Читать книгу Сделать жизнь - - Страница 6

Окончив московскую школу № 116 с серебряной медалью, я поступил в МЭИ на теплоэнергетический факультет в 1954 году без экзаменов, пройдя собеседование по математике и физике, которые в школе были моими самыми любимыми предметами. В 1954 году впервые школьникам-медалистам был дан бал в Кремле, который остался в моей памяти на всю жизнь. И не только из-за бала, но ещё и потому, что там, в Георгиевском зале, под звуки духового оркестра я встретил девочку, с которой познакомился ещё в девятом классе на катке. Это было в мартовские каникулы. Стоял сильный мороз. Я сразу влюбился в её светлые русые косы до пояса.

Мы договорились встретиться снова на следующий день на катке, но на завтра случилась сильная оттепель, всё растаяло, каток был закрыт, и она не пришла.

И вот теперь в минуты крайнего возбуждения от всего происходящего вокруг я вдруг увидел её в толпе школьников, подошёл, и она меня узнала и тоже была поражена встречей. И, хотя к ней уже успел приклеиться какой-то другой выпускник, я танцевал с ней весь вечер, правда, по очереди с соперником. Когда нас вежливо попросили покинуть Кремль в одиннадцать вечера, мы долго ещё сидели втроем на ступеньках трибун у стен Кремля. Но преимущество было на моей стороне, так как мы с ней жили в одном районе на Пресне, а он совсем в другой стороне. И мы расстались с соперником и пошли пешком домой, так как транспорт уже не ходил.

Была чудная тёплая ночь и тихая, свежая от молодой зелени и политых улиц Москва. Девочка натёрла новыми туфлями ноги, поэтому сняла туфли и шла всю дорогу босиком. Мы добрались до её дома, кода стало совсем светло. Это был конец июня. Мы стали готовиться к собеседованию для поступления в институт, она в МАИ (Московский авиационный институт) я в МЭИ (Московский энергетический институт), и проводили целые дни вместе, выезжая с учебниками в какой-нибудь ближайший парк. Она звала меня поступать с ней вместе в МАИ (она пошла по стопам отца), но я не мог так быстро менять свои решения, а согласись, моя жизнь сложилась бы совсем иначе.

Мы оба прошли собеседование, были зачислены в институты и разъехались на отдых, я в Анапу к родителям, она к бабушке в Рузаевку. У неё давно умерла мама, отец лётчик, генерал, жил с другой семьёй, но отсюда и возник МАИ. Сама она жила в семье родного дяди. Осенью нас обоих закрутила учёба и новая студенческая жизнь. Телефонов тогда ни у кого не было, и мы потеряли друг друга.

Но это была первая и абсолютно чистая любовь, мы с ней даже ни разу не поцеловались. Но я до сих пор помню её имя и фамилию. Галя Чепцова, где ты?

Мой первый в жизни самостоятельный и судьбоносный выбор – выбор института (а я, как медалист, имел право поступления без экзаменов во многие институты) был подсказан мне моим отчимом, высокообразованным человеком. Он вырос в Сибири в семье потомственной интеллигенции (его отчим был ещё до революции известным адвокатом) и окончил Томский политехнический институт, теплотехнический факультет. Он мне сказал, что энергетика всегда будет востребована обществом, и что она является одним из основных движителей развития цивилизации. Он воспитывал меня с двенадцати лет и был для меня абсолютным авторитетом.

Так случилось, что уже в ноябре 1954 года мой отчим был направлен на работу в ЧССР, мать, конечно, уехала вместе с ним, и я остался один со всеми домашними заботами и бытом. А быт был нелёгкий, так как жили мы тогда в большой коммунальной квартире со всеми прелестями коммуналки без горячей воды и отопления. Поэтому я мало общался со своими сокурсниками и редко бывал в общежитии у наших ребят, у которых осталось, полагаю, гораздо больше воспоминаний о студенческом общежитии. После занятий я должен был нестись домой, чтобы что-то себе приготовить поесть, постирать, погладить и так далее. Для семнадцатилетнего мальчишки это было непривычно и нелегко. Да и домашних учебных занятий хватало. Особенно первые три года общих теоретических курсов нас грузили серьёзно и по полной программе. Учиться мне было нелегко, но и очень интересно. Достаточно вспомнить лекции знаменитого Вукаловича о законах термодинамики или сопромат или теоретическую механику. Нам открывались новые горизонты мира инженерного, где всё можно было точно рассчитать и сконструировать. Конечно, наши девочки умирали от страха от непонятной им начертательной геометрии, но мы вели себя как рыцари и успокаивали их и помогали им, как могли.

