Читать книгу Сага о старом грузовике. Часть 1 - - Страница 3

Ко всему прочему Пашка писал стихи. Как бы сие дико ни выглядело со стороны, но это факт. Казалось бы, столь отмороженный субъект и такое утончённое занятие – вещи абсолютно несовместимые. Да если бы кто из его «коллег», в смысле подельников и собутыльников, об этом узнал, то – боже упаси! – в лучшем случае его бы просто высмеяли, засмеяли бы так, что хоть увольняйся. Поэтому Пашка никому и никогда ничего не рассказывал. Сейчас об этом знала только его мама.

Как только Маша осторожно извлекла тетрадь, Пашка тут же протянул руку и попытался отобрать её:

– Положь, где росло!

– Это что, любовные мемуары? – она игриво взмахнула руками и отодвинулась к самой двери, чтобы он до неё не дотянулся. Пашка попытался снова, но в этот момент сзади раздалось обиженное тявканье клаксона.

– Чёрт! Так и вмазаться недолго, – он выровнял руль. – Короче, там ничего интересного нет.

– А это мы сейчас посмотрим! – и она наугад открыла первую попавшуюся страницу. – Всю жизнь копаясь в куче барахла, в ней отыскать бриллиант вполне возможно… Боже, это же стихи!

Пашка, прикусив губу, снова уставился на дорогу, а Маша начала уже вдумчиво читать. Когда-то, очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тринадцатилетний Павлик вдруг обнаружил у себя в голове несколько зарифмованных строчек. Это было настолько неожиданным и удивительным открытием, что оно поглотило его практически целиком. По первости он записывал сочинённое на отдельных листах и приносил своей бабушке. Поскольку мама преподавала литературу, то ей он не то что ничего не показывал, даже боялся говорить об этом. Летом, когда они жили с бабушкой на даче у тёти Гали, у маминой сестры, он забирался на чердак в сарае и просиживал там целыми днями, выводя корявым детским почерком неровные строчки, а вечером он шёл к друзьям. Однажды ночью, сидя возле костра, он-таки решился прочитать им одно из своих стихотворений. Он жутко боялся, что они начнут над ним смеяться и говорить по этому поводу всякие гадости. Больше всего он опасался Женькиных язвительных шуточек – эта зараза могла всего парой фраз кого угодно вогнать в краску. Её даже взрослые побаивались.

В ночной тишине было слышно только потрескивание дров в костре и нестройный хор цикад.

– Да уж, Емеля… Удивил так удивил! – глубокомысленно изрёк Еремеич, заново раскуривая беломорину.

– Неплохо, – констатировал Серёга Ко́ржин, по прозвищу Коржик, самый серьёзный и молчаливый из их банды. Он, не шевелясь, смотрел на огонь и как всегда думал о чём-то своём.

– Тебе обязательно нужно отнести это в какую-нибудь редакцию, – Пломба снял очки и начал зачем-то их протирать. Он был самым старшим среди них и самым умным. Пашка с Еремеичем долго не могли понять, как он вообще затесался в их кампанию.

– Я вот что ребята, думаю. Пройдёт немного времени, и мы услышим примерно такое, – Фенёк, так все называли Женьку – Женёк-Фенёк, маленькая лисичка – взяла в правую руку в качестве микрофона дровину, заготовленную для костра, а левой обняла Пашку за плечи. – А теперь, уважаемые дамы и господа, перед вами выступит всемирно известный поэт – Павел Романович Емельянов!

И только Булочка смотрела на него молча и с обожанием. В отсвете пламени её глаза блестели так, что Пашке становилось не по себе.

Где они сейчас все?…

Больше, до самых ворот автобазы, Маша не проронила ни слова. Она перелистывала страницы и, молча шевеля губами, вчитывалась в каждую строчку. Пашка, искоса наблюдая за ней, то улыбался, то бледнел, подмечая, что именно она читает. Остановившись возле ворот, Пашка посигналил, как всегда своим фирменным – два длинных, один короткий – чтоб сразу было понятно, что это он прибыл. Пока старая, изрядно помятая и покоцанная воротина отъезжала в сторону, Маша захлопнула тетрадь и судорожно пыталась засунуть её обратно в бардачок. Это было так смешно!

Первым, как ни странно, подошёл поздороваться старик Пахомов:

– Здорово, Павел Романович! – от неожиданности Пашка чуть не потерял дар речи.

