Читать книгу Лимонный хлеб с маком - - Страница 2

Ингредиенты:

300 г тефовой муки,

250 мл воды,

1 щепотка соли.

Способ приготовления:

Готовится в керамической «могого»

Смешай тефовую муку[2] с водой и солью и дай отстояться в миске, накрытой тканью. Необходимо дождаться брожения в течение одного-трех дней.

Налей немного масла в «могого» и поставь на средний огонь. Помести тесто в «могого» и дай ему обжариться. «Ынджера» должна обжариваться только с одной стороны.

Темнело. Беспощадный ветер свистел в самом жарком и адском месте планеты, в пустыне Данакиль на северо-востоке Эфиопии. Вокруг только соль, песок и застывшая лава на этом бескрайнем пространстве Африканского континента, где температура достигает шестидесяти градусов жары и где трудно поверить в возможность чьего-либо существования. Но там, в глубокой тиши, укрывшись в маленьком белом домике из бетона, Матиас ласкал Марину, закончив заниматься любовью.

– Пекарня, – шепнул он по-немецки.

– Не перестаю думать о ней, – ответила Марина, переплетая свои руки с руками Матиаса. – Она нам за какие заслуги? Почему Анне и мне? Ведь никто не отдает просто так свой дом и бизнес посторонним людям.

– А разве владелица не оставила пояснительную записку?

– Нет, намеренно не оставила. Моя сестра продолжает выяснять по фамилиям, но пока не обнаружено ничего, что могло связывать нас обеих с этой женщиной.

– А мельница действующая? – поинтересовался Матиас.

– Она превратилась в руины. Но пекарня функционирует, она была единственной в Вальдемосе.

Марина призадумалась на несколько секунд.

– Мария-Долóрес Моли́… Сколько бы я ни произносила ее имя, оно мне ничего не говорит…

– Долорес по-немецки… это значит «боль», верно? – поинтересовался Матиас.

Марина кивнула.

– Странно давать собственной дочери имя Долорес, все равно что называть ее «тоской» или «меланхолией», – заметил он.

– Долорес – очень распространенное имя в Испании, – пояснила Марина.

– Я хотел бы поехать туда с тобой… Наверное, я единственный немец, который не знает Малорку, – признался Матиас между зевками.

– Произносится Майорка, поскольку пишется с двойной буквой l, – улыбнулась она.

Звука, отображаемого двойной буквой l, в немецком алфавите не существует, и сколько бы уроков испанского она ему ни давала, Матиас постоянно совершал одну и ту же ошибку. Как, в свою очередь, и Марина, которая все еще не могла правильно произносить немецкие звуки, отображаемые «А» и «О» с умлаутом – Ä и Ö. Они общались на английском, но иногда учили друг друга своим родным языкам. Два года назад в книжном магазине мадридского аэропорта Барахас купили блокнот фирмы «Молескин» в черной обложке, который превратили в словарь для записи казавшихся им важными слов на обоих языках. В правой колонке на испанском, в левой – немецкий перевод.

Марина протянула руку, взяла блокнот с тумбочки и достала черную шариковую ручку.

– С умлаутом?

– Над «а».

Марина вывела по-испански слово «пекарня» и рядом – Bäckerei.

Положила блокнот на тумбочку и вздохнула.

– Я не была на Майорке более десяти лет, – сказала она с некоторой грустью.

Матиас выключил лампочку, свисавшую с потолка.

– Спокойной ночи, наследница, и хватит думать об этом, уж я-то тебя знаю. Все равно отсюда решить ничего не сможешь.

Марина повернулась к нему спиной, и он обнял ее. Матиас заснул уже через несколько минут. А Марине всегда требовалось время, чтобы отключиться. Она ворошила свои мысли, возвращаясь к рабочим проблемам минувшего дня и обдумывая решения следующего. Понимала, что ночью мир не изменишь, и сердилась на себя, когда и после часа ночи не могла избавиться от мыслей. Да и в ту ночь, как и в прочие, перебирала в уме события своей жизни. Конечно, она размышляла не о работе, как прежде, а о поездке, которую предстояло совершить на Майорку против своей воли. Марина вспомнила последние слова в электронном письме Анны.

«В конце концов, это загадочное наследство станет поводом для нашего воссоединения и твоего возвращения домой».

Последняя фраза вызвала у Марины раздражение. Майорка – не мой дом, сказала она себе, читая послание. Это место, где я родилась и провела часть своего детства. Где жили мои родители и где сейчас осталась только Анна. Нет, теперь это не мой дом. Ничто не связывает меня с островом.

Поскольку у Марины не было ничегошеньки из собственности, ей некуда было податься на Рождество. Не существовало места, где можно отмечать даты, которые обычно празднуют нормальные семьи. Да, деньги на покупку квартиры имелись, но отнюдь не желание владеть четырьмя стенами.

Ее психолог, перефразируя какого-то писателя, однажды изрекла: «Дом – это то место, где тебя ждут». Фраза напоминала о себе днями и ночами. Родители Марины умерли. Имелись дальние родственники, с которыми она почти не общалась. И, конечно, оставалась старшая сестра Анна. Она и некоторые обстоятельства, которые слишком долго их разлучали.

Ощущение привязанности к дому Марина утратила уже в подростковом возрасте.

Она отправилась в дальний путь в четырнадцать лет, и даже сейчас, в сорок пять, все еще была в дороге. Да и работа требовала путешествий. Однако зачем она так стремилась к кочевой жизни? Туда-сюда постоянно, не желая пустить корни. Где же твой дом, Марина? Кто тебя там ждет? Ее огорчала собственная неспособность найти ответ на простой вопрос. А на поиск честного ответа ушли годы. После длительных размышлений она сделала вывод: ее подлинный домашний очаг – весь мир, включая Матиаса. Вот ответ, который она дала сама себе. Он успокоил, да и подтверждался тем, что во всех местах на свете, куда бы их ни заносило, сколь малыми, отдаленными и затерянными ни были эти места, тамошние обитатели всегда ожидали их с распростертыми объятиями.

Хотя она и отыскала-таки сей твердый ответ, сермяжная правда заключалась в том, что отсутствие определенного физического места, вроде собственной Ита́ки[3], которые имелись у ее друзей, коллег и, конечно, у Матиаса – квартира его родителей на Бергманштрассе, 11, в берлинском районе Кройцберг, – время от времени ее тяготило.