Несмотря на мою обособленность, всё-таки какие-то студенческие контакты, дружба и симпатии у меня были. Мы не раз устраивали скромные студенческие пирушки, особенно после сдачи экзаменационных сессий, чаще всего в нашем общежитии и в основном в составе нашей группы Т-1, иногда и на других территориях. Почему-то осталось в памяти, как группа меня выставила на обмывку моей повышенной стипендии, а потом оказалось, что за производственную практику мне поставили четвёрку и повышенная стипендия мне не полагалась. Было обидно, не за обмывку, конечно, а за четвёрку по практике, на которой у меня ни о чём не спрашивали. Не скрою, мне мои родители немного добавляли к моей стипендии, и я, наверно, жил материально лучше, чем большинство ребят, особенно в общежитии. Но чаша студенческих подработок не минула и меня.

Так случилось, что в весеннюю сессию 1956 года я по случаю отличной погоды готовился к экзамену по теоретической электротехнике на пляже Серебряного бора. Это был последний экзамен в сессии. Предмет я знал и только полировал свои знания перед экзаменом. Но оказалось, что я перекупался и перегрелся. Голова утром гудела, приехал на экзамен поздно. Зашёл в деканат факультета, и мне наша ангел-хранитель технический секретарь (к стыду забыл, как её звали) посоветовала отложить экзамен, но я не послушался, пошёл, на экзамене поплыл и получил неуд. Соответственно, меня лишили стипендии на полгода, а так как мне было стыдно перед моими родителями, я им ничего не сообщил и полгода ходил на товарные станции и подрабатывал себе на жизнь.

Не скрою, у нас, у студентов-москвичей, было своё лобби просто в силу того, что мы жили в своих домах и семьях и, конечно, у нас было больше возможностей, чем у ребят, которые жили в общежитии. Зато они учились упорнее и, как правило, лучше нас. В нашей группе Т-1 училась Марина Толстая, она, насколько я помню, была дальней родственницей писателя Алексея Толстого, а её мама была заведующая кафедрой химии в МЭИ. Первый красавец и модник курса Эдик Никаноров из нашей группы Т-1, думаю, не открою большого секрета, дружил на первых курсах с Мариной Толстой и Вадимом Бордзыко.

Не знаю почему, но я, будучи ещё абсолютным телком в амурных делах, был приглашён в этот круг, я бы сказал, московской студенческой элиты. Я бывал в составе компании на нескольких праздничных вечерах в квартире родителей Марины. Никогда не забуду, какое впечатление на меня, простого мальчишку, выросшего на рабочей Красной Пресне в двухэтажном деревянном доме с восемью комнатушками коммуналки с одной кухней и одним туалетом на всех, произвела квартира её родителей. Это была большая настоящая многокомнатная барская квартира с огромной гостиной, увешанной по стенам старинными портретами, и прекрасной мебелью. Этот старинный дом и сейчас стоит в старых арбатских переулках недалеко от памятника Алексею Толстому, вот только не знаю, где сейчас Маша. Так начиналось моё знакомство с миром другого уровня.

Впрочем, жизнь в коммуналке имела и своё положительное значение. Она учила терпеливому, доброму и открытому отношению к людям. Все радости и беды каждой семьи были на виду у всех и так или иначе разделялись и переживались всеми. Плохие поступки осуждались всеми, и так осуществлялось неосознанное коллективное воспитание. Конечно, периодически вспыхивали бытовые склоки, образовывались враждебные кланы, но выручка и помощь терпящему бедствие оказывались всегда.

В начале второго курса я близко сошёлся с Антошиным Борисом. На первом курсе с ним случилась беда, по-другому я не могу назвать случившуюся с ним историю. Девочка, его соседка по дому, забеременела от него, оставаясь при этом девушкой. Вот так, оказывается, редко, но бывает. В то время всё было строго. Она, ничего не подозревая, обратилась в женскую консультацию, там зафиксировали беременность, и по тем временам ей оставалось только рожать. Аборты были запрещены. А как? Кто и где отец? Борису надо было смириться, признать отцовство, а он заартачился, мальчишка восемнадцати лет. Она от безысходности обратилась в нашу комсомольскую организацию курса. Состоялось бурное собрание, на котором его обязали жениться, иначе ему грозило исключение из комсомола и автоматически исключение из института. Он фиктивно расписался с этой девочкой. Вопрос был закрыт, но на курсе после этой истории он оказался в моральном вакууме. Вот в этот период мне захотелось поддержать его, тем более мы жили недалеко друг от друга. Он у Никитских ворот на улице Алексея Толстого, а я на Красной Пресне у зоопарка. Пешком двадцать минут ходьбы.

Так началась наша дружба и, хотя мы учились в разных группах, мы часто занимались вместе в институте и дома у него. Его родители были интеллигентные и образованные люди, отец был кандидат технических наук и возглавлял отдел в каком-то НИИ. Мать Бориса знала, что я живу один, и всегда, когда после занятий в институте я заходил к ним в дом, угощала нас чем-нибудь вкусным, особенно мне запомнилось на всю жизнь, как она поила нас холодным молоком с белым хлебом и намазанным на него вареньем. Я ещё напишу о Борисе, так как моя дружба с ним продлилась, правда, с переменным успехом, всю жизнь, вплоть до его похорон, но здесь лишь хочу закончить его личную линию жизни. Несмотря на уговоры матери и отца, которые всей душой полюбили родившуюся у него дочку, и несмотря на мои дружеские советы, он так и не смог с этой соседской девушкой создать нормальную семью. Развёлся, женился по жизни ещё три раза, народил ещё троих детей. Но, как оказалось, после его смерти при разделе его наследства, единственно, кто по-настоящему любил его всю жизнь, была именно эта девочка из соседнего подъезда. Она вырастила дочь и ни за кого не вышла замуж и защищала его интересы даже после его смерти.

