Читать книгу Детство - - Страница 2

Я рано вскочил с постели, быстро оделся.

На дворе осень. Каждое дерево – факел. Как стекло, прозрачна вода в арыке. В воздухе легкая дымка, чуть приметная, цветут розы, вьюнки, всяких сортов портулаки – им нипочем первые осенние заморозки.

Когда я торопливо умываюсь в арыке, ко мне с чайником подходит мать.

– Рано ты поднялся, прежде еще спал бы, – говорит она улыбаясь. – Самовар уже вскипел. Иди, попей чаю. Дам тебе чистую рубашку, наденешь триковый камзол, щеголем будешь выглядеть. Учитель твой любит чистоту.

Мать сама одевает меня. Украшает голову тюбетейкой, которую сшила для меня своими руками. Я с нетерпением торопливо пью чай. Мать подает мне новенькую дощечку, она бедная, сама выстрогала, выгладила ее до блеска.

– Смотри, хорошая? – спрашивает она, внимательно и любовно оглядывая меня с головы до ног. – Учитель азбуку напишет на этой дощечке…

– А я сразу же заучу ее, в минуту запомню свой урок! – захлебываясь от радости, говорю я и крепко прижимаю дощечку.

Мать заворачивает в большую скатерть мягкие сдобные лепешки, завязывает в узелок серебряный целковый. Мы отправляемся к деду-сапожнику. Я бегу впереди с дощечкой под мышкой.

Остановившись у порога мастерской, мать здоровается, передает деду завернутые в скатерть лепешки и деньги:

– Отец, отведите Мусабая в школу!

Морщинистое лицо деда светлеет, строгие глаза сияют улыбкой!

– Добро, добро! – говорит он. – Пусть учится, грамотеем будет! Все мы неграмотные, необразованные… Очень хорошо, пусть учится! Кто учится, становится человеком сведущим, ученым, а неученый – все равно что слепой…

Оба дяди, подмастерья, ученики посмеиваются.

– Учись, учись. Только смотри, не сбеги, слышишь, племянник! – кивает мне головой дядя Рахимберды. –До сих пор ты шатался по улице, был на посылках у шайтана. А теперь довольно, все твое внимание, помыслы направь на учение!

– Думаете, он будет учиться? – говорит рябой подмастерье. – Вот увидите, не пройдет и двух дней, как сбежит. Ученье – дело не легкое, это не шутка!

– Зачем так говорить? Он будет учиться, мальчик он разумный. Понятливый, – с досадой возражает мать и, не торопясь, уходит на внутреннюю половину двора.

– Издохнуть тебе, рябой! – неслышно шепчу я, отворачиваясь от подмастерья.

– Ну, пошли, внучек! Раз решил учиться – все, никого не слушай, – твердо говорит дед.

Через минуту мы уже подходим к школе. Школа была в этом же квартале, рядом с мечетью. Состояла она из одной довольно просторной комнаты.

– Ассалам алейкум!

Все ученики дружно вскакивают, разом выкрикивают: приветствие деду и шумно опускаются на свои места.

Учитель здоровается с дедом:

– Ваалейкум ассалам! – Справляется, оглядывая меня с ног до головы – Это мальчик вашей сладенькой?

– Да, дочки моей, – отвечает дед. Он бережно кладет перед учителем узел с лепешками, протягивает ему рубль.

Учитель – видный из себя, подвижной, худощавый человек с огромной чалмой на голове, с длинной бородой и большими умными глазами на смугловатом лице. Привычным движением он ловко прячет деньги в кармашек для часов, затем, подняв руки, читает краткую молитву. Дед с чувством произносит:

– Омин! Пусть учится, пусть станет грамотеем! – и тоже проводит руками по лицу.

Учитель садится, жестом приглашает меня занять место напротив:

– Ну, Мусабай, садись, сынок!

Я, краснея, подгибаю колени, опускаюсь на пятки. Учитель, придерживая на коленке одной рукой дощечку, пишет на ней что-то чернилами.

– Всего доброго, почтенный! Бейте, браните, но сделайте из него грамотея. Мясо ваше, кости наши! – Дед прощается и выходит, низко кланяясь.

