Читать книгу Пророчества о войне. Письма Сталину - - Страница 3

Жизнь шла, я подрастал. Мой старший брат Михаил уже знал кое-что в грамоте. Он умел читать, и я тоже присматривался и прислушивался к этой премудрости.

Первым моим школьным учителем был отставной солдат Егор Андреевич. В отведенной для школы избе стояли столы и скамейки. Одновременно здесь обучалось три класса. Шум, гам стоял невообразимый. А Егор Андреевич, покрывая зычным голосом все три класса, кричал: «Громче! Громче!» Все, кто входил в деревню, сразу же узнавали, где школа.

В двенадцать часов подавалась команда: «На обед!»

К вечеру, когда в углах школы начинало темнеть, была команда: «Кончать занятия!» Тотчас мы с шумом выбегали на улицу и отправлялись кататься на горки. Катались до полной темноты. пока нас не кликали ужинать.

Во время занятий Егор Андреевич был строг: и на горох ставил, и за уши трепал. Но стоило ему отпустить нас по домам, как он становился неузнаваемым – заводил с нами игры, устраивал целые представления.

Бывало, расставит снопы – это солдаты. А самый большой сноп – командир. И Егор Андреевич тут же начнет командовать: «Направо… Налево!..» Такие фокусы со снопам и вытворяет, что нет конца нашему восторгу.

Пятнадцать лет Егор Андреевич провел на военной службе, а когда отслужил, стал монахом в рославльском монастыре, но за непокорный характер был расстрижен и обращен, как он сам говорил, «в первобытное состояние», после чего и пошел странствовать по белу свету. У него была тележка-двухколеска. На тележке короб. набитый книжками «Жития святых» и сказками. Так продолжалось недолгое время. Он пристрастился к чтению, а затем стал сельским учителем.

Егор Андреевич запомнился мне на всю жизнь не только потому, что он первым учил меня читать и писать. Этот человек разбудил во мне любопытство ко всему окружающему, к людям и их судьбам.

Впоследствии я подружился с Егором Андреевичем и, когда он стал пасечником, часто бывал у него на пчельне.

Какое это было счастливое время! На пчельне пахло медом, воздух наполняла чудесная музыка: на тысячи ладов гудели улетающие и возвращающиеся со взяткой пчелы. Музыка эта менялась во времени и была то гармонично-певучей, то тревожной, когда солнце закрывали дождевые облака.

Я сторожил выход роя и по обыкновению мастерил что-нибудь из дерева.

Егор Андреевич все про жизнь свою солдатскую рассказывал. Как в казарме своим телом он мокрые портянки сушил и многое другое. Или день-деньской беседовал с пчелами. Он освобождал из добровольного плена запутавшихся в его бороде пчел. Поплевав на пчелу, брал ее двумя пальцами и пускал в траву просыхать. приговаривая, чтобы зря не путалась в волосах, а занималась бы своим делом – носила бы лучше в улей мед. Казалось, пчелы понимают его уговоры…

Вспоминая пасеку и своего первого учителя, много лет спустя я исполнил скульптуру «Егор-пасечник».

…Школьное руководство Егора Андреевича дало свои плоды. Вершиной наших знаний было чтение по древнеславянскому псалтырю. Многие акафисты мы знали наизусть. И нас, учеников, приглашали читать псалтырь по покойникам.

Научил нас Егор Андреевич и писать. От писания гусиными перьями перешли к стальным. Научились даже чернила из ольховой коры делать, замешивали их на шкварках кузнечного железа, подливая для цвета квас. Чернила были у всех разные, и каждый хвалился своим изделием.

Егор Андреевич говорил, что нас можно считать грамотными. Но тут же в назиданье прибавлял:

– Будьте старательными, не занимайтесь баловством…

На короткое время из Рославля приехал к нам учительствовать Николай Николаевич Азанчевский. Это был мужчина громадного роста и большой пьяница. Попьянствовав некоторое время с Егором Андреевичем, он скрылся и больше не возвращался. Вот тогда и явился отставной офицер Владимир Николаевич. Человек широкого кругозора, обстоятельный, знавший помимо привычных школьных наук и рисование. Мы, ребятишки, его полюбили, и школа наша ожила.

Мы читали «Родное слово». «Хрестоматию» Басистова. В них были рассказы. сказки, загадки. описание природы. зверей, птиц, рыб. Все это было живо и понятно, походило на жизнь. До обеда учились чтению, арифметике, географии, а после обеда писали. Списывали с книг, чтобы все было правильно и выглядело красиво, каллиграфически.

Владимир Николаевич следил за каждым учеником, объяснял, что было непонятно. В школе занималось нас человек пятнадцать, мальчиков и девочек. Приходили ребята и из соседних деревень. Со всеми учениками Владимир Николаевич обращался ласково. Учил нас переплетать книги, украшать переплеты картинками и рисунками. Тех, кто любил рисовать, Владимир Николаевич всячески поощрял.