Наиболее яркие воспоминания о студенческой жизни у меня сохранились по поводу поездки нашего курса на целину и на военные лагерные сборы. Там я близко сошёлся с такими ребятами, как Дима Рыжнев, Леня Залкинд, Стас Трофимов, Олег Липкин, Валерий Бордюгов, Вадим Хлесткин и многие другие. Имена многих просто выпали из моей дырявой от старости памяти. Но одна фотография тех времён на целине у меня сохранилась. С этими ребятами я поддерживал по жизни определённые связи, о которых упомяну позже.

Помню, как мы уезжали на целину. Нас отправляли с товарной станции Ярославского вокзала в деревянных вагонах-теплушках военного образца, хотя шёл уже 1957 год, то есть прошло двенадцать лет после окончания войны. Девочки и мальчики по отдельным вагонам. Сколько же было в нас тогда силы, молодого задора, ярких надежд! Нам всё было нипочем. И жили мы прямо в степи в вагончиках с нарами в два ряда. За четверо суток нас привезли в Алтайский край, Рубцовский район и расселили по нескольким совхозам.

С нами приехала в качестве медсестры студентка 3 курса Первого мединститута. Это была одна из первых авантюр Бориса Антошина. В Москве в компании Маши Толстой и в её доме я познакомился с этой девушкой осенью 1956 года. Она пришла в гости к Марине с одним молодым человеком, а уходила со мной. Мне тогда надо было понять, с кем я имею дело. Потом после сдачи зимней сессии в начале 1957 года нам с Борисом дали путёвки в наш подмосковный дом отдыха «Энергетик» на два дня, и мы инкогнито притащили её с собой. В кутерьме двухдневного нашествия студентов никто не заметил лишнего гостя, а спала она в комнате у каких-то незнакомых девчонок. Нет, всё было целомудренно, хотя я сам к тому времени успел потерять невинность в недрах коммунальной квартиры.

При виде моих симпатий к этой медичке у Бориса, как верного друга, и возникла идея взять эту девочку с собой на целину, а мы с ней этой идее не противились, или, другими словами, она была согласна поехать с нами, тем более их курс тоже ехал на целину в те же сроки. Борис развил бурную деятельность, он убедил наш комитет комсомола, что без медсестры нам ехать нельзя, комитет согласился и написал письмо в Первый мед с просьбой в порядке шефской помощи направить с нашей командой студентку 3-го курса. Комитет комсомола Первого меда не увидел причин отказать в просьбе комитету комсомола ТЭФ МЭИ. Так моя подруга и моя будущая первая жена совершенно на законных основаниях поехала с нами на целину. Вскоре после окончания института я женился на ней, но наш брак оказался недолгим и, едва родив сына, мы с ней развелись. Причины, конечно, были и весьма серьёзные, но излагать их надо в рамках других воспоминаний. Скажу только, что второй и окончательный раз я женился спустя десять лет и на этот раз не промахнулся.

Работы в совхозе у нас было много, и она была самая разнообразная. Самой тяжёлой считалась работа помощником комбайнёра. С неё ребята приходили серые от пыли, и лишь вокруг глаз оставались белые круги, защищённые мотоциклетными очками. У меня где-то должна была сохраниться фотография Стаса Трофимова именно после работы на комбайне. Многие работали на току, куда свозили зерно с полей. Там его надо было сушить и веять с помощью простейших скребковых элеваторов и неограниченного ручного труда. Иногда нас посылали грузчиками с машинами с зерном на элеваторы. Ехали мы обычно в кузове грузовика, доверху заполненного зерном. Дороги были полевые, ухабистые, и нас иногда «теряли» на ухабе, было много смеха, но, к счастью, обошлось без травм. Одно время я нарядился ездовым кобылы. Я грузил на току отсев (шелуху) в телегу и отвозил его в амбар. Моя кобыла была настолько умна, а я был настолько плохим ездовым, что моя кобыла точно минута в минуту прекращала работу в обеденный перерыв и, не обращая внимания на какие-либо мои команды, везла меня на конюшню. Правда, у неё было оправдание. На конюшне её ждал жеребёнок, а молоко начинало к обеду разбрызгиваться из маленького вымени на её ноги и телегу.

Выходных, насколько я помню, у нас не было, но у кого-то случился день рождения, и нас, несколько человек, отпустили съездить в Рубцовск за шнапсом, так как во всей округе был сухой закон в связи с уборкой урожая. Там мы всё равно с большим трудом смогли отовариться. Но, как назло, по возвращении оказалось, что у нас заболел Олег Липкин, температура под сорок.