Разумеется, Марина могла выбрать и более привычную жизнь. Безопаснее и стабильнее. Могла остаться на окруженном морем клочке суши длиной сто километров и шириной семьдесят восемь. Вернись она на Майорку, вероятно, вышла бы замуж, как и сестра, за какого-нибудь парня из Королевского морского клуба города Пальмы, как и рассчитывала ее мать. Или, возможно, как хотел ее отец, стала бы работать по своей профессии в отделении акушерства и гинекологии университетской клиники Сон-Дурета в районе Поньенте, муниципалитет Пальмы.

Однако – нет. Теперь она находилась в семи тысячах восьмистах сорока трех километрах от того места, где родилась, в пустыне Данакиль, обнимая любимого мужчину.

И никак не могла заснуть. Повернулась к Матиасу и любовалась им, мирно спящим. Они такие разные; он – типичный европеец, высокий, крупный, настоящий немец. А она смуглая, с черными волосами, ниспадающими на спину, невысокая, крепенькая, истинная испанка. Она погладила его по щеке, заросшей перманентно неопрятной каштановой бородкой. Убрала назад волосы, падавшие ему на лицо, и ее пальцы нежно коснулись гладкой молодой кожи вокруг глаз. Повторяя движение, она вспомнила о своих пока еще робких морщинках, которые начали появляться вокруг глаз. Да, ему тридцать пять. А ей в августе исполнится сорок шесть. Мысль эта встревожила ее на несколько секунд. Но потом она изгнала ее из головы. Обняв его за талию, она почувствовала себя спокойной и счастливой, прижимаясь к прекрасному мужчине, который на десять лет моложе, но любит ее и восхищается ею. Марина закрыла глаза и уснула, наконец. А он инстинктивно прижал ее к своему телу. Вот ее очаг, вот ее дом.

Раздался резкий стук в дверь. Марина спала едва ли час. Она открыла глаза, села, крайне встревоженная. И снова услышала стук. Молча встала с кровати и подошла к двери спальни. Стук доносился снаружи дома. Она прошла через столовую и выглянула в окошко; слишком темно, ничего не разглядеть. Но тут снова постучали, теперь уже слабее.

Она распахнула дверь. На земле в полубессознательном состоянии лежала молодая беременная эфиопка.

– Матиас! – крикнула Марина.

Она присела на корточки рядом с девушкой, которой, как показалось, было не больше пятнадцати лет.

– Все будет хорошо, – сказала Марина по-английски.

Приложила кончики пальцев к запястью девушки.

Слегка нажала. Частота пульса слишком высокая.

Матиас выскочил из спальни и подхватил незнакомку на руки. Круглое пятно крови окрасило бесплодную землю там, где только что лежало тело. Они вбежали в смежный дом, и Матиас уложил эфиопку на носилки. Марина схватила стетоскоп с металлического столика, а Матиас разрезал темно-синюю вуаль, скрывавшую тело молодой женщины. Действовали быстро, молча. Каждый знал, что нужно делать в таких случаях. Эфиопка тоже молчала, закрыв глаза и позволив им выполнить все, что требуется.

Марина поднесла стетоскоп к животу беременной и убедилась, что сердцебиение плода пока что слышится: младенец жив. Она натянула резиновые перчатки, раздвинула ноги юной эфиопки и присела на небольшой деревянный табурет, чтобы осмотреть ее вагину. Как и у всех женщин племени афар, половые органы были изуродованы, а небольшое отверстие, оставленное при инфибуляции[4], затрудняло выход плода.

Она ввела пальцы во влагалище и ощупала его. Шейка матки сглажена, растяжение – семь сантиметров. Положение плода неправильное. Роды начались, должно быть, более двенадцати часов назад, и плод уже перестал двигаться.

Можно прибегнуть к дезинфибуляции, разрезав шрамы и позволив вагинальным тканям расшириться, чтобы выполнить необходимую функцию, как если бы женщина не была изуродована. Марине надо было решиться, она это понимала. Плод находился слишком высоко, и эфиопка потеряла чересчур много крови.

– Кесарево сечение, мигом. Промедление недопустимо, – обратилась она к Матиасу.

Он взял девушку за руку, ощупал ее вены и подключил капельницу.

– Sëmëwot man nô? – спросил Матиас женщину на языке кучите о ее имени.

Та не ответила.

– Sëme Mathias nô[5].

– Sëme Marina nô[6].

Молодая женщина закрыла глаза. Она казалась измученной.

– Только не дай ей уснуть, делай все возможное.

Матиас усадил роженицу, и Марина подошла сзади, чтобы сделать инъекцию новокаина. Она наклонила ей спину и надавила на последние позвонки. Ввела обезболивающее в ствол спинного мозга, и они вдвоем осторожно уложили беременную на операционный стол. Им пришлось выжидать двадцать долгих минут, пока подействовала анестезия. Непрерывно разговаривая с эфиопкой на смеси английского и кучите, чтобы она не отключилась, они расстелили несколько кусков ткани на операционном поле ее живота и намазали его йодом. Подготовили скальпель, препаровальные ножницы, кровоостанавливающие зажимы, иглы и шовную нить.

Капли пота непрерывно катились по лбу девушки. Жара достигала градусов тридцати пяти. Марина намочила кусок ткани и провела по лбу роженицы, затем приподняла ее голову и тоже увлажнила. Снова спросила имя и живет ли она в ближайшем городе, есть ли у нее муж… Но та не отвечала.

– Какое имя будет у ребенка? – задала вопрос Марина, жестикулируя, чтобы она поняла.

И снова нет ответа. Эфиопка силилась удержать испуганные подростковые глаза открытыми.

– Она теряет слишком много крови, – встревожился Матиас.

В те минуты, пока анестезия еще не подействовала, Марина держала свои ладони на голове молодой женщины, медленно поглаживая сорок угольно-черных блестящих косичек. Встала перед ней так, чтобы та могла хорошо ее видеть, и, изображая, будто заплетает обеими руками косу в воздухе, дала ей понять, что будущему ребенку нужно точно так же заплетать волосы. И юная эфиопка, поняв ласковые жесты белой женщины, с трудом изобразила губами слабую улыбку.