Учитель быстро красивым, каллиграфическим почерком переписывает на дощечку азбуку. Затем внушительно и торжественно нараспев читает:

– Алиф, бе, те…

Я охотно, с увлечением повторяю вслед:

– Алиф, бе, те…

– Молодец! Довольно, хороший джигит! – говорит учитель, передавая мне дощечку. – Иди, садись вон на то место! И хорошенько затверди урок.

Теряясь от смущения, я кое-как пробираюсь между рядов учащихся и сажусь среди малышей.

В школе стоит сплошной шум. Все ученики разом выкрикивают каждый свой урок, громкий галдеж переполняет классную комнату, вырывается наружу. Старшие высокими звучными голосами читают коран, Хафиза, Фузули, Навои. А я вместе с прочими малышами настойчиво твержу азбуку. Твержу долго. До изнеможения, до хрипоты, до пота. Учитель время от времени проходит по рядам учащихся, попутно похлестывая кое-кого плетью.. После этого ребята кричат еще громче. Я дрожу от страха, еще ближе подношу дощечку к глазам и твержу еще старательнее. Под конец я устаю окончательно.

Наступает полдень. Учитель и хором все ребята читают отрывок из корана, затем короткую благодарственную молитву, шумно поднимаются со своих мест и бегут на улицу. Я тоже кричу и бегу вместе с другими.

* * *

Каждый день я хожу в школу.

В классной комнате стоит постоянный шум, галдеж. Среди учащихся много пареньков семнадцати-восемнадцати лет. У них вошло в привычку, пользуясь шумом, обмениваться во время урока разными непристойными шутками, толкаться исподтишка, грозить друг другу кулаками.

Иса тихонько переговаривается о чем-то со своим товарищем. Я прислушиваюсь, но ничего не могу разобрать. Потом догадываюсь: они говорят на особом, непонятном для других, условном языке.

В школе обучаются семь или восемь будущих чтецов корана – кары, больших и малышей. Они всегда сидят перед учителем и на память усердно читают нараспев коран. Читают, закрыв глаза. До хрипота, до изнеможения.

Учитель усаживает рядом с собой одного из кары, сдвинув брови, строго приказывает ему:

– А ну, читай!

Мальчик нараспев начинает читать коран по памяти.

– Кола, юмла ют…

Едва он успевает дрожащим голосом произнести эти слова, как учитель бьет его по щеке. У мальчика загораются уши.

– А где же у тебя зери, забар, свинья? – кричит учитель, краснея от злости. – Иди, повторяй снова!

Мальчик тихонько, с опаской встает и, прикрывая рукой щеку, занимает свое место среди чтецов корана.

Учитель сам хорошо умел читать, с выражением, нараспев и строго спрашивал со своих учеников.

Я ни на минуту не прекращаю твердить азбуку. От усталости и хрипоты голос мой звучит глухо, сипло.

– Хей, Мусабай! Давай устроим «бой баранов», – шепчет мне один из мальчишек, украдкой показывая мне лучину от циновки. – Вот, смотри, какой у меня «баран».

Из-за страха перед учителем, я тихонько шепчу, не отрывая глаз от дощечки с азбукой:

– Нет, не выйдет, учитель увидит, побьет! А «баран» и у меня есть, еще здоровее твоего. Потом покажу…

* * *

Я быстро перезнакомился с младшими школьниками.

Обучают нас старшие ученики, учителю до нас, малышей, дела нет. Он лишь время от времени подзовет кого-либо из нас, усадит перед собой, заставит читать, а сам только слушает. Когда кто-либо из ребят принесет ему в подношение плова ли, сдобных лепешек ли, коржей, учитель, довольный, радуется.

– А ну, свет мой, Мусабай, подойди-ка сюда! Аз-буку заучил уже? – спросил меня учитель, когда про-шло две недели.

С дощечкой в руках я застенчиво опускаюсь перед учителем на пятки, во весь голос бойко прочитываю азбуку от начала до конца.

– Молодец! Но все же есть ошибки, не везде гладко. Иди к кому-либо из старших, пусть подучит, – говорит учитель и громко чихает, смешно сморщив нос.

Я подхожу к одному из старших учеников, рослому парню с уже обозначившимися усами.