Мы его пожалели, но после нескольких рюмок по поводу дня рождения у кого-то возникла идея, что Липкина надо лечить старым проверенным способом. Ему налили полный стакан водки и уговорили выпить. Это сейчас есть понимание, что мы могли его убить, но тогда, как ни странно, он бредил и потел всю ночь, но наутро кризис миновал, температура спала.

Обратно в октябре нас отправляли как белых людей, в пассажирских плацкартных вагонах на чистом постельном белье. Нам хорошо заплатили. С учётом того, что нам шла стипендия, и мы прокормили себя сами в течение трёх месяцев, это были чистые деньги, которые можно было потратить на что угодно. Я лично заработал около 800 рублей (это две стипендии), а кто-то, особенно комбайнёры, и 1000 и 1200 рублей. Обратно всю дорогу дулись в преферанс и пили пиво или бормотуху, что продавались на станциях. По приезде в Москву я пошел в Сандуны (Центральная баня Москвы), напарился и отмылся, а потом рядом в шикарном ресторане «Савой» (ныне «Берлин») заказал себе королевский обед.

На оставшиеся заработанные деньги я купил старенький мотоцикл БМВ Р-35 немецкого производства, одноцилиндровый, но четырёхтактный и с карданным приводом. Так началась моя автомобильная жизнь. С помощью соседских ребят я затащил его к себе в комнату и так и жил, и учился с ним в обнимку всю зиму четвёртого курса. Комната, как вы думаете, какая была по размеру? Одиннадцать квадратных метров. Я разобрал мотоцикл полностью, заменил всю поршневую группу, перебрал коробку скоростей, в общем, сделал полный капитальный ремонт. Но кончилось это всё вызовом участкового милиционера моими соседями по коммуналке. Я красил корпус мотоцикла из пульверизатора нитрокраской с применением растворителя и провонял всю коммуналку. А красить кистью никак нельзя было, ведь надо было получать качество покраски как «заводская» и никак иначе. Милиционер был добрый, он меня пожурил и попросил больше не красить, я обещал, так как дело было сделано. Про мотоцикл я ещё упомяну.

После сдачи госэкзаменов после 5 курса мужская часть курса направлялась в военные лагеря для прохождения курса молодого бойца, принятия воинской присяги и присвоения воинского офицерского звания. Курс весь был распределен по разным лагерям в зависимости от военной специализации. Наша группа Т-1 имела специализацию «Самолёты и двигатели», устройство которых и особенности эксплуатации которых, а также основы полёта летательных аппаратов нам преподавали отдельным закрытым курсом. Поэтому наша группа была направлена на военный аэродром в городе Гдов на границе с Эстонией. Ехали мы туда с пересадкой в Ленинграде. Мы приехали из Москвы ночным поездом рано утром, и наш полковник (сотрудник военной кафедры МЭИ) дал нам увольнение до отправления вечернего поезда на Гдов. Так впервые в жизни я увидел Невский проспект, Неву, весь центр города. Он мне так понравился, что я влюбился в этот город навсегда. И недаром уже в самом конце моей трудовой деятельности я попал в этот город в качестве представителя иностранной всемирно известной компании «Дженерал Электрик». Я прожил в нём целый год, наслаждаясь городом и размещая американские заказы, тем самым давая работу нашим заводам в тот тяжелейший переходный период для нашей страны в конце девяностых и начале XXI столетия.

На аэродроме нас встретили хорошо. Кормили до отвала, разместили нас в больших армейских палатках, но было лето, тепло, и нам всё нравилось. Рядом протекала чистая, как слеза, и холодная, как родник, река Плюсса. А в баню нас водили в жилой посёлок при аэродроме, обязательно строем и обязательно с песнями, и все поселковые девчонки выбегали на улицу смотреть на молодых солдат и москвичей. После муштры курса молодого бойца, стрельбы из пистолета, винтовки и автомата, кидания муляжей гранат и принятия присяги нас, можно сказать, оставили в покое. Утром проводились двухчасовые теоретические занятия в классах по устройству и обслуживанию той или иной системы самолёта или двигателя, но к практическим работам не подпускали. Видимо, аэродромным механикам не хотелось с нами возиться.

Поэтому после сытного обеда мы уползали в ближайший молодой сосновый лес, весь покрытый толстым слоем ковра из мха, бухались на него, как на перину, и сладко спали почти до ужина, изредка переползая из света в тень по мере перемещения солнца. Но потом вечером, после отбоя, долго бузили в своих палатках, устраивая «переклички» между палатками. Особенно смешным соревнованием было соревнование, какая палатка, какую, так скажем, громко озвучит отходящими газами. Да, и такое развлечение входило в ассортимент молодых солдат, которые практически закончили высшее техническое образование. Орали и смеялись так, что на нас стали поступать жалобы от жителей посёлка. Им было слышно наше ночное буйство. И гром грянул. Однажды ночью, когда мы уже угомонились и мирно отходили, наконец, ко сну, на джипе примчался разгневанный наш полкан, поднял нас по боевой тревоге и гонял строевым шагом вокруг палаток часа два, пока ему самому не надоело. После этого мы малость приутихли.