Скальпель вонзился ниже пупка. Углубляясь, Марина вскрыла подкожные ткани и сделала вертикальный разрез до края лобка. Ножницы. Особенно тщательно она рассекла фасцию[7]. Ввела свои пальцы и раздвинула ткани, достигнув мышц. Зажим. Точным разрезом разъединила брюшину. Проткнула стенку матки и добралась до мешка с околоплодными водами. Жидкость смешалась с кровью, которая поступала в избытке. Точным движением ввела руку внутрь матки и ощутила, что плацента находится рядом с шейкой матки. Марина коснулась тела плода и сдвинула его на место. Потянув за ножки, быстрым движением извлекла его из полости матки. Появился неподвижный плод. Матиас перерезал пуповину, но младенец никак не отреагировал на только что случившееся перекрытие материнского кислорода.

Марина положила его лицом вниз и несколько раз шлепнула по попке. Тишина. Она предприняла новые попытки. Взяла его за шейку, приподняла и снова наклонила. Неподвижность, молчание. Марина сняла перчатки, положила плод на стол и слегка запрокинула ему голову, а другой рукой приподняла подбородок. Добралась до сердца, положив средний и безымянный пальцы руки на грудину младенца, и мягко, ритмично и быстро нажала пять раз.

Мелькнула мысль, что, вероятно, плод впитал меконий[8] внутри матки. Значит, дыхательные пути заблокированы.

Марина озабоченно взглянула на Матиаса. Тот уже удалил плаценту из полости матки и соединял шовной нитью разрез на теле юной эфиопки, которая лежала с открытыми глазами в абсолютной тишине и наблюдала за своим первенцем. За дочкой, которую только что произвела на свет.

С неподвижным младенцем на руках Марина подошла к роженице и присела рядом. Она положила ребенка к себе на колени и взяла материнскую руку, чтобы вместе попытаться сделать массаж сердца.

Дитя находилось вне тела матери, без кислорода, уже более минуты. И вряд ли выдержит дольше – Марина знала хорошо. Матиас посмотрел на Марину, а она на него, и он отвел глаза. Еще две смерти вдобавок к тем многим, которые они пытались предотвратить за пять лет совместной работы сотрудниками гуманитарной неправительственной организации. Но при скольких бы смертях ни присутствовать, невозможно стать невосприимчивым к воздействию чужой кончины на твоих руках.

Марина, положив ладонь поверх руки эфиопки, снова, с еще большей силой, нажала на тело младенца.

И вдруг роженица из последних сил взяла дитя с колен Марины и положила себе на грудь. Младенец, оказавшись на груди матери, прислушался, как и в течение девяти месяцев, к биению ее сердца. Молодая женщина глубоко вздохнула. Произнесла несколько слов на своем языке и обняла дочку. И малышка словно вняла мольбам мамы: раскрыла, наконец, свои крошечные легкие и заплакала.

Эфиопка слушала плач дочери и умиротворенно улыбалась. Затем с безграничной благодарностью взглянула на белокожую женщину, спасшую ее ребенка, закрыла глаза и умерла.

Термин «международное сотрудничество» использовал доктор Шерман на последнем курсе акушерства, которое он преподавал студентам-медикам в Университете имени Перельмана. Он показал слайды, на которых были запечатлены медики в белых жилетах с красной эмблемой с буквами MSF[9], оказывающие помощь пациентам в чрезвычайных ситуациях на Африканском континенте. До этого Марина знала только то, что известно большинству студентов Пенсильванского университета: мир несправедлив, и доступ к медицине – привилегия немногих людей.

Пролетело девятнадцать лет с того мастер-класса в одном из самых престижных учебных заведений мира. И, оказавшись с африканским младенцем на руках, Марина как никогда ясно поняла слова доктора Шермана, твердившего, что для спасения жизни людей в самых отдаленных и враждебных уголках планеты необходимо благородство немногих, способных отказаться от комфорта западной жизни.

Матиас вынес из клиники тело молодой женщины, неподвижно лежавшее на носилках и накрытое зеленой простыней. Марина оставалась с младенцем. Она перестала смотреть на новорожденную как на плод, а попыталась увидеть человеческое существо, и вдруг осознала, что перед ней – крошечная персона. Черноватая, липкая, слишком маленькая и только что осиротевшая.

За десять лет работы волонтером она приняла бесчисленное количество родов, но теперь – первый случай, когда мать умерла при родах у нее на руках, что ошеломило Марину. Разглядывая младенца, она почувствовала безмерное одиночество девочки в африканской пустыне. Влажной тряпицей удалила пятна крови, амниотической жидкости и плаценты, покрывавшие тельце. Завернула новорожденную в простыню, такую же зеленую, как укрывавшая тело ее мертвой матери, и взяла на руки. Малышка открыла ротик, ища материнскую грудь, сосок, чтобы впиться губами. Марина распахнула холодильник и вытащила из картонной коробки с логотипом «Врачей без границ» приготовленную заранее бутылочку с соской, наполненную водой и сухим молоком. Прислонила ее к оконному стеклу, чтобы согреть первыми лучами солнца.

Девочка прикоснулась к соске на какие-то доли секунды. Тем не менее, словно во чреве матери, высосала молоко с быстротой, не свойственной новорожденным. И продолжила шевелить губами, требуя еще. Но Марина решила: пока хватит. Она нежно покачала младенца на руках и прижала головку к своей груди, чтобы дать послушать биение сердца. Удары, которые плод постоянно слышал на протяжении девяти месяцев в утробе матери. Девочка казалась неспокойной, и Марина прогуливалась с ней на руках, пока не покинула клинику. Рассветало при температуре воздуха в сорок восемь градусов. Небо окрашивалось в оранжево-розовый цвет: красивейший пейзаж каждого утра. Малышка заплакала. Марина ее приласкала и, поглаживая тельце, тихо запела:

Эту колыбельную бабушка Нерея напевала ей теплыми ночами на Майорке.

И ребенок уснул. Они остались наедине с пустыней Данакиль, среди песков, соли и застывшей лавы.