Егор Андреевич и Владимир Николаевич были противоположных мировоззрений.

Егор Андреевич воспитан был по древнеславянской азбуке. Верхом знаний для него был псалтырь, церковное богослужение, пение на разные гласы. В сумке у него хранились «Жития святых», религиозные картинки, иконки, разные сказки: «Еруслан Лазаревич», «Вова-королевич», «Пан Твардовский», «Гуак», «Францель Венциан». Егор Андреевич, хоть и не был больше монахом, сам себе сшил стихарь и на гумне в мякиннике или в пустом сарае устраивал молельни, где по праздникам громко пел и читал священные акафисты. Встречаясь с крестьянами, в особенности с бабами, он делал серьезный вид, и они иногда подходили к нему под благословение.

Владимир Николаевич был человеком светского воспитания. Увлекался чтением романов, признавал танцы и музыку. Сам недурно танцевал. Это уменье он приобрел, обучаясь в кадетском корпусе.

Они часто спорили. Егор Андреевич говорил, что про лисичек и зайчиков писать в книжках не следует, а вот псалтырь знать необходимо: в псалтыре написано много поучительного. Но Владимир Николаевич, разгорячившись, бросал псалтырь в угол. Он мог вступать в спор даже со священником, говорил, что тот совершенно бессмысленно, по-чиновничьи отправляет службу. Это скептическое отношение к церкви зародилось и у нас, учеников Владимира Николаевича.

По воскресеньям и праздникам наша семья отправлялась в церковь в Екимовичи, за три версты от деревни. Те, кто оставался дома, молились все вместе. Пели псалмы, читали акафист. Пели все. И я не составлял исключения. Но в одиннадцать лет я стал безбожником. Случилось это вскоре после поступления в Рославльскую гимназию. До гимназии я молился. А там многие ученики смеялись надо мной и упрямо твердили: «Бога нет! Бога нет!»

На рождественские каникулы я приехал домой в Караковичи. Перед обедом, прежде чем сесть за стол, все молились. Я стоял и не крестился. Мой дядя, Андрей, спросил:

– А ты, Сергей, почему не молишься?

– А чего зря-то молиться?

– Как «зря»?

– Да очень просто: бога-то нет.

Дядя Андрей посмотрел на меня строго, а потом с иронией заметил:

– Ученый стал.

Вскоре и соседи узнали, что я не верю в бога. Раньше они смотрели на меня обыкновенно, как и на других мальчишек моего возраста. А теперь по-иному. Зачастили к нам. Когда входили в дом, то еще с порога спрашивали: «Ну, где тут безбожник?» Приходили взглянуть на Сергея-безбожника и крестьяне окрестных деревень. Авторитет мой в глазах окружающих поднялся. А за собой я заметил, что как будто повзрослел…

Но я забежал вперед, вернусь ко времени более раннему.

Одни наши родственники рассуждали, что не все и богатые отдают детей в ученье. На что другие отвечали:

– Богатых не надо учить, денег у них хватит на жизнь и без ученья, а вот беднякам учить детей необходимо, иначе нет надежды выбиться из темноты.

Дядя Андрей считал меня смышленым и в знак расположения купил мне кожаные сапоги. И впоследствии дядя Андрей не раз покровительствовал мне.

От него зависело решение моей судьбы, когда соседние помещики Смирновы, надумав готовить своего сына для поступления в Рославльскую гимназию, стали подыскивать ему товарища. Указали на меня, как на подающего надежды ученика. Смирновы послали за дядей Андреем и стали уговаривать его отдать племянника учиться с их сыном в город. Дядя Андрей навел справки, во что обойдется учение в городе, узнал, что потребуется на это не менее 100 рублей в год, поежился, но порешил:

– Пусть хоть один из нас будет ученый.

Меня и младшего моего братишку Гришу решили отправить на житье к Смирновым, где я и сын помещика Александр должны были готовиться к экзаменам в гимназию.

Нам с Гришей дали мешок, набитый сеном, две подушки, чистое белье. Дали чаю и сахару, крупы и краюху хлеба.

Привез нас к Смирновым дядя Андрей. Стояла зима. Устроившись на розвальнях, мы с Гришей высматривали по дороге заячьи следы. Их было особенно много возле Пентюховой пасеки, через которую мы подъезжали к поместью.

Вскоре открылся нам довольно большой, длинный дом с двумя подъездами по бокам. Подкатили к первому подъезду, остановили лошадь, забрали свой скарб и с трепетом поднялись по крутой лестнице в переднюю. Сложили пожитки под стол у окна и стали ждать. Нас встретили хозяева. Тут же был Саша, вместе с которым мне предстояло учиться.

Саша был одет по-барски: в короткую курточку, длинные штаны, на ногах башмаки. Он был наголо острижен в противовес нам – лохматым, нестриженным.