Отношения с младшими офицерами, которые были приставлены к нам в качестве наставников, установились дружественные и демократичные. Они были практически одногодки с нами, недавно закончили лётные училища. На аэродроме базировался полк фронтовых двухмоторных реактивных бомбардировщиков ИЛ-28. Летчики боялись на них летать и называли их «летающими гробами», потому что в случае отказа одного двигателя он моментально переворачивался и терял управление. Несмотря на это, среди нас нашлись отчаянные головы, которые договаривались с экипажем и летали с ними на тренировочные полёты. На бомбардировщике, экипаж которого состоял из трёх человек, единственное место для четвёртого человека находилось в кабине стрелка-радиста, которая размещалась в хвосте самолёта и была закрыта плексигласовым колпаком с пулемётом. В этой кабине можно было разместиться четвёртому, только стоя за спиной стрелка и упираясь двумя руками в колпак, приняв позу Христа. Лететь в такой позе на военном самолёте дело весьма непростое и нелёгкое. О таком полёте со мной поделился Дима Рыжнев, который всегда выделялся в нашей среде мужеством и отвагой. Он занимался боксом, прыгал с парашютом и теперь вот полетал на боевом самолёте.

Дружба с лейтенантами закончилась тем, что один из них, по-моему, нашим Хлесткиным был приглашён с нами в Москву. Он быстро оформил отпуск и отбыл вместе с нами. В Ленинграде у нас снова было увольнение и, когда полковник выстроил нас перед посадкой в московский поезд, оказалось, что на перекличку не явились двое солдат. Один был Хлесткин, а второго точно не помню. Все забеспокоились, пахло крупными неприятностями, особенно нашему полковнику, которого, несмотря на его напускную грозность, мы все уважали. Мы все стояли в строю перед вагонами и ждали. Наконец за пятнадцать минут до отхода поезда в начале перрона показалась троица обнявшихся и качающихся парней, один из которых был в форме офицера ВВС. Мы все уже были в гражданской одежде. Тем не менее издалека они напоминали фрагмент из известного фильма, когда беляки ведут израненных матросов на расстрел, а они падают, поднимаются, помогая друг другу и поддерживая друг друга. Когда троица, в дребодан пьяная, достигла полкана, он, осмотрев их, приказал грузиться всем в вагон, а этим приказал он команде, указывая на троицу: «Перевяжите яйца колючей проволокой, чтобы не обоссались, и закиньте их на третьи полки». Последствий происшествию не было. Лейтенанта устроили жить в общаге. Удостоверения младших инженер-лейтенантов запаса нам вручали уже в Москве.

К защите диплома я, да и все остальные, готовились серьёзно и упорно. Считали, чертили, пропадая целыми днями в центральной чертёжке, которая располагалась в здании напротив центрального корпуса через дорогу. Только в день защиты диплома в феврале 1960 года я, наблюдая за поведением дипломной комиссии, понял, что судьба наша давно определена и институт просто обязан выпустить нас дипломированными инженерами. Это не значит, что к нам всегда относились снисходительно. За период обучения с курса по разным причинам, но особенно за неуспеваемость, было отчислено около трети поступивших на 1 курс 1 сентября 1954 года.

Заканчивая свои студенческие воспоминания, хочу отметить интересное совпадение. Темой моего диплома было сжигание бурого угля Назаровского месторождения в прямоточных котлах мощностью 150 МВт. Назаровское месторождение бурых углей расположено под Ачинском в Сибири, примерно в 200 км от Красноярска, и его разработка только начиналась. Теперь там стоит крупнейший Ачинский алюминиевый комбинат. Назаровская ГРЭС была построена специально для нужд алюминиевого комбината. Через два года после окончания института я реально участвовал в пуске и наладке головного образца энергоблока мощностью 150 МВт с прямоточным котлом в посёлке Назарово. Но об этом я напишу чуть ниже.

После получения диплома и прежде, чем приступить к работе в организации, в которую я был распределён после окончания института, я использовал предоставленный нам отпуск для поездки в Крым на мотоцикле. На первый взгляд, идея была глупейшая. В марте на мотоцикле по холоду, и что там делать в марте? Купаться нельзя, вода девять градусов. Тем более что я уже успел побывать в Крыму по путёвке от института после первого курса в нашем институтском доме отдыха «Энергетик» в Алуште.