Она давно уже перестала попрекать мир. Подобно женщине в первый год замужества, которая в собственном доме упрекает мужа в невыполнении прежних обещаний, Марина в начале работы волонтером ставила всему миру в вину нарушение его собственных обещаний.

Вскоре после того как ей перевалило за двадцать лет, она с чудесной наивностью данного возраста полагала, что человечество изменится к лучшему. В тридцать стала страстной правозащитницей, совмещая работу врача с активной борьбой со всемирной несправедливостью. Прежде всего, за права женщин – вроде только что умершей у нее на руках и той, что продолжала жить на ее же руках.

Однако наивность двадцатилетней и напор тридцатилетней с возрастом ослабевали, уступая место безмятежности и умеренности. А теперь Марина стала женщиной зрелой, преданным своему делу профессионалом, отдававшим без остатка свое сердце каждому пациенту и стремившимся лишь оказать посильную помощь, улучшить жизнь каждого из этих людей. И осознавать, что спасти, уберечь только что появившегося на свет эфиопского младенца гораздо важнее любой борьбы, требований, просьб, петиций и призывов к наднациональным организациям, которые правят миром.

Ее наручные часы показывали в то утро двадцать минут восьмого. Жара становилась удушливой, и Марина вернулась в клинику со спящим младенцем на руках. Взглянула на девочку, и она показалась ей красавицей, темно-смуглой, худющей и лысенькой. Спала безмятежно. Марина присела, не сводя с нее глаз, и ощутила покой, который излучают спящие новорожденные. Измученная, она прислонилась головой к стене и позволила умиротворенности овладеть собою. Но через открытую дверь вдруг различила размытые, возникающие из марева красноватой земли, незнакомые силуэты женщин. Наверняка родственники девочки, подумала она с облегчением. Погладила ее по щечке. И представила, как передает младенца другой женщине. Снимет с тельца зеленую простынку и обернет его красивыми яркими тканями, которые носят африканки. Она подумала о жизни, ожидающей этого человечка. Конечно, в любви к сиротке недостатка не будет. Афары – добрый и заботливый народ, обожающий своих детей. Оставшись без матери, она будет пользоваться любовью остальных членов племени, отца, теток, бесчисленных двоюродных братьев, бабушек, подруг матери. Ведь в Африке заботу о детях разделяют все женщины, образующие клан. Они непременно помогают друг дружке.

Хотя у Марины не было детей, она нередко размышляла о материнстве европейских женщин, превративших рождение и воспитание ребенка в синоним одиночества в своих чистеньких городских квартирах. На манер материнства ее сестры Анны в отношении дочери, уединившихся в беломраморном особняке площадью пятьсот квадратных метров, обращенном к бассейну с видом на море. Марина приучила себя не осуждать других, но считала: европейкам и африканкам есть чему поучиться друг у друга.

Нежно поглаживая щечку чернокожего ребенка в своих объятиях, она размышляла и о том, что девочку ждет тяжелая кочевая жизнь. Засушливая земля станет единственным пейзажем, доступным ее глазам. А другого она не увидит никогда. Температура воздуха – всегда выше сорока градусов. Подобно ветру, она всю жизнь будет кочевать в поисках источников воды, водрузив на спину циновки, которые служат пристанищем на любом клочке земли. Наверняка она не научится ни читать, ни писать, а будет доить коз, собирать хворост, молотить зерно, месить тесто. Но еще до всех домашних дел, когда ей исполнится всего два года, согласно древнему обычаю, на рассвете четыре женщины отведут ее под крону дерева. Повалят на землю. Двое будут держать за плечи, а другие раздвинут крошечные ножки и крепко ухватятся за них, чтобы повивальной бабке было сподручнее вы́резать клитор острым лезвием. Марина в задумчивости закрыла глаза, прижала тельце малышки к себе, стремясь защитить от всех невзгод.

– Уже заснула? – поинтересовался Матиас с порога.

Марина кивнула.

– Пришла Самала. Теперь давай с ней побуду я.

Очень осторожно она передала ему младенца. Подошла к двери и услышала, как Матиас тихо, чтобы не разбудить девочку, произнес несколько слов по-немецки.

– Wilkomen zum leben, meine lieblich Mädchen[10].

Марина повернулась к ним и увидела красивую сценку, которая снова тронула ее. Матиас, такой тучный стопроцентный европеец, баюкающий дитя и глядящий своими огромными зелеными глазами на крошечную черненькую малышку.

– Кажется, какие-то из этих слов записаны у нас в блокноте, – сказала ему Марина с порога.

Матиас с нетерпением ждал перевода на испанский:

– Добро пожаловать в жизнь, моя девчушка.

– Судя по всему, они ориентируются с помощью спутниковой системы «Джи-Пи-Эс», вмонтированной в их гипоталамус, – усмехнулась Марина, наблюдая, как африканки приближаются к ним через пустыню.

Каждое утро она размышляла: как же можно отыскать дорогу на протяжении многих километров в этом гигантском море песка, который выглядит одинаково, куда ни глянь? Мобильные клиники гуманитарной организации располагались вблизи афарских сел. Однако явились женщины дальних племен, они брели много часов и определяли путь, как утверждали сами, по предрассветным звездам и высоким барханам.

Марина смотрела, как они приближаются к ней, с младенцами на спинах, а рядом семенят детишки двух-восьми лет. Афарские женщины стройны, обладают врожденной грацией и умеют красиво укрывать свои худощавые тела широкими шарфами ярких цветов с окантовкой, контрастирующими с черным цветом их кожи. Марина подошла к ним.

– Ëndemën aderu, – поздоровалась она.

Женщины рассмеялись, услышав приветствие на кучите. Они очень наивны и весьма благодарны. Однако некоторые младенцы, вертя головками между слоями тканей, заплакали. Вероятно, впервые увидели белокожую женщину. Никто из эфиопок не спросил о беременной, и Марине, жестикулируя и используя простейшие английские слова, пришлось объяснить им случившееся ночью.

– Кто она, вы ее знаете? Знакомы с ней? – выспрашивала она.

Нет, они ничего не знали о девушке. Ни одна женщина из деревни, где они жили, не исчезла. И все же Марина попросила их пройти за бетонный дом, где Матиас оставил носилки с трупом, накрытым зеленой простыней. Может, они хотя бы видели ее когда-то. Прежде чем оказать помощь этим женщинам и множеству пациентов в течение дня, Марине требовалось перекусить, принять душ и, в первую очередь, попить воды.