– Ну здорово, Пётр Матвеич, – и они обменялись крепким рукопожатием.

– Откель красавца-то такого приволок? Здравствуйте, Марья Андревна, – увидев Машу, вылезающую из кабины, механик подобострастно засеменил ей навстречу, протягивая руку. – Разрешите, я вам помогу…

Поведение дежурного механика как минимум вызывало вопрос, но разбираться в этом не было времени, потому что все, кто находился в гараже, в течении пяти минут оказались возле машин. Даже не сам аппарат вызывал такой интерес, сколько его хозяйка. Понятное дело, что коллектив автопредприятия, как правило, сугубо мужской – скажем так, на девяносто восемь процентов – и появление женщины – это всегда событие. Есть, правда, один нюанс – очень многое зависит от руководителя. Когда подошёл Алексей Иванович, народ частью притих, а частью и вовсе разбежался по рабочим местам.

– Привет, Паш, – поздоровавшись, он обернулся и увидел Машу. – Здравствуйте, Мария Андреевна, – естественно, что перед своими сотрудниками он вынужден был быть строго официальным. – Вот он, значит, тот редкий экземпляр? И как долго он у нас пробудет? – строго спросил он. Но Пашка стоял рядом и прекрасно видел, что глаза его смеялись. Маша тоже всё прекрасно поняла и ответила ему в таком же стиле:

– Ну, я не знаю, Алексей Иванович! Вообще-то прежний хозяин клялся и божился, что после небольшого ремонта он уедет своим ходом.

– Хорошо… Я попрошу своих ребят, чтобы они посмотрели, – и начальник многозначительно посмотрел на Пашку, а затем, улучив момент, подмигнул, мол, «ты всё понял».

С Машей поговорить у него так толком и не получилось – сначала вокруг была куча народу, а потом она и вовсе куда-то пропала – видимо, пошла в кабинет к начальнику гаража. Пашка, конечно, расстроился – очень уж хотелось у неё кое о чём спросить, но деваться-то было некуда. Пока расцепили машины, пока убирали фургон с центрального прохода и закатывали его в малый бокс – не в центральный ангар на линию ТО, как предполагал Пашка, а на его любимое место, так называемый электроцех – она и исчезла. Когда старый грузовик «медбрат» окончательно утвердился в электроцеху на смотровой яме, Пашка пулей вылетел из мастерской и, посмотрев направо-налево, кинулся к воротам. В переулке он увидел хвост такси, уже выруливающий на шоссе. Сердце его болезненно сжалось, захотелось крикнуть ей вослед что-нибудь матерное, но он сдержался и, выудив сигарету, поплёлся обратно на проходную.

– Дык она сказала, шо скоро приедет. Чё ты выскочил как бешеный? – раздавшийся позади голос дежурного механика привёл его в чувство.

– А ты бы не ворчал, старый, а… – по привычке Пашка огрызнулся, но вовремя спохватился и закончил вполне миролюбиво. – Ладно, Матвеич, не рычи. Всё равно она мне не пара… – и пошёл на территорию.

– Вот уж точно контуженный, – пробормотал ему вслед старик, но Пашка расслышал, не став, однако, задираться, и ответил самому себе:

– Это точно…

Вдвоём с Фёдором они начали разбираться с двигателем. Недавно пришедший к ним слесарем парнишка пока ещё был на работу адекватен – много не пил и старался всё делать аккуратно. Ну как парнишка – двадцать четыре. Уже не пацан, но по сравнению с другими…

– Павел Романович, вот здесь надо бы новый болтик вкрутить, а то старый совсем проржавел. Я его еле выкрутил.

– Чего-о-о-о? – Пашка опять чуть не врезался головой.

– Я говорю, болтик надо…

– Слушай, ты! Ещё раз по имени-отчеству меня назовёшь, то я тебе по репе настучу, понял?

– Так, ведь… – парнишка слегка опешил от непонятной Пашкиной ярости.

– Ты понял, спрашиваю?

– Ну, да… – Фёдору ничего не оставалось, как согласиться.

– Вот и чудненько. Ладно, не обижайся! Контуженный я сегодня. Слегка.

Когда с поддона отвернули сливную гайку, то оттуда полилась серовато-бурая субстанция с отвратительным мерзким запахом.

– Что это?! – Федька едва успел увернуться от струи в палец толщиной.

