Читать книгу Мадам Арабия - - Страница 3

Из крана мерно капает вода.

Я ворочаюсь, тяжело открываю глаза. Мне удалось уснуть или я так и пролежала все эти часы? Рука привычно обнимает плюшевую собаку, прижимая ее к животу. В комнате душно, рядом, разметавшись по постели, сопит моя подружка Белка. На тумбочке тускло поблескивает золотое кольцо – прощальный подарок. Мобильный светится в темноте, экран показывает три часа ночи.

Хуссейн улетел в Эр-Рияд трое суток назад, почему до сих пор никаких вестей?

Я пробираюсь к нашей маленькой кухне, состоящей из стойки и раковины в углу. Стараясь не громыхать металлическим ковшиком, в полумраке варю масалу1, процеживаю пахучую молочно-коричневую жидкость через ситечко и, аккуратно прикрывая за собой дверь, вываливаюсь из студии на освещенный балкон этажа. Здание погружено в сон, ящерицы и мошкара, слетевшиеся на свет, – и те дремлют, замерев по углам причудливым узором. Можно выдохнуть, поставить кружку на каменные перила и уставиться в темноту, где шевелит листьями манговое дерево.

Последние дни – сплошной невнятный сумбур. Утром после прощальной попойки наш с Хуcсейном дом на первом этаже был разгромлен, вещи раскиданы в беспорядке по комнате. Я проснулась с чувством умиротворения в груди и в твердой уверенности, что Хуссейн никуда не едет. Мой любимый араб спал, крепко прижимая меня рукой к своему боку.

Его отъезд переносился больше месяца: сначала Хуссейн менял билеты, чтобы побыть со мной подольше, потом начались проблемы с полицией. Из-за overstay2 ему отказали в праве на вылет и потребовали переделать exit permit3. Наконец день назначен, но, несмотря на устроенную накануне вечеринку с песнями, плясками и Hennessy, я не верила в происходящее; мирно выскользнула из кровати и стала готовить завтрак.

Хуссейн появился в дверях хмурый, помятый, одетый в хлопковые шорты с карманами, белую футболку и модные разболтанные кроссовки. Он поскреб лысину, пожаловался на похмелье и боль в животе, отказался от еды и начал собирать сумки. Я помогала ему, как помогают делать что-то заведомо бессмысленное, – например, готовятся к приходу гостей, наверняка зная, что они не явятся, – то есть лениво и без особого усердия. Но вот вещи все же упакованы в чемоданы и рюкзаки, Хуссейн открывает ящик сейфа, достает красную бархатную коробочку, смотрит виновато.

– Я кое-что забыл, baby4.

Я опускаю ресницы и демонстрирую равнодушие, хотя ждала этого момента с нетерпением.

– Помни обо мне всегда.

Он надевает мне на безымянный палец левой руки тонкое золотое кольцо в типичном индийском стиле: ярко-желтый металл и прозрачный крупный цветок из камней. Мы берем вещи и выносим из дома. На улице солнечный, яркий день; блестит зелень, парковка полосата от теней и бликов. Синяя «сузуки» стоит у порога с распахнутыми дверями и открытым багажником, готовая везти в аэропорт.

Во дворе происходит потасовка: приехал индус, у которого худющий и высокий парень-араб Азиз месяц назад арендовал скутер. Индус красен, потен и зол, он машет руками, указывая на байк, который весь побит и поцарапан. Хозяин требует ремонта и денег, Азиз трясет кудрявой головой, скалит выбитые зубы и платить не хочет. Во двор тут же высыпает еще десяток соседей-арабов, прибегает смотритель дома индус Кристиан, и начинается общая свалка – с криками «La-la-la-la!»5, спорами на ломаном английском и руганью на хинди и арабском. У нас появляются верные шансы опоздать на рейс, но ссора заканчивается так же быстро, как и началась. Все разбегаются по квартирам, а мы с провожатыми садимся в машину и выезжаем из ворот Happy Residency.

Несколько остановок с прощальными объятиями в Пуриме возле нашей школы, забытый Хабибом свитер, из-за которого он поехал обратно домой на байке и нагнал нас по дороге, – и мы паркуемся на подъезде к куполообразному стеклянно-металлическому зданию Даболима, единственного аэропорта в штате, вытаскиваем чемоданы, и плотная толпа идет к табло и входу на посадку. Хуссейна и Хабиба окружают Юсуф, Халим, Муслим, Азиз, Джамал, малышка Ли… Белка держится поближе ко мне, а мне по-прежнему кажется, что все это не всерьез, пока парням не приходит время становиться в очередь на вход, после которой из аэропорта уже не выпускают.

– Беби, поцелуй меня.

Хуссейн пытается обнять, я неловко уворачиваюсь. Мне неудобно перед друзьями, и я расстроена, точнее даже не расстроена, а обижена и рассержена. Как он смеет улететь и оставить меня одну? Я с независимым лицом отступаю в сторону, к металлическим перилам ограждения, где и стою до тех пор, пока Хуссейн с Хабибом, покивав всем, не исчезают в здании.