Она вошла в дом. Самала приготовила «ынджеру», эфиопский хлеб, которым они завтракали каждое утро. Самала входила в местный персонал, нанятый «Врачами без границ», и отвечала за уборку спален и стирку одежды, закупку продуктов и приготовление еды для волонтеров. Ее дети выросли, она овдовела пять лет назад. Жила бедно в одном из самых заброшенных районов Аддис-Абебы, где новости переходили из уст в уста, и узнала, что некоторые европейские врачи нанимают для работы местный персонал. В основном медики искали логистов, мужчин с водительскими правами и знаниями в области строительства, электриков и сантехников для создания мобильных клиник по всей стране. А она явилась, умея лишь готовить пищу и убирать в доме, чем и занималась всю жизнь. Каждый день в течение двух месяцев женщина сидела у дверей кабинета, надеясь, что когда-нибудь понадобится белокожим врачам. И вдруг в один из понедельников нанятая организацией эфиопка просто-напросто не явилась на работу. Так Самала вошла в большую семью MSF. Было это год назад. Вместе с Калебом, местным логистом, они сформировали команду, которая помогала Марине и Матиасу в реализации проекта по обеспечению питания матери и ребенка в Афарской котловине.

Марина сделала вывод, что Матиас уже объяснил Самале случившееся, поэтому не стала ее расспрашивать, а лишь тепло поприветствовала, улыбнулась и поблагодарила за завтрак. Сделала большой глоток воды и пошла в свою спальню.

Душем называлась тончайшая струйка воды, которая сочилась не более двух минут. Но эти минуты давали такое наслаждение, что иногда Марина отсчитывала про себя сто двадцать секунд, чтобы не думать ни о чем, кроме как об этом скудном сокровище пустыни, которое разливалось по ее телу. Однако ум устроен так странно, что, к ее сильному огорчению, она вспомнила о рейсе LH2039 авиакомпании «Люфтганза», который должен за три дня доставить Марину из Аддис-Абебы обратно «домой».

В клинике эфиопские женщины и их дети ждали приема врачей, сидя на полу и прислонившись к стене. Они толковали о случившемся и сопровождали друг друга к носилкам, где покоилась мертвая молодая женщина. Опознать тело пришли более шестидесяти эфиопок. Но никто не знал, кто она такая.

К вечеру запах смерти стал невыносимым.

Из окна кухни, во время кормления младенца, Марина увидела, как Калеб уложил неподвижное тело покойницы на заднее сиденье джипа, принадлежащего гуманитарной организации. Логист закрыл дверцу, включил двигатель и уехал в пустыню. Он выкопает яму в нескольких километрах отсюда и поместит в нее тело, повернув в сторону Мекки. Засыплет могилу, набросает сверху небольшую кучу камней, как того требует обряд афаров, и помолится Аллаху.

Поднятая джипом пыль быстро рассеялась, и столь незначительный факт взволновал Марину. Она почувствовала, как ускорилось сердцебиение, а температура воздуха подскочила на несколько градусов. В те двенадцать часов, что труп находился в доме, крошечное существо, которое она держала на руках, принадлежало скончавшейся женщине, о чем сообщали всем явившимся в амбулаторию. А теперь, когда тело исчезло, ребенок стал ничьим. Никто о нем не позаботится. Если малышка заплачет, захочет пить или проголодается, испачкается или захочет пошевелиться, никто, кроме Марины, не поспешит ей на помощь. И Марину охватила грусть, вызванная этим вселенским одиночеством безымянной девочки на Африканском Роге. Убитую горем Марину вдруг охватило чувство вины. Она вела себя точно так же, как любой другой врач. Тем не менее ее тревожил вопрос, который она уже задавала себе в ходе других медицинских вмешательств на протяжении всей своей карьеры во «Врачах без границ».

– А разве лучшая перспектива для этого человеческого существа – жизнь?

Она воображала себя гордым западным медиком, спасающим жителей нищего «третьего мира». Однако, возможно, все это – заблуждение, и лишь закон природы должен определять, кому жить, а кому умереть. И, вероятно, ребенок, которого она баюкала, должен был обнимать свою упокоенную мать под землей.

Марина провела рукой по лбу в попытке изгнать эту мысль из головы.

– Странно, что за малышкой никто не пришел. Похоже, она нежеланный ребенок, плод изнасилования, – изрек Калеб.

Для Марины и Матиаса такое предположение стало неожиданным и вызвало беспокойство.

– Я могу отвезти ее в приют в Аддис-Абебе, – предложил Калеб.

– Подождем еще несколько дней, может, кто-нибудь за ней все-таки придет, – ответила Марина. – А если она никому не нужна, то перед отъездом в аэропорт оставим ее в приюте.

Ветер бился о бетонный дом, в котором спали Марина, Матиас и малышка. Она снова заплакала, как плачут новорожденные, когда очень голодны.

– Что-то явно не так. Ты думаешь, с ней все в порядке? – открыв глаза, растерянно спросил Матиас.

Девочка проснулась третий раз за ночь. Марина снова взяла ребенка на руки.

Матиас сел. В его обязанности входило принести бутылочку с соской.

– Теперь я понимаю, почему мой старший брат развелся через год после рождения сына.

– Моя племянница плакала без остановки днем и ночью, – добавила Марина. – Однажды в четыре утра, отчаявшись, мы поехали на машине, чтобы ее убаюкать.

– И она заснула? – поинтересовался Матиас.

– Да, и спала до тех пор, пока мы не припарковались и не выключили мотор.

Так прошло еще двое суток – почти без сна: чередование ухода за сотнями женщин и детей, пришедших в клинику, с пестованием безымянной малютки, на которую никто не претендовал.