– Скорее всего, это – вода, – Пашка обмакнул указательный палец и поднёс ближе к носу. – Ну, да. Теперь понятно, почему они его бросили – прокладка головки блока у них накрылась.

– Откуда вы знаете?

– Да не первый год замужем, – это была его любимая присказка. Скорее уж как издевательство над самим собой.

– Паша! Ты путёвку-то закрывать будешь? – от этого противного скрипучего голоса вздрагивали все. В распахнутые ворота бокса заглянула Анюта-бухгалтерша, она же по совместительству табельщица. – А то я сейчас начальнику доложу! У тебя уже третьи сутки ничего не закрыто. Мне что, опять тебе командировку выписывать? Скажи спасибо, что в прошлый раз…

– Ладно-ладно, Анна Сергеевна, не рычи только! Возьми у меня в бардачке.

– Я что, у тебя буду в машине копаться? – она стояла, уперев руку в бедро, в позе рассерженной справедливости.

«А она ничего, особенно в лёгком открытом платье», – подумал про себя Пашка.

– Давай сюда свою путёвку, пока я ещё домой не ушла.

– Ты видишь, я работаю? Посмотри, какие у меня руки, – с ней у Пашки отношения не складывались вообще никак. В свои сорок с небольшим она, хоть и выглядела великолепно, но обладала совершенно несносным характером. «Зараза редкостная, – иногда в сердцах обзывал он её. – Въедливая и взбалмошная».

– В дерьме у тебя руки. Вечно ты в нём копаешься…

– Тогда подожди, – вот уж с ней ругаться у него не было никакого желания. Лучше перетерпеть.

Вытирая по пути руки грязной ветошью, он пошёл к своему грузовику. Запрыгнув в кабину, Пашка открыл бардачок и достал пластиковый пакет. Не глядя, протянул его табельщице:

– Доставай, а то опять мои отпечатки пальцев будешь разглядывать, – ему даже Портос уже делал замечание, что, мол, работа работой, а документация должна быть чистой.

– «Как освободишься – позвони. Обязательно», – прочитала Анюта текст на бумажке, вложенной поверх путевого листа. – Это кто ж тебе послания-то такие любовные оставляет?

– Какие ещё послания? – не сразу сообразил Пашка.

– Тут вот ещё и телефон даже указан…

Видимо что-то сообразив, она до конца вредничать не стала и, вытащив нужную бумажку, только сварливо бросила:

– Спидометр где?

– А вот, я сейчас гляну – четыреста сорок пять, сто девяносто три.

– Всё, – сказала Анна, записывая цифры в графу пробега. – Ещё раз путёвку вовремя не сдашь – получишь по шее. Понял?

Кстати, километраж на Пашкином динозавре был истинным. Во всяком случае, за десять с лишним лет, почти за одиннадцать, он не приписал ни одного лишнего километра. Может до него кто и подкручивал циферки, но он точно никогда такими вещами не занимался. И если тогда, когда ему торжественно всучили этот аппарат, на регистрирующем приборе значилось около ста тысяч километров, то последующие триста тысяч километров им были честно проезжены.

Она пошла в сторону конторы, покачивая бёдрами, а Пашка тупо смотрел на клочок бумаги, на котором было всего четыре слова и десять цифр.

– Спасибо, Анюта.

В ответ ему последовало только грациозное молчание. Наконец до него дошло, что записку написала Маша. «Интересно, когда она успела», тоскливо подумал Пашка. «Наверное, когда сумочку свою забирала», сам же себе ответил он, засовывая обратно документы. Но что-то было не так – вытащив всё обратно, Пашка дважды перерыл содержимое бардачка. Вот документы, вот лейкопластырь, складной стакан, карта-схема Москвы и области – не было только тетрадки со стихами. «Ах ты ж проныра такая! Ну, ладно. Вечером я тебе позвоню». Попутно пришла другая, совершенно ошеломляющая мысль – никто и никогда в жизни не писал ему записок. Точно – ни разу!

… С Женькой они договаривались о свиданиях совершенно оригинальным способом: подходя к её дому, он громко свистел. Через какое-то время появлялась либо она сама, либо её мама или бабушка. Если приходила Фенёк, то они, взявшись за руки, шли куда-нибудь гулять, а если нет, то Пашка обиженно брёл к себе на участок и забирался на свой любимый чердак, чтобы вывести ещё несколько обиженных строчек.