Нас оглядели, попросили пройти на кухню, угостили чаем. Потом показали довольно просторную учебную комнату рядом с передней. Тут стоял большой стол с книгами и тетрадками, несколько стульев, две кровати – для учителя и Саши.

Представили нас учителю Алексею Осиповичу Глебову, семинаристу последних классов. Он мне показался очень симпатичным и приветливым. Одет он был в вышитую рубаху-косоворотку, сверху пиджак, брюки навыпуск.

Алексей Осипович говорил с нами ласково, расспрашивал, кто что знает по чтению и письму, объяснял, что мы будем проходить.

И вот дядя Андрей распрощался со Смирновыми и с нами, приказал учиться старательно, не баловаться и с тем уехал. На следующий день приступили к занятиям. Но прежде осмотрели картины, висевшие в учебной комнате. Это были приложения к «Ниве», – гравюры с картин Ю. Клевера, К. Маковского, иллюстрации П. Боклевского к «Мертвым душам» Гоголя.

«Нива» выписывалась Смирновыми многие годы, и мы еще долгое время листали. рассматривали, читали знаменитый иллюстрированный журнал. Из «Нивы» мы многое узнали о том, что творится на белом свете. Все неведомое и непонятное объяснял и растолковывал Алексей Осипович.

В первый день ученья мы читали вслух. Алексей Осипович указывал, что читать, а сам слушал. Саша читал лучше нас. Да и понятно – он был хорошо подготовлен. Но и мы не робели. Ученье подвигалось. Мы бойко читали, писали. Читали про Гулливера, Робинзона Крузо, былины про Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алешу Поповича. Читали из Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова. Книги брали в Рославле, в библиотеке.

Учили таблицу умножения, сложение, вычитание, умножение, деление. Решали задачи. Учили также географию и историю, выучивали на память стихи.

Алексей Осипович иногда читал нам отрывки из книг. Мы слушали с затаенным дыханием и тогда-то поняли всю красоту хорошего чтения. Навсегда мне запомнился голос, интонации умелого чтеца. Мы мечтали со временем научиться читать так же хорошо…

Подошла весна. Начались полевые работы. Гриша уехал домой в деревню. Остались мы вдвоем с Сашей. Вместе с Алексеем Осиповичем мы бродили по окрестностям. Заходили в деревни, разговаривали с крестьянами.

За редким исключением наши собеседники – крестьяне – были людьми темными, неграмотными. Мы спрашивали, как они обходятся без грамоты. Мужики, почесав затылок, отвечали, что в случае какой надобности или когда спор зайдет, обращаются к попу. Вот, например, когда в поле обнаружится залом – спутанная рожь, лошадиные кости на земле, зовем священника, и, пока он не отслужит молебна, снимающего колдовские чары, жать рожь нельзя. Само собой, что попу за такую важную услугу полагается вознаграждение. Заломы же эти устраивали деревенские «ведуны», знахари, и тем нагоняли страх на темных крестьян.

Отчего гром гремит? Так это Илья Пророк, которого бог живым взял на небо, раскатывает там на колеснице. Тучи нагоняет дьявол.

Нет дождя? Бога прогневили.

И так далее и тому подобное. Какую чепуху ни услышит темный неграмотный крестьянин, принимает за чистую монету.

Алексей Осипович тут же объяснял физическую сущность явлений природы. Крестьяне слушали с большим вниманием. Вид у них при этом был оторопелый.

Между тем разговор перекидывался на житье-бытье… Живем впроголодь, жаловались мужики, хлеба редко у кого до рождества хватает, приходится занимать у помещика или у деревенских богатеев. А уж потом за эту милость гнешь спину на барских полях. Да разве когда рассчитаешься! Так весь свой век и ходишь у барина в должниках.

Постоянной бедности сопутствовало горькое пьянство. Дурная слава была у придорожной деревни Жердево. В этой деревне был кабак и лавка, торгующая баранками да селедками. Редкий день в Жердеве обходился без зверской драки. Вываливались из кабака пьяные мужики. валтузили друг друга, катаясь в придорожной пыли.

А между тем в Жердеве было волостное управление. Но властям недосуг заниматься наведением порядка. Главная фигура в «волости» – писарь Трущенков. Он единственный грамотей в округе, в страхе перед ним пребывал даже сам волостной старшина – неграмотный кулак.

Трущенков – великий взяточник. Приближаясь к приземистому дому, в котором помещалось волостное управление, крестьянин-проситель держал за пазухой мзду. За составление прошения в зависимости от сложности дела следовало писарю полбутылки, курица или даже поросенок.

Грамотный человек в ту пору – большая редкость. Семена просвещения скупо были рассеяны по деревням и селам нашего Рославльского уезда. О такой жалкой, редкой всходами ниве в народе говорят: «Колос от колоса, не слыхать и голоса». Так оно и было.