Ее старый черный рюкзак переполнен. Пять белых футболок, трое брюк цвета охры с боковыми карманами, нижнее белье, анорак, косметичка и африканская ткань с зеленой, желтой и сиреневой каймой, которую она купила вместе с Матиасом в Конго, служившая Марине покрывалом для кровати, где бы она ни оказалась. Она открыла несессер фирмы «Молескин», положила авиабилет, паспорт и сунула в боковой карман рюкзака. Из шкафа достала отцовский стетоскоп, с которым объездила более тридцати стран, где работала по своей профессии. Всегда один и тот же, другого она не желала. Не было особого смысла везти его на Майорку, потому что она должна вернуться менее чем через неделю, но без этого старого стетоскопа Марина никуда не ездила. Осторожно свернув его гибкую трубку, сунула сей амулет в рюкзак и закрыла его.

Малютка лежала на кровати и, хотя от роду ей было всего два дня, следила своими крохотными глазками за движениями Марины. Пахло «ынджерой». Марина подошла к двери, чтобы забрать свой завтрак. Ребенок что-то произнес. Марина обернулась и несколько мгновений смотрела на девочку. Та снова что-то пробормотала. Марина улыбнулась, поняв, что она зовет ее, и приблизилась. Заметила, что младенец уже узнает ее. Они провели вместе три дня. Ребенок прислушивался к голосам взрослых, их смеху, ежедневному обмену мнениями. Марина присела рядом и взяла девочку за руку. Малышка сомкнула кулачок вокруг ее указательного пальца и пробормотала, как будто хотела что-то сказать… Вроде «побудь здесь, со мной».

– Только возьму кофе, кусочек «ынджеры» с маслом и сразу вернусь, – пообещала Марина по-испански.

Малышка опять что-то пробормотала.

– Я ведь ненадолго… И принесу тебе твою бутылочку с молоком.

Девочка снова ответила что-то.

Марина погладила ее, и малютка, продолжая держать палец в своем кулачке, сжала его сильнее. Жест, такой слабый и нежный, на который способны все младенцы в мире, ее потряс.

Джип мчался по пустыне со скоростью сто пятьдесят километров в час. Калеб знал дорогу как свои пять пальцев и вел машину, гордо рассказывая о своем происхождении из региона Каффа, родины кофе; этимология слова это подтверждает: «Сaffa, „кофе“», – уверял он, часто поглядывая на Матиаса. А тот, немного озабоченный высокой скоростью, сидел рядом с водителем, упершись одной рукой в приборную панель, а другой ухватившись за дверную ручку под окном.

На заднем сиденье Марина со спящим младенцем на руках, не обращая внимания на разговоры, смотрела в окно на километры песка. Вдалеке параллельно горизонту шла вереница верблюдов, нагруженных глыбами соли.

Они миновали деревню, где женщины-кочевницы сооружали свои хижины. Одни укладывали камни на землю, создавая цоколь, другие сплетали ветки, которые станут стенами, а дети сидели на циновках, которые будут служить крышей.

Джип пересек деревню. Дети бросились к машине, замедлявшей ход, и последовали за ней.

– Хэлло, хэлло! – кричали ребятишки, улыбаясь. – Доктор, доктор!

Марина улыбалась в ответ. Ей нравилось, когда ее узнавали.

Песок простирался на многие километры. Джип глубоко внедрился в жаркую местность. Марина увидела горку камней, образующих круг, – признак того, что там погребено тело. Калеб подтвердил: под этими камнями – труп матери младенца, который спал у нее на руках.

Марина взглянула на ребенка. Минувшей ночью девочка просыпалась пять раз, а теперь под шум автомашины безмятежно спала. Их ожидали почти семь часов пути. Они преодолели соляные горы, серные озера, склоны вулкана Эртале, пока не достигли района недалеко от границы с Сомали.

Группа эфиопов в военной униформе стояла с автоматами Калашникова в руках. Один из них сделал знак. Калеб остановил джип и опустил окно. Солдат подошел, вглядываясь в боковые двери машины, где был прикреплен большой красный логотип с надписью «Врачи без границ». Они обменялись несколькими фразами на амхарском языке, и Калеб протянул банкноту в десять бир. Военный приветливо улыбнулся врачам и разрешил ехать дальше. Краткое отсутствие движения разбудило малышку. Марина погладила пальцем ее подбородок, и она улыбнулась. Марина снова погладила, и девочка опять улыбнулась. Она дергала ручонками, странно потягиваясь, как умеют только младенцы. Марина задумалась; что-то на мгновение вызвало ее беспокойство. Она наклонилась к переднему сиденью.

– У нее нет имени.

– Что-что? – переспросил Матиас.

– У ребенка нет имени, – повторила Марина.

– Дадут в приюте, – напомнил Калеб.

Марина откинулась назад и оперлась на спинку сиденья. Малышка заплакала. Матиас привычно открыл свой рюкзак и достал бутылочку.

«В детском доме? Кто даст ей имя? Ведь так важно, какое имя получает человек», – подумала Марина.

Почему родители назвали ее Мариной, а не как-то еще? Она никогда об этом не спрашивала. В старших классах на уроках латыни сделала для себя открытие: «Марина» означает «женщина, рожденная в море», и решила, что имя выбрал отец, который забавно хвастался тем, что он врач и моряк. «Я настоящий морской волк», – однажды с жаром заявил он, взобравшись в баркас и рассмешив дочерей.

И она пришла к выводу, что ее имя было связано с отцовским пристрастием: папа Нестор обожал воды Средиземного моря. А Марина была дочерью морского человека, «морского волка».

Ее старшей сестре дали имя, как и у всех старших дочерей семейного матриархата, в котором она родилась, – Ана. Впрочем, добавили вторую букву «н», по обычаю на Майорке. В свою очередь, Анна последовала семейной традиции и окрестила дочь именем прапрабабушки, прабабушки, бабушки, матери и своего собственного. Но на сей раз без второй буквы «н».

Поглаживая младенца, Марина улыбнулась, вспомнив разговор с Анной, когда они лежали на пляже Майорки, о том, какое имя она даст дочери. У Анны был огромный живот – шла тридцать восьмая неделя беременности, – и она объяснила, почему назовет свою дочь Анной без удвоенной «н».

– Она будет Ана, просто Ана. Ясно почему – мне приходилось постоянно исправлять свое имя в школьных списках и официальных документах, и я предпочитаю оставить его за собой. Просто Ана, Анита[11], – настаивала Анна. – Анита. Мы назовем ее Анитой.