Я уже не помню, почему такая идея пришла мне в голову, но я упорно стремился к её осуществлению. И даже тогда, когда Борис Антошин, который купил точно такой же мотоцикл, как у меня, и который готовился и собирался ехать со мной и в последнюю минуту отказался сопровождать меня, потому что родители отговорили его от этого абсурдного путешествия, я не отступил и 16 марта покинул Москву в окно погодной оттепели. Конечно, я провёл специальную подготовку мотоцикла к путешествию. Я установил на руле ветровой щиток из плексигласа и металлические щитки в области ног для предохранения ног от брызг и ветра. Кресло заднего седока было демонтировано, а на его место установлен небольшой чемоданчик с вещами и продуктами. Кроме того, к задней части рамы сбоку крепилась специальная мотоциклетная кожаная сумка от мотоцикла «Харлей», добытая мной с большим трудом. В ней хранились запчасти и инструменты.

Описание этого путешествия заслуживает отдельной повести, но тем не менее считаю возможным рассказать здесь об основных вехах этого путешествия. Думаю, оно заслуживает этого. Неприятности начались с самого начала. Шоссе на выезде из Москвы было сухим. Но когда оно нырнуло в тоннель под железной дорогой, я, как говорится, и оглянуться не успел, как обнаружил себя лежащим на боку и скользящим по замёрзшей и абсолютно гладкой, как каток, луже. Мотоцикл, зажатый между моих ног, тоже лежал на боку и скользил по льду, совершенно неуправляемый. Водитель встречного грузовика, среагировав на моё падение и беспомощное скольжение ему навстречу, резко вывернул руль вправо и съехал в кювет, не въезжая в тоннель. Скользя на боку, я успел посмотреть и назад и увидел, о боже, как шедший за мной грузовик так же беспомощно скользит по льду и медленно догоняет и надвигается на меня. В последний момент водитель также вывернул руль вправо, и грузовик сполз в сточную канаву, проложенную в тоннеле. Меня вместе с мотоциклом на боку вынесло из тоннеля. Водитель встречного грузовика выскочил из кабины, помог мне подняться и сказал, чтобы я поскорее уезжал до приезда милиции, а они сами разберутся. Когда я отъезжал, водители уже доставали трос, чтобы по очереди вытягивать машины из кюветов. Движение на шоссе застопорилось.

К концу дня окно погодной оттепели закончилось, стало холодать и началась позёмка. В Тулу я въезжал в девятом часу вечера, мела метель. В ближайшей гостинице мест не оказалось, но дежурная дала мне адрес деда рядом с гостиницей. Дед пускал на ночлег на одну ночь. Это был частный дом, так что мотоцикл удалось надёжно укрыть в сарае. Дед постелил мне в маленькой прихожей на диване и напоил меня горячим чаем. Уставший, я быстро уснул, но в середине ночи проснулся от сильного зуда.

О ужас, десятки громадных жадных клопов атаковали меня. Началась борьба. Утром я встал, совершенно разбитый и невыспавшийся, но оставаться в этом доме было нельзя, надо было ехать.

Когда я выехал со двора, оказалось, что вся проезжая часть дороги замёрзла и покрылась льдом. Оставались чистыми только узкие колеи от колёс проехавших ранним утром автомашин. С трудом удерживая колёса мотоцикла на колее и постоянно балансируя равновесие мотоцикла, чтобы ни одно из колёс не заехало на ледяное покрытие дороги, я медленно пробирался по улицам Тулы к южной части города, то есть к выезду на Симферопольское шоссе. Однако, достигнув окраины, я увидел, что шоссе полностью покрыто ледяной коркой и двигаться дальше на мотоцикле очень опасно. Что делать? Слева от дороги возвышались терриконы породы из шахт подмосковного угольного бассейна, а с правой стороны метрах в ста от шоссе распологался уютный поселок шахтёров, состоявший из одинаковых коттеджей с маленькими приусадебными садиками. До этого посёлка из Тулы ходил трамвай. И я решил попробовать попроситься на постой в посёлке или хотя бы пристроить мотоцикл на хранение, а самому вернуться на трамвае в Тулу и поискать жильё там.

Все домики одинаковые, куда постучаться? Из трубы ближайшего дома шёл дым. Хозяева топили печь. Постучал. Дверь открыла мне хозяйка, женщина средних лет. Я объяснил ей ситуацию и спросил, не пустит ли кто меня на постой, я заплачу. Видимо, своим обращением или несчастным видом я внушил ей доверие. Она впустила меня. Днём из школы пришли две её дочери, а вечером пришёл хозяин. Он работал на шахте в ремонтном цеху. Они посмотрели на меня и оставили на ночлег. Я переночевал в этом гостеприимном домике две ночи (днём уезжал в город), но на третий день пребывания выглянуло солнышко, потеплело, дорога подтаяла, и я решил ехать.

Но выехав за пределы посёлка, я пожалел, что уехал из гостеприимного домика. Дорога хотя и была расчищена бульдозером от снега, но на асфальте местами оставались сплошные наледи. Наезжая на такое место, мотоцикл мгновенно ложился набок, я выпрыгивал из него в сторону прямо в сугроб на обочине высотой с метр, а мотоцикл, прокатившись по инерции ещё метров двадцать-тридцать останавливался, также уткнувшись в придорожный сугроб. Я вылезал из своего сугроба, подымал мотоцикл из другого сугроба, вновь его заводил и ехал дальше до следующей наледи. Конечно, не каждый раз я падал, иногда мне удавалось наледь проскочить. Так, кувыркаясь в снегу и сугробах, благо движения на дороге почти не было, я смог преодолеть чуть более 70 км и, совершенно обессилевший, стал искать место для ночлега в маленьком посёлке под названием Чернь.

