнула дверь с самым восторженным выражением лица.

– Вы из Москва? – вскричала она. – Ваш подарок из Москва?

Я вручил ей образок.

– О, боже! Красота! Как её зовут? Кто она? – спросила Сильвия.

– Это иконка Казанской богоматери, покровительницы всея святой Руси…

Дверь открылась, и в уборную вошёл высокий, очень привлекательный молодой человек во фраке и с белыми лайковыми перчатками в руках. Он выглядел денди.

– Эрик, кайк! Смотри!… Хет бент Казаан Махд! Богоматерь!.. – восторженно закричала Сильвия.

Затем, немного смутившись, представила вошедшего. – Это Эрик, мой бой-френд…

После некоторой паузы, видимо вспомнив, как говорят в России, она поправилась:

– Он мой друг. Кажется, он жених. Я для него играла марш Мендельсона. Но он ничего не понял.

Однако Эрик опустился на одно колено и торжественно извлёк из-за пазухи золотую бархатную коробочку.

– Дорогая, обожаемая Сильвия. Прошу тебя осчастливить меня. Окажи мне честь выйти за меня замуж. Наш гость из Москвы свидетель моих чувств к тебе.

Сильвия схватила иконку, поцеловала её и бросилась в объятья Эрика. Я невольно стал свидетелем их счастья. Затем мы вышли с Эриком на свежий воздух и, дождавшись Сильвию, отправились праздновать в старое кафе у собора святого Мартина, самого почитаемого святого в Утрехте, где просидели до трёх ночи, пока нас не выставили за дверь. Молодая пара ни за что не хотела отпускать меня, и мы отправились к отцу Сильвии, который, по её словам, должен быть рад принять нас в столь поздний час.

Отец её, королевский географ, жил в отшельническом уединении в маленьком, но уютном домике среди заповедного леса в Буннике, в географическом центре Голландии. До самого утра мы сидели, укутавшись в пледы, у костра, беседуя об истории страны, об окружающих местах, о том, как голландцы терпеливо и настойчиво создали эту землю, пядь за пядью отвоевав её у моря.

С восходом солнца Сильвия с Эриком уехали, оставив меня, ибо теперь её гостеприимный отец ни за что на свете не был согласен расстаться со мною, не ознакомив со всеми прелестями местного быта. Весь день нас посещали гости, это были разные люди, но все живо интересовались моей родиной. «Перестройка» и «Горбачов» не сходили с их уст, и то были живой интерес и участие к нам, к освобождённым советским людям.

Тот день остался в памяти приятным воспоминанием. Над головами, громко крича, летали большие зелёные попугаи, давно завезённые из Бразилии. Экзотические птицы привносили ощущение необычности и неизведанности. О, этот чудный мир, открывшийся новой гранью. Всю дорогу до Амстердама в моём сердце билась и металась волшебная скрипка Сильвии.