Малышка щурила глазки и странно гримасничала, реагируя на солнечный свет, проникавший через окно.

– Тебе нужно имя, детка, красивое имя на всю жизнь, – шепнула ей Марина.

Мысленно она медленно выстроила буквы своего имени в ряд: М, А, Р, И, Н, А. И сделала то же самое с буквами имени сестры: А, Н, Н, А; а также с именем M, A, T, И, A, С. И пришла к выводу, что у ее имени четыре общие буквы с именем Матиаса, а последний слог – с именем сестры Анны. Так что, поигрывая с алфавитом, она нашла имя, которое будет сопровождать всю оставшуюся жизнь ребенка, которого держала на руках: Наоми.

Наконец, вдалеке начал угадываться силуэт Аддис-Абебы – роскошные небоскребы вдоль склона горы Энтото. Марина вздохнула с облегчением, она была измотана. Тело болело, руки онемели: она не расставалась с малышкой все семь часов. Джип выскочил на идеальную автостраду; промелькнул скелет возводимого здания, где сотня рабочих трудились над будущей потрясающей штаб-квартирой Африканского союза. Миновали роскошные отели Hilton, Sheraton, императорский дворец, спортивный стадион, и машина оказалась на проспекте Черчилля, где толстый городской страж размахивал руками, пытаясь упорядочить движение. Автомобильные гудки. Такси. Легковушки. Мотоциклы. Африканцы в костюмах Armani. Эфиопские красавицы в туфлях на шпильках. Сувенирные лавки. Витрины магазинов с манекенами, рекламирующими изделия фирмы Nike. Туристы. Попрошайки. И Европейская аллея – витрина Африканского Рога, к которой, сколько бы раз Марина ни приезжала в столицу, не оставалась равнодушной… Неотделимо от роскоши простиралась нищета Африки, сотни глинобитных или со стенами из гофрированного железа хижин без водопровода, электричества, без какого-либо будущего.

Автомобиль лавировал по улочке между стадами коз и маленькими рынками под открытым небом, запруженными людьми, пока не выбрался на грунтовую дорогу. Проехали с километр, удаляясь от центра города, снова углубляясь в подлинную Эфиопию. Дорога вела к злаковым полям, где сгорбленные женщины собирали урожай. Преодолели еще километра полтора, пока не добрались до лачуги с полуразвалившимися бледно-розовыми стенами: государственный детский дом «Миним Айделем».

Калеб припарковался. Марина посмотрела через пыльное стекло на скромный домик, в котором размещался приют. Матиас распахнул перед ней дверь машины. Марина немного задержалась, разглядывая место, показавшееся слишком скорбным. Взглянула на девочку, все еще безмятежно спавшую у нее на коленях.

– Какая тишина, – удивленно произнесла Марина.

Вышла из машины, стараясь не разбудить малютку. Они приблизились к воротам приюта. Матиас постучал в дверь костяшками пальцев, и ее открыла эфиопская женщина с добрыми глазами.

– Ты говоришь по-английски? – спросила Марина.

Женщина кивнула. Марина объяснила, кто они и как Наоми появилась на свет. При этом машинально всматривалась в металлические колыбели, которые заполняли коридор, с молчащими младенцами в них. Некоторые, проснувшись, глядели в никуда. Стояли запахи мочи, прогорклого молока и детских экскрементов. Тишина раздражала Марину. Было слишком тихо для дома, в котором должны содержаться дети без родителей. А это – самое мрачное место, которое ей довелось видеть за все годы волонтерской работы. Марине приходилось лечить искалеченных детей в Конго, младенцев, зараженных лихорадкой Эбола, истощенных девочек-беженок в Судане. Однако все они находились под бдительным оком матери или бабушки, брата, родственницы. А вот такого места, где бы дети не плакали, ничего не требовали, никому не смотрели в глаза…

Женщина показала им колыбельку для Наоми. Сломанная железная кроватка с пластиковым матрасом, пока без простынок, по соседству с другим младенцем, которому тоже несколько дней от роду. Марина осмотрела колыбель и снова взглянула на Матиаса. Наоми начала безмятежно потягиваться, не открывая глаз. Матиас погладил ее по личику. Задержал свой взгляд на несколько секунд, поцеловал в щечку и оставил лежать на пластиковом матрасе сломанной кроватки. И вот тогда-то душа Марины, против ее желания, разлетелась на тысячу осколков.

Она повернулась к входной двери и пошла, опустив голову, не оглядываясь. Наоми, потягиваясь, издавала тихие звуки в ожидании объятий женщины, которая баюкала ее все три дня жизни. И вдруг Наоми издала более высокий звук. Иной – крик. Снова и снова. Пока не расплакалась, требуя знакомых объятий. Марина закрыла глаза. Теперь ее душа разлетелась на две тысячи осколков. Глубоко в сердце вонзилась тоска. Тоска вперемешку с яростью, стыдом и печалью. Выйдя из детского дома, она все еще слышала истерический плач ребенка. Почувствовала давление в груди, и ее вздох смешался с этим рыданием. Марина глубоко вздохнула и быстро зашагала к джипу. И только тогда поняла тишину, царившую в приюте: там не хватало рук, чтобы откликнуться на плач пятидесяти младенцев в колыбельках. А они плакали и плакали первые несколько дней, пока не привыкали к пустоте, и постепенно умолкали.

Калеб вставил ключ в замок зажигания. Уже сидевший на пассажирском месте Матиас грустно посмотрел на Марину. Она села, захлопнула дверь и опустила стекло. Плач Наоми был таким громким, что слышался и в машине. Водитель-логист тронулся в путь, а Марина перевела взгляд на розовую лачугу с обветшалыми стенами.

– Останови машину.

– Чего? – не понял Калеб.

– Пожалуйста, останови машину, Калеб.

– Марина, до вылета самолета осталось меньше двух часов, – напомнил Матиас. – Прекрати, пожалуйста.

Калеб затормозил и остановил джип. Марина выскочила и побежала в детский дом. Подошла к железной колыбели, где безутешно плакала Наоми. Схватила ее на руки и прижала к груди.

– Успокойся, – ласково прошептала она. – Ты голодна, правда, детка? Правда, Наоми?