– Э-э, надоели до смерти ваши уроки! – ворчит он с досадой. – Убирайся, пусть домла сам обучает тебя. Деньги получать умеет…

Я упрашиваю.

– Надоело уже – то сам учись, то других учи… Ну, садись, подучу малость, – говорит старший устало.

Меня зло взяло.

– Ладно, не надо! И сам знаю не хуже твоего… – Я поворачиваюсь и сажусь на прежнее место.

Так проходят уроки, проходят дни. Подражая другим, я тоже начинаю шалить. Мы устраиваем «бараньи бои», играем в орехи, даже в ашички. Если, бывало, заметит учитель, – ей-богу! – всех обойдет и всех одарит добрым ударом плетки.

Ребята то и дело выбегают во двор. Нужник – это просто повод, отговорка… Побегав по двору, по-шутив, посмеявшись, мы немного отдыхаем таким образом. Во дворе был водоем, ради забавы мы умываемся, не торопясь, пьем воду. А то сразу же начинаем играть в ашички или в другую какую игру.

Но учитель хитер, он и против этого умеет найти меры. Как-то он подзывает к себе одного рослого парня, расторопного и преуспевающего в учении.

– Иди вырежи тополевую ветку и хорошенько оскобли ее!

– Будет исполнено, учитель! Я со всей душой, – приложив руки к груди, изгибается в поклоне парень. –Вы уже приказывали однажды, так я теперь сразу две хороших бирки сделаю, – говорит он и торопливо уходит.

Встревоженные, мы все затихаем на минуту. Потом начинаем перешептываться.

Парень вскоре возвращается и кладет перед учителем две аккуратных палочки – обе начисто ободраны, гладко выскоблены, и на каждой с одного конца веревочка привязана.

– Добро! – говорит учитель и показывает нам палочки: – Вот смотрите, это бирки! Если кому-либо понадобится справить нужду, тот должен испросить позволения: «Учитель, разрешите выйти!» Я дам ему бирку и разрешу отлучиться.

В комнате установилась глубокая тишина.

– Ну, продолжайте занятия! – приказывает учитель,положив перед собой бирки.

После этого отлучки учеников несколько сократились. При нужде, мы просили у учителя позволения и, получив бирку, бегали по-одному. Но такой жесткий порядок продолжался всего шесть-семь дней. Потом, мы, ребята, сговорились и нашли способ избавиться от бирок. Кто-то из старших забросил их на крышу.

– Да, знаю. Озорников среди вас много, – говорит учитель и приказывает еще одному парню: – Иди, сделай еще две бирки!

Проходит два дня, новые бирки тоже исчезают. Учитель нервничает, кричит с досадой:

– Опять затеряли бирки? Что ж, ладно… Это потому, что среди вас есть дурные мальчишки. Знаю сам. – Он хмурится, с минуту сидит молча, затем уже спокойно говорит: – Дети, идет зима, волоча за собой свой меч. Погода портится. Пойдет снег. Несите по одному целковому на уголь.

Ребята начинают тревожно перешептываться. Учитель, как можно мягче, продолжает:

– Да… И еще, свети мои, несите деньги на циновки. Эти в труху превратились уже, стыдно! На циновки по три теньги. Скажите вашим родителям, и поторопитесь со сбором. Срок – неделя…

Учитель запахивает халат на коленях:

– Ну, а теперь за уроки!

Сироты и бедняки перешептываются: «Что будем делать?» Все мы расстроены.

Немного погодя учитель поднимается. Обращается к одному из чтецов корана, худощавому подслеповатому парню лет двадцати, в рубашке с «духовным» воротником, говорит:

– Ты присмотри за ребятами, у меня кое-какие дела есть. Я сейчас же вернусь.

Как только учитель уходит, в комнате поднимается шум, гвалт, начинается потасовка. Бедняга подслеповатый кары пищит тонким жалобным голоском:

– Перестаньте! А то, смотрите, вот камча! Занимайтесь! – Будущим чтец корана пытается подействовать на класс угрозой, потом начинает упрашивать слезно: – Ребята, как не стыдно?