Мы нестройно плетемся обратно на парковку; я игнорирую полные сочувствия попытки Ли поддержать меня и, замкнувшись в себе, молчу всю дорогу до дома. На подъезде к Калахаре приходит сообщение от Кристиана: «Мне нужны ключи от комнаты Хуссейна». Она напоминает разворошенную нору, когда мы с Саней выносим остатки имущества: кастрюли, специи, одеяла, рис. Потом я, не произнося ни слова, отдаю Кристиану ключ и поднимаюсь к себе наверх. Мы расставляем вещи по полкам, развешиваем фотографии, кладем посуду в шкаф. Последней крепим к зеркалу общую фотографию – я, Хуссейн, Белка, Хабиб и Абдулла в Мумбае, на фоне Ворот Индии.

– Уехал – как умер. Все забрали, поделили, и словно не было человека, – мрачно иронизирует Саня, когда мы завершаем последнюю ходку, оставляя темную квартиру Хуссейна совершенно пустой. С улицы она зияет угрюмым провалом, как пещера, в которой никто никогда не жил. В нашей комнате я ложусь на кровать и тупо пялюсь в потолок.

На другой день мы впервые выезжаем в школу одни, на байке: я – в длинном платье и хиджабе, Белка – в джинсах и футболке. По узкой дорожке между пальм Саня ведет медленно, смотрит внимательно, стараясь не пропустить нужный поворот, не потерять управление, подпрыгнув на speed breaker6, которыми утыкан весь путь. На руле болтается и поет колонка, которую Нельсон привез моей подружке из Дубая. По обочинам мелькают заросшие нежно-зеленой травой поля, которые мы обычно проезжали с Хусcейном, попадаются маленькие магазинчики, сложенные из фанеры и до крыши набитые всякой всячиной, и белые католические церкви.

В Пуриме, в кофейне через дорогу от школы, мы перехватываем привычно плохой кофе в бумажных стаканчиках и поднимаемся по лестнице в маленький холл Englaterra. Здесь знаком каждый миллиметр: отштукатуренные белые стены, стол, за которым сидит администраторша Рашми, черный кожаный потертый диван и раздвижные двери в классы. Из-за одной из них выпархивает Рати, преподаватель vocabulary, стройная индуска с миндалевидными глазами, хорошенькая, любопытная и подвижная.

– Энни! – Глаза у нее полны сочувствия и беспокойства. – Хуссейн улетел? Как ты? Какое красивое кольцо! – Она хватает мою руку и с жадностью рассматривает. – Он сделал тебе предложение?..

– Это всего лишь кольцо, Рати. Оно ничего не значит…

– Очень, очень красивое, – спокойно подтверждает Teacher Lala на грамматике, подходя ко мне поближе, чтобы показать что-то в учебнике. Она немолода, умна и смотрит проницательно. Школа маленькая, все всё про всех знают.

Teacher Lala кивает коротко остриженной головой, возвращается за преподавательский стол, и урок идет своим чередом. Я чувствую себя хорошо, гораздо лучше чем предполагала и боялась. Мне просто очень хочется домой, к Джамиле – к моей любимой подруге, к моей почти сестре.

– Habibi!7

Мы въезжаем с Саней во двор нашего дома, я спрыгиваю с байка и бегу прямиком к ее квартире, сбрасываю тапки у порога, барабаню в дверь. Спустя несколько минут внутри слышатся шаги, знакомый голос кричит: «Энни, подожди, я надену абайю!» – и дверь раскрывается, впуская меня в прохладный холл, где стоит, смеясь, моя кудрявая арабка, мое сердце, часть моей души – моя Джамиля, что в переводе значит «красивая, прекрасная». Я обнимаю ее и целую в волнистые волосы.

– Ты почему в школу не пошла? – делано возмущаюсь я. – Kisela!8

– Султан проспал, – беспечно отмахивается Джамиля. – Я тоже вчера поздно легла, до утра чатилась с родными. Садись, будем пить кофе!

Я кидаю рюкзак в угол, подключаю телефон к зарядке. В этом доме я чувствую себя как в собственном: беззастенчиво заглядываю в холодильник, сама ставлю вариться кофе и отчитываю хозяйку за немытую посуду. Джамиля снова смеется, я ловлю ее руку, целую и прижимаю к груди. Пока она со мной, Хуссейн может лететь в хоть в Саудовскую Аравию, хоть куда угодно. У меня вздрагивают губы: Джамиля тоже скоро уезжает, через две недели ее не будет рядом. Вместе с ней отбудет и ее брат Султан. У меня в душе нарастает паника: Хуссейн, Джамиля, Султан – моя семья, мой дом, как они вообще могут куда-то уехать?

Я стискиваю зубы, но это не помогает, слезы капают на прямо на кофейный столик, тяжелые, частые, крупные. Джамиля переодевается в соседней комнате, она не увидит, а если увидит – не удивится. В последние недели я плачу так много, словно во мне открылся кран, через который вытекает море.

Я. Не. Могу. Без них. Жить.