Последнее кормление из бутылочки было более четырех часов назад. Какая-то девочка, слишком большая для своей колыбели, молча смотрела на них грустными глазками.

С Наоми на руках Марина направилась к задней двери и вышла в небольшой дворик с бетонным сооружением. Из слепленной кое-как трубы поднимался дым. Женщина кипятила воду в огромном горшке, наполненном грязными бутылками. Услышав плач Наоми, она обернулась к ним.

– Простите, – обратилась к ней Марина, – не могли бы вы дать молока для девочки?

Не обращая внимания на Наоми, женщина подошла к деревянной полке, на которой стояла большая банка сухого молока.

– Когда прокипят, я тебе принесу, – ответила она, указывая на горшок.

– Amesegënallô, – поблагодарила Марина.

Эфиопка улыбнулась такому жесту уважения, проявленному белой женщиной, поблагодарившей на амхарском языке.

А Наоми продолжала плакать. Марина прижала ее маленькое тельце к своей груди так, чтобы она могла видеть происходящее вокруг. Покачала ее, прошла через двор к окну и посмотрела на десяток молчащих детей в колыбелях.

Голодная Наоми плакала все сильнее, что больнее и больнее ощущалось Мариной. Пронзительный плач младенца проник в глубины души европейской гуманитарной работницы. Никогда прежде она не чувствовала себя такой незаменимой для другого человека. Нежеланная слеза скатилась по ее щеке; тихонечко, на ухо малышки, она пропела колыбельную, которую слышала от своей бабушки Нереи приятными ночами на Майорке.

На паспортном контроле в международном аэропорту Аддис-Абебы было полно народа. Улыбающиеся стюардессы шагали рядом с горделивыми пилотами, китайские бизнесмены пожимали руки африканским коллегам, туристы с чемоданами увертывались от бродячих торговцев, а уборщицы без устали наводили чистоту в футуристическом здании аэропорта. Марина, держась за руку Матиаса, стояла в очереди на паспортный контроль.

Матиас снял рюкзак, и Марина переложила свою косу на грудь, чтобы Матиас мог надеть рюкзак ей на плечи.

– Я буду скучать по тебе.

– Но не больше десяти дней, – уточнила Марина, вставая на цыпочки и приближая свои губы к губам Матиаса.

После поцелуя она двинулась к пункту контроля. Матиас сделал несколько шагов вслед и окликнул ее. Она повернулась, и он взял ее за руку.

– Ты любишь меня? – шепнул Матиас.

Марина изумленно взглянула на него. Она выглядела искренне удивленной, как будто эти простые слова были последними, что ожидала услышать в тот момент. Она обняла его.

– Конечно…

– Ну, так говори мне это, пожалуйста. Хотя бы иногда.

Марина погладила его по щеке. Она осознавала свои недостатки – не была любвеобильной, нечасто проявляла свои чувства. Была скорее сдержанна и осторожна в отношениях. Сейчас прозвучал упрек, который она слышала и раньше на протяжении всей своей жизни. Она любила, как и всякая другая женщина, возможно, менее страстно, но со всей искренностью, на которую была способна. Она верна и не двулична, что было известно Матиасу и тем немногим мужчинам, которых она встречала. Марина крепко обняла его и прошептала:

– Это просто слова, но если хочешь их слышать, могу говорить тебе каждый день и каждую ночь, столько, сколько пожелаешь.

– Иногда – вполне достаточно.

Губы Марины произнесли последние слова.

– Ich liebe dich[12].

«Эфиопская кухня», – гласило название на обложке книги, которую Марина держала в руках в магазине Duty Free в терминале аэропорта. Она купила ее, покинула магазин и в поисках выхода на посадку прочитала огромную вывеску с лозунгом, придуманным правительством Эфиопии для привлечения туристов в страну: «Добро пожаловать в Эфиопию, колыбель человечества». Именно так палеонтологи окрестили Эфиопию. Страна, в которой найдено первое захоронение женской особи, первой женщины на земле, погребенной более трех миллионов лет назад. Марина не могла отделаться от воспоминания о юной матери Наоми, лежащей под слоем той же земли.

Она дошла до выхода на посадку, но он пока был закрыт. Села на современную прозрачную скамью длиной несколько метров, рядом с другими пассажирами-европейцами.

В скольких аэропортах ей довелось ждать посадки? В скольких самолетах она летала в течение своей жизни и в скольких еще предстоит? Международные рейсы на пять континентов, внутренние рейсы на турбовинтовых самолетах в отдаленные места. Вот так и жила Марина на протяжении десяти лет, перелетая из страны в страну на службе человечеству.

С приездом в Эфиопию, как ни парадоксально, ее жизнь стала стабильной. «Врачи без границ» работали здесь двадцать лет. Это единственная страна, где неправительственная организация имеет стационарную миссию, поскольку считается, что Эфиопия постоянно находится в чрезвычайном положении, учитывая хроническое недоедание большинства населения. В возрасте сорока трех лет ей предложили на год возглавить миссию в африканской стране. А шел уже третий год…

Она достала из сумки эфиопскую поваренную книгу и провела рукой по обложке. Открыла, полистала. На первой фотографии – африканка, месящая тесто. Снимок сопровождался рецептом и описанием процесса приготовления хлеба – основного блюда эфиопского народа.

Звук взлетающего самолета отвлек Марину, и она увидела сквозь стеклянную стену безоблачное голубое небо.

Анне книга пришлась бы по душе. С самого раннего возраста обе внучки помогали бабушке Нерее месить тесто для выпечки хлеба. Каждый день бабушка дожидалась их возвращения из школы. Она держала все необходимое наготове на длиннющем деревянном столе, чтобы испечь темный хлеб, который, по ее словам, был таким питательным, этот коричневый хлеб из ржаной муки, как она называла его на майорканском языке. Они смешивали воду с мукой и ковырялись пальчиками в тесте. Невероятно, но и через столько лет Марина все еще помнила требуемое количество «коричневого хлеба» и ощущение пальцев внутри теста. А также аромат свежей выпечки, который распространялся по всему дому и проникал в детскую душу. Аромат родного дома.

По-английски прозвучало: «Внимание, внимание. Объявляется посадка на рейс номер 2039, следующий во Франкфурт. Пассажиров просят пройти к выходу номер одиннадцать».