К вечеру привезли прокладку головки блока цилиндров. Двигатель «ГАЗ-51» ничем не отличается от 52-го, и это облегчало задачу, поскольку на них запчасти найти ещё можно было. Не снимая двигателя с креплений, они с Фёдором разобрали его почти наполовину, чтобы как можно точнее оценить работоспособность силового агрегата в целом. Самое удивительное, что всё находилось в неплохом состоянии – ну, не считая только пробитой прокладки. Она оказалась даже не пробитой, а буквально сожранной – и не столько тяжёлыми условиями эксплуатации, сколько банально временем. Кстати, как выяснилось при более детальном осмотре, этот фургон был не настоящим «ГАЗоном», а спецавтомобилем выпущенным на Павлово-Посадском автобусном заводе в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Вот так – сорок с лишним лет эксплуатации, и он всё ещё на ходу.

Когда ближе к концу рабочего дня к ним в мастерскую зашёл Портос, они уже заканчивали демонтаж.

– Как дела, ребята? – присев на корточки, начальник гаража заглянул под машину.

– Всё в порядке, Алексей Иваныч. Жить будет, мы его заставим, – жизнерадостно сообщил чумазый Фёдор, сосредоточенно пытаясь вставить на место шестерёнки масляного насоса.

– На фига вы насос-то трогали? Я же просил только прокладку заменить.

– Так, ведь, всё посмотреть надо было. А вдруг он не работает? – недоумённо вскинулся парень.

– Ладно, хрен с ним. А ты зайди ко мне, – сказал начальник молчавшему всё это время Пашке.

– Хорошо, счас зайду.

– Что это он такой серьёзный? – поинтересовался Фёдор, когда начальник вышел.

– Да хер его знает, – ни настроения, ни желания с кем-либо общаться у Пашки не было никакого.

Кабинет у Алексея Ивановича был маленький и неуютный. Просто более или менее чистая комната, ко всему прочему заваленная самыми разными вещами – начиная от бухгалтерского архива и заканчивая бампером от иномарки; благо что хоть запчасти сюда складывали новые, и на полу не было грязных масляных подтёков и пятен.

– Садись, – указал ему Портос на облезлый и продавленный стул.

– Сесть я всегда успею, – Пашка цену себе всё-таки знал и совершенно чётко определял, когда можно с начальством хохмить или слегка грубить, а когда этого делать не стоило. В данном случае сие, как ему казалось, было позволительно.

– Ну, тогда присаживайся, – начальник шутку не оценил, потому что был чем-то обеспокоен. – Ты спал с ней? – напрямую спросил Алексей Иванович.

– Ах, вот оно в чём дело, – понятливо протянул Пашка, присаживаясь на колченогий стул. – Нет, не спал. Вернее, в том смысле о чём вы подумали. Хотите я расскажу вам одну трагически-поучительную историю?

– Расскажи. Может быть я немного поплачу.

Именно за это его и уважали – за здоровый житейский цинизм, но при этом доброту и справедливость. Не было бы у него таких качеств – не стал бы Портос хорошим руководителем.

Когда Пашкин рассказ подходил к концу, начальник гаража достал сигарету. Пашка тоже вытащил из пачки свою фирменную:

– Разрешите, – вместо ответа Алексей Иванович подвинул пепельницу на край стола. – Кстати, получается, что именно за убийство медсестры государство сделало меня чуть ли не героем… Аж целый орден Боевого Красного Знамени вручили.

– Значит…

– Ничего это не значит, Алексей Иванович. С Марией Андреевной я переспать был бы совсем не против, но, к сожалению, не могу. Вы Галлият помните? Ну, уборщицу Галю, казашку?

– Это которую Урядник тогда пытался…?

– Да-да, именно она. Так вот, она после этого полгода мне прохода не давала, даже приставала ко мне на предмет поцелуев. И симпатичная, вроде, и работящая. Она мне даже нравилась, а вот объяснить ей толком я так ничего и не смог. Она, по-моему, и уволилась-то как раз из-за меня.

Сигарета у начальника давно уже погасла. Он стряхнул остатки пепла в пепельницу и достал новую, но прикуривать не стал.

– Да уж, Павел Романович… Удивил ты меня… Сильно удивил. Как ты дальше-то жить будешь?

– А как вы думаете, чем я в данный момент занимаюсь? – Пашка уже пожалел, что рассказал всё это Портосу. Грубить ему, конечно, он не собирался, но и не отец родной, в конце-то концов. Вспомнив про отца, он погрустнел ещё больше.