А ребятам хоть бы что: перемигиваются, хохочут, передразнивают кары. Шум, буйство разгораются все сильнее. Начинается драка. Мы, малыши, ухватившись за руки, устраиваем качели, кувыркаемся, ходим колесом. А старшие переругиваются, дерутся. Одного уже избили до крови. Есть в школе здоровенные парни, мастера борьбы и кулачных расправ. Часть из нас выбегает во двор и затевает игры.

Неожиданно возвращается учитель. Мы разом летим в комнату. Рассаживаемся по местам и тотчас принимаемся за уроки. В комнате – пыль до потолка, циновки разбросаны, разорваны в клочья…

Учитель, сдерживая гнев, молча опускается на свою подстилку. Подслеповатый кары дрожит от страха, жалобно мяучит:

– Господин! Я и кричал на них, и бранился… Никак не мог сладить… Слепой я, что поделаю, никто меня не слушается…

Учитель был очень расстроен.

– Открой окошко! – приказал он одному из учеников. – Бой-бой-бой, пыль какая!.. – Он долго кашляет, потом кричит, краснея от гнева: – Занимайтесь своими уроками, окаянные? – Хватает в руку плеть, но почему-то никого не бьет.

* * *

Учитель достает из нагрудного кармана часы. Мельком взглянув на них, говорит:

– Урок кончился, дети! Ты, ты, ты… – Тыча указательным пальцем, он отбирает десяток учеников. –Приоденьтесь почище и возвращайтесь. Пойдем читать молитву над больным. – И чуть приметно улыбается: – Предвидится хорошее угощение.

После довольно короткого на этот раз чтения корана он отпускает всех по домам.

Вернувшись домой, я тут же пристаю к матери:

– Учитель велел принести деньги на уголь, на циновки, сейчас же приготовьте!

– Вай, смерть моя, ты с ума сошел! Ни с того, ни с сего вдруг подавай ему деньги. – Мать, занятая шитьем тюбетеек на террасе, сердится, бранится. – В своем ли ты уме?! На циновки деньги, на уголь деньги,а там еще на плеть деньги… Куда он будет девать деньги, ваш учитель, сгинуть ему?!

– Вы должны найти! Иначе учитель завтра в школу меня не пустит.

– Что ты там говоришь? – кричит из комнаты бабушка, занятая латаньем одеяла. – Учитель твой, сгинуть ему, скупой, жадный, то и дело – денег, то и дело – денег ему. Я что, сама делаю деньги? Сам, сгинуть ему, богач, коня имеет, барашков имеет, и все ему мало. Пусть твой учитель берет деньги на уголь у людей денежных, обеспеченных! Отец твой, бедняга, лишь изредка еле-еле соберет и пришлет три-четыре рубля…

Я не желаю считаться ни с бабушкиными, ни с материнскими возражениями и уже сердито кричу матери:

– Завтра с утра деньги должны быть, иначе я не пойду в школу!

Подошедший к этому времени Иса, видимо, услышал шум, поднятый мною, говорит, вешая сумку на колышек:

– Чего ты расшумелся? Учитель ведь дал неделю срока, а за это время что-нибудь придумаем.

– А он тут извел нас, требует обе ноги затискать в один сапог.

– Положение наше трудное, руки коротки у нас… – вздохнув, невесело говорит мать. – Потерпи дней пять-десять, а там посмотрим, может, от отца деньги придут.

В это время где-то неподалеку от нас поднимается скандал. Я бегу на улицу. Две старухи по прозвищу Сара Длинная и Сара Короткая наскакивали друг на друга. Как петухи в разгар боя. Дворы их были через улицу, калитка в калитку. Сейчас они стояли каждая у порога своей калитки и пощипывали друг друга словами.

Старухи были сношенницами но не дружили и те терпели друг друга. И мужья их жили так же, не как родные братья.

Сражение было в самом разгаре. Меня забавляла их схватка.

– Эти старые цыганки заскучали, видно, опять затеяли войну, – подмигнув, сказал проходивший мимо парень.

Понемногу из дворов выходят любопытствующие женщины, ребятишки.

Сара Длинная – высокая, кричит грубым голосом. Сара Короткая – небольшого роста, невзрачная на вид, беззубая, но ядовитая старуха с морщинистым похожим на ключ, лицом.