На центральной площади посёлка стоял классический Дом культуры с колоннами. Было ещё не поздно, и я решил заглянуть туда и поинтересоваться, где в посёлке можно устроиться на ночлег. Мне и на этот раз повезло. Хотя что значит «повезло»? Просто люди у нас в большинстве своём хорошие, добрые. Библиотекарша, сердобольная женщина, пожалела меня. Она сказала, что никакой гостиницы в посёлке нет, но она оставит мне ключи, и я смогу переночевать на диване в библиотеке. Чайник, электроплитка и туалет были в моём распоряжении. Кое-какая еда к чаю у меня была с собой. Мотоцикл был тоже спрятан в подсобке. Следующее утро меня встретило солнечной и значительно потеплевшей погодой, и я устремился вперёд.

Моя цель была Курск. Там меня ждал мой товарищ по учёбе Валера Бордюгов. Мы учились с ним в институте в одной группе Т-1 с первого до последнего курса. Он родом был из Курска, получил распределение на Курскую ТЭЦ. Он пригласил меня в гости, когда узнал о моём плане путешествия. Но до Курска ещё было далеко, более 250 км, для мотоцикла и в холодную погоду это было расстояние. Километров через двадцать-тридцать шоссе окончательно очистилось от льда, и я погнал на максимальной скорости. В Орёл я въехал в полдень. На обед в Орле и проезд через весь незнакомый мне город я потерял много времени. Я подсчитал график моего движения и понял, что засветло я не достигну Курска. В темноте искать в городе дом по адресу, когда у нас и сейчас не всегда найдёшь название улицы и номер дома, было безнадежное занятие. Поэтому, несмотря на то, что до Курска мне оставалось километров семьдесят, не более, я решил остановиться и заночевать в большом селе, которое проезжал в данную минуту.

Мне приглянулась одна беленькая хатка, расположенная практически прямо у дороги. Подъехал, постучался. Мне приоткрыла дверь старенькая бабуся. Я спросил, не пустит ли она меня переночевать. «Милок, я тебя боюсь». – «Бабушка, чего меня бояться, я один, еду на мотоцикле, замёрз на ветру». После некоторых раздумий и рассмотрения меня через щель в двери бабка открыла дверь и впустила меня. Хата была маленькая, в одну комнату, в углу печь, жарко натопленная, и маленький телёнок у печи. Бабка объяснила, что телёнка пришлось забрать в дом, чтобы не замёрз. В хате было тепло и пахло телячьей мочой. Бабка напоила меня горячим молоком с душистым хлебом своей выпечки и уложила спать на лавку, сама забралась на печь.

Когда я на шестые сутки, замёрзший, уставший и накувыркавшийся в пути в придорожных сугробах, прибыл в Курск, в дом Валерия Бордюгова, мне его дом и его радушный приём показались раем земным. Он напарил меня в бане, накормил вкусным обедом и ужином и уложил в чистую и уютную постель. Я провёл у него весь день, но на следующий день, несмотря на его сердечное гостеприимство, поехал дальше. Шли седьмые сутки моего путешествия, а до цели оставалась ещё почти тысяча километров. На обратном пути я пытался разыскать Валерия, заехал домой, потом на Курскую ТЭЦ, где он уже начал работать, но нигде не нашёл и уехал. Но судьба ещё даст нам шанс встретиться и продолжить нашу студенческую дружбу.

Из Курска я за день доехал до Харькова. Город большой. Прохожие подсказали, что на железнодорожном вокзале есть специальная зала для транзитных пассажиров, где можно переночевать в приличных условиях в постели с чистым бельём. Более того, оказалось, что при вокзале имеется охраняемый хоздвор, где можно оставить мотоцикл. Ужин и завтрак прошли в пристанционном буфете. На следующий день путь мой лежал на Запорожье. К вечеру я достиг окрестностей города, но так как город был расположен в стороне от магистралього шоссе, я не стал заезжать в него, а решил переночевать снова в придорожной хате ближайшего села. Двое стариков-пенсионеров, приютивших меня на ночлег, сидели и плакали, потому что наутро они должны были отвести свою единственную корову-кормилицу на бойню. Тогда впервые я столкнулся с бессмысленной жестокостью нашей догматической власти. Хрущёв запретил колхозникам иметь свою дворовую скотину, видимо, для того, чтобы лучше работали на колхоз. Ну а пенсий у колхозников в те времена, можно сказать, практически не было.