Родители его развелись, когда Павлику было всего шесть, и помнил он своего папу настолько смутно, что будто и вовсе его не было.

– А сейчас-то ты с кем живёшь? – участливо спросил Алексей Иванович.

– Да вам-то какое дело? – Пашкино раздражение уже готово было перейти в злобу, но он сдержался. – С матерью. Старенькая она уже у меня, куда ж мне её бросать-то?

Осторожный стук в дверь прервал их разговор.

– Да, войдите! – громко отозвался хозяин кабинета.

– Алексей Иваныч, там, это самое… – Фёдор мялся на пороге, не решаясь, видимо, ни войти, ни прервать беседу, но, справившись со смущением, всё-таки довёл свою мысль до конца. – Можно я сегодня пораньше уйду? Меня там девушка ждёт, а мне ещё отмываться надо…

– Иди конечно! Только приберись там в боксе немного, – Пашка смотрел с откровенной улыбкой на это чудо. Неужели до армии он сам был таким же?

– Да я уже. Кстати, там какая-то женщина Пал Романыча разыскивает, это самое, механик мне сказал.

Пашка и начальник гаража оба аж чуть не вскочили.

– С этого и начинать было нужно, Фёдор!

Когда слесарь вышел, Портос внимательно посмотрел на Пашку:

– Ты ей об этом рассказывал?

Тот молча кивнул.

– Тогда это кое-что объясняет, но час от ча́су не легче… Пошли! Да, кстати, иди пока переоденься, а то похож на… Бог знает на кого!

Но переодеться и привести себя в порядок он не успел – выйдя из кабинета начальника, он нос к носу столкнулся с Машей.

– Ты ещё не переоделся? Давай быстрее, а то там такси ждёт.

…Перед самой поездкой заболел Лёньчик. Ну надо же было такому случиться в самый неподходящий момент! Прихватил аппендицит. Почему эту дрянь не удаляют сразу же после рождения? Абсолютно бесполезный отросток, так ещё и у семидесяти процентов мужчин вызывает проблемы и осложнения. С Леонидом они дружили почти с детства, с первого класса, если точнее, но не суть. На самом деле с того самого времени он был в неё по уши влюблён. Об этом-то Маша знала точно – сначала догадывалась, а потом, как-то после одной из вечеринок, после изрядного подпития, он сам ей про это сказал. А вот она его – нет, не любила. После того как они провели вместе ночь перед самым уходом Леонида в армию, Маша решила для себя твёрдо и однозначно, что он ей не пара. В постели Лёня оказался куда как менее пафосным и героическим, нежели на словах – всё произошло настолько буднично и уныло, что девушка, вернее теперь уже женщина, почувствовала даже некую толику отвращения как к этому человеку, так и к сексу вообще. Если бы не девяностые, то они так и расстались бы на всю жизнь.

Когда грянула перестройка-перестрелка, многое изменившая в жизненном укладе простых людей, – кого-то отправившая в мир иной, а кого-то вознеся из грязи в князи – двадцатилетняя женщина решительно кинулась навстречу новым приключениям и новой жизни.

Андрей Проклов, профессиональный шофёр с многолетним стажем, оказался не у дел, и вместе со своим другом Алексеем Смирнитским прозябал в небольшом захолустном городке, если не в нищете, то в совершенно тоскливой безнадёжности, когда крупный бизнесмен, а-ля крутой бандит из Москвы, нанял друзей для перевозки и сопровождения особо ценного груза. Всё бы ничего, но во время пути, уже практически рядом с конечным пунктом, на небольшой караван, состоявший всего из четырёх авто, налетела другая банда не менее крутых «рыцарей удачи». Первая машина после выстрела из РПГ – ручного противотанкового гранатомёта – превратилась в лохмотья и, по задумке нападавших, должна была остановить весь кортеж, но Проклов-старший не растерялся и, только сильнее вцепившись в руль, рванул сквозь облако дыма, пламени и осколков вперёд, даже не притормозив под шквальным огнём автоматов. Когда они наконец, оторвавшись от погони, остановились в небольшом лесочке возле озера, выяснилось, что бизнесмен смертельно ранен. Также ранен был и Алексей. Но двести тысяч долларов и четыре килограмма алмазов остались целы и невредимы.

Друзья не совершили никакого уголовно наказуемого преступления – они просто дождались, когда их наниматель отдаст богу душу и, забрав ценный груз, отправились пешком восвояси. Оценивать их поступок с моральной точки зрения в то время не имело никакого смысла – им всего лишь дико повезло.

Утопив в озере машину вместе с незадачливым бизнесменом, друзья разделили доставшееся им наследство пополам и зажили вполне себе обеспеченной жизнью. Андрей, раздав долги, открыл несколько торговых точек в родном городе и стал едва ли не самым уважаемым человеком (ну, после мэра, конечно), а его друг уехал вместе с семьёй в Москву.

Первую свою машину Мария Андреевна продала, когда ей исполнилось двадцать, купив старенькую «Победу» ГАЗ-20М у своего соседа и отремонтировав её на отцовском автосервисе. С тех пор это занятие стало приносить не только неплохой доход, но и оказалось в итоге почти смыслом жизни – очень уж полюбила Маша старые авто. К девяносто седьмому году у неё уже образовалась великолепная коллекция ретро автомобилей и небольшой заводик по ремонту и реставрации оных.

Лёньчик, вернувшись из армии и поболтавшись по городу в поисках работы, подался в бандюки. Промышляли в основном рэкетом на федеральной трассе, да крышеванием мелких ларьков и магазинчиков. Однажды он, командуя пятёркой отмороженных подонков, остановил на дороге фургон, ехавший из Тулы. В кабине рядом с водителем сидела она – Маша. Чем бы закончилась их встреча – одному Богу известно, но на беду – или на счастье – почему-то именно в этот день сотрудники ФСБ проводили спецоперацию. В ловушку, поставленную оперативниками, угодила вся группа отморозков, кроме самого Леонида, поскольку Маша сказала, что это её знакомый. Зачем она спасла его – она так и не смогла толком объяснить как самой себе, так и отцу. Чувств никаких у неё к Леониду не было и в помине, но… Может, по старой дружбе, а может, нужен был человек, преданный ей душой и телом – вернее, не преданный, а повязанный долгом.

Сначала разыскивая, а потом покупая старые авто, Маша теперь всегда брала с собой Лёню как в качестве водителя, так и в качестве охранника.

Но в этот раз всё сложилось более чем неудачно – и экземпляр редкий, который в любой момент могли другие перехватить, и Леонид заболел. Если бы отец не попросил её навестить своего старого друга…

– Пошли-пошли, – тащила она упирающегося Павла за рукав. – Ну, давай, Пашенька! Я уже…

– Слушай, ты, – Пашка разозлился настолько, что чуть не потерял над собой контроль. – Ты машину ещё не посмотрела. Такси, наверное, лучше отпустить.

Маша внимательно посмотрела на Павла и отвернулась, чтобы скрыть выступившую на глазах предательскую влагу.

– Хорошо, Пашенька. Такси я сейчас отпущу.

Пока они лазили в смотровую яму, дважды в мастерскую заглядывал Матвеич. Пашка дал ей халат, который без спросу позаимствовал у электрика. Автоэлектрик – это не слесарь, у него-то работа почище будет, тем более что сам он уже ушёл домой.

– Вот, смотри. Масляный насос почти в идеальном состоянии. Судя по нагару на поршня́х, их либо уже меняли, либо чистили – и в том, и в другом случае это переборка двигателя. И похоже, что ремонтировали его не так давно, – здесь Пашка был в своей стихии.

– Ты, я смотрю, большой спец в этом деле, – её глаза в полутёмной мастерской как-то странно блестели. В них отражался и свет переноски, и что-то ещё, такое непонятное и завораживающее…

Смотровая яма шириной всего метр, и находиться в ней вдвоём в принципе тесновато. Работать – это ещё куда ни шло, а вот целоваться – в самый раз, даже несмотря на неприглядный антураж.

… Трусевич-старший жутко гордился своим сараем. Ни у кого в округе́ такого не было. Дощатое строение невообразимых размеров с различными пристройками выполняло массу самых разнообразных функций: в передней части находился некий гибрид бани и ванной комнаты – большая комната с печкой и душевой кабиной, где можно было вполне комфортно помыться, что в дачных условиях было весьма ценно; дальше, в середине, был непосредственно сам сарай – склад всевозможной садовой утвари и инструмента вперемешку со старой мебелью; а в дальнем торце, уже фактически возле забора, притулился дровяник – навес с двух или трёхлетним запасом дров. Они с Женькой между поленницами оборудовали себе небольшой уютный уголок, притащив туда пару телогреек, старое пальто и прожжённое в нескольких местах старое одеяло. Первая ночь любви прошла у них именно там. Жутко замёрзнув под утро, Женька категорически заявила, что на ночь она тут больше не останется ни под каким предлогом.