Следующую ночь я провел в посёлке Зелёный Гай. Удивительное дело, там уже в те времена существовала придорожная гостиница, и мне там нашлось свободное место и ужин. От Зелёного Гая до Крыма, как говорится, рукой подать. Но меня ждало ещё одно испытание. На Перекопе после Чонгарского моста я попал в песчаную бурю. Злая холодная позёмка несла по степи мельчайший песок, который лез в глаза, рот, уши, и не было от него спасения. Руки и ноги мёрзли нещадно, так что я останавливал мотоцикл каждые полчаса и бегал вокруг него, пытаясь согреться. Укрыться от бури было негде, кругом одна голая степь. Двигатель тоже не выдержал и застучал от проникшего в него песка.

Когда я, еле живой и совершенно окоченевший, добрался до Симферополя, то в гостинице, конечно, свободных мест не было. Опять помогли добрые люди. В гостинице жили испытатели автомобиля «Москвич». Они занимали большую общую залу, в которой нашлось место и мне. Они напоили меня водкой, накормили и уложили спать. Наутро я был вполне здоров. Впереди меня ждала солнечная Ялта. В Ялте я на мотоцикле въехал прямо на центральную улицу и остановился. Надо было искать жильё. Денег у меня было немного, и гостиница на курорте мне была не по карману. Значит, надо искать частный сектор. Навстречу мне шёл, на мой взгляд, глубокий старик. Наверняка местный житель. Когда я спросил, где я могу найти объявления о сдаче комнат, он тут же предложил своё жильё.

Жил дед один, в отдельной хате в центре города. Для мотоцикла было место в сарае. Было только одно неудобство: хоть и большая, но одна комната в хате. Но цена, названная дедом, была настолько приемлемой, что я решил больше ничего не искать. И я не прогадал. Дед спал тихо в своём углу, жить мне не мешал, а питался я целиком в городе. Двигатель мотоцикла пришлось перебирать, и это сделали старинные друзья и соседи деда. Эти старики пережили немецкую оккупацию Крыма, знали хорошо немецкие мотоциклы, и у одного из них был такой же мотоцикл, как у меня. Нашлись и запчасти. Они заменили детали, пострадавшие от песчаной бури: поршневые кольца, поршневой палец и втулку к нему. Деды даже денег не взяли за ремонт, договорились, что я куплю в Москве и вышлю им необходимые запчасти в качестве компенсации.

Что я делал в Ялте? Да в общем-то ничего. Была ранняя весна, всё только начинало распускаться. Я гулял по набережной, грелся и наслаждался солнцем. Сходил в поход в Массандру. На другой день по старой царской дороге (конной, не автомобильной) дошёл из Ялты до Нижней Ореанды. Помню, я сильно проголодался, а кругом не было никаких продовольственных точек, даже магазина. Но когда я спустился к самому морю, к маленькому причалу, оказалось, там на причале стоит киоск, и, о чудо, в нём продают полукопчёную колбасу, варёные яйца, вкуснейший хлеб и пиво. Я устроил себе маленький пир. Вообще цель моего похода была Ласточкино гнездо, но оказалось, что до него ещё далеко, пришлось повернуть назад. Когда починили мотоцикл, я поехал его обкатывать по так называемой нижней дороге в сторону Севастополя. Я почти доехал до города, но уперся в Сапун-гору, мемориал нашего подвига при освобождении Севастополя от немцев. Увлёкся, ползая по горе и удивляясь, как её можно было взять атакой в лоб, когда гора такая крутая, а все наши позиции внизу и видны, как на ладони. Когда спохватился, время склонялось к вечеру, и продолжать путешествие в сторону города не имело смысла. Я не был уверен, что найду в городе ночлег, и вернулся в Ялту. Обратный путь в Москву был намного легче и занял пять суток.

Несмотря на то, что впоследствии я несколько раз отдыхал в Крыму, посетить Севастополь я так и не собрался, и полагал, что никогда не увижу город нашей военно-морской славы. Но вот в 2021 году, отдыхая с женой в Анапе, я уговорил её съездить по новой трассе «Таврида», по новому мосту в Крым и в Севастополь. Моя давняя мечта наконец осуществилась.

Заканчивая этот небольшой экскурс в путешествие на мотоцикле и глядя на это путешествие по прошествии более шестидесяти лет, не могу не согласиться с возможным мнением читателя, что путешествие было очень опасным и с этой точки зрения совершенно неоправданным. Но тем не менее в дальнейшем я никогда не пожалел о своём путешествии, так много оно мне дало в плане познания собственного характера, познания наших простых и добрых людей, которые помогали мне чем могли и предоставляли мне и ночлег, и ужин, рассказывая мне свои нехитрые истории. Поверьте, это многого стоит в плане познания жизни и в плане познания, что же такое Россия, моя любимая Родина. А про себя я понял, что не испугаюсь трудностей по жизни, выдержу любые испытания, не сдамся, добьюсь своих целей. Я входил во взрослую трудовую жизнь.

Легендарный мотоцикл BMW R-35, ремонт

Автор приносит присягу, аэродром Гдов

Измученный наукой студент

Студент МЭИ

На целине, 1957. Автор крайний справа