– Романыч, ты тута? – голос дежурного механика подействовал словно ушат холодной воды.

– Как же я его ненавижу, – прошептал Пашка, оторвавшись от губ Маши. – Вечно он появляется там, где его не ждут.

– Чего тебе, старый? – крикнул он уже во весь голос.

– Ты Марью Андревну не видал где? А то её Портос уже обыскался.

– Да здесь я, Пётр Матвеич, здесь! Куда мне пропадать-то? Мы с Павлом Романовичем машину осматриваем, что за сегодня успели сделать, – неожиданно отозвалась Маша, перед этим едва не подавившись от смеха. – Я сейчас подойду.

– Дык вот вы куды спрятались! А мы-то думаем – гдей-то наша Марья Андревна запропастилась? – и старик шустро засеменил прочь, исчезнув из проёма ворот.

…На следующую ночь Фенёк принесла ключи от душевого сарая. Старинный накладной замок, наверное, ещё довоенный, никак не хотел открываться. Пашка с ним провозился без малого минут десять. Когда же он всё-таки поддался, то тяжеленная железная дверь дико заскрипела на немазаных о́троду петлях. Пашка с Женькой со страху чуть не рванули оттуда во все лопатки. Внутри было темно и опять-таки же холодно. Печку топили в этом помещении только по выходным. Полночи они пытались согреться и всё остальное время издевались сами над собой, прислушиваясь к каждому шороху за стеной.

Выбравшись из-под машины, Маша ещё раз зачем-то заглянула внутрь фургона. Прежде чем забрать его из Михнево, они всё проверили. Григорий Иванович заранее выгреб оттуда все свои пожитки – в деревнях или на дачах, как правило, в каждом укромном месте со временем скапливается масса совершенно бесполезных вещей, с которыми тем не менее жалко расстаться. Прежний хозяин, забрав свои вещи, великодушно подарил им вместе с машиной новенький замочек, и даже с ключами. По бокам кузова, а также на верхней фаре-искателе горделиво красовался красный крест внутри белого круга – международный символ, при виде которого сразу становилась ясной принадлежность подобной техники. Единственно только что цвет хаки говорил, что на нём ездили военные медики. Краска местами вздулась и выпирала то тут, то там безобразными нарывами, готовыми вот-вот прорваться, а местами уже и слезла, оголив блестящий белый металл – хорошо, что «медбрат» был склёпан из алюминиевых листов. Если бы кузов был деревянным, то восстановить его было бы гораздо сложнее.

Маша сняла халат и вернула его Пашке:

– Иди переоденься. Я пока схожу к дяде Лёше, к Алексею Ивановичу. Что ты на меня так смотришь? Он друг моего отца. Они дружат с детства, и для меня он всю жизнь был дядей Лёшей. Понял? – почему-то раздражённо бросила она.

– Я, кстати, ещё ничего не сказал, – заметил Пашка и, грустно вздохнув, добавил. – Ну, я пошёл тогда.

– Иди. И постарайся не задерживаться. У нас мало времени.

– Что значит «мало времени»?

– А то и значит. Иди уже!

На втором этаже, под самой крышей, у них была раздевалка. В душном и тесном помещении в четыре ряда стояли около сотни старых облезлых металлических шкафчиков, в промежутках между рядами стояли такие же потрёпанные жизнью скамейки, и только возле единственного окна стоял широкий и массивный стол, сваренный из обрезков труб и четырехмиллиметрового листа железа. Здесь обитали в основном слесаря, такелажники и водители грузовиков, поскольку персональщики ездили в цивильных костюмах с галстуками и свои шикарные авто ставили в отдельные боксы.

… Когда-то очень-очень давно, ещё в той прошлой жизни, они с Еремеичем мечтали о чём-то подобном. Копаясь в грязном моторном отсеке старенькой «трёшки», они представляли себя важными джентльменами в цилиндрах и фраках.

– Прикинь, вылезаю я такой весь из себя из-за баранки «Роллс-Ройса»… Пальцы в перстнях, в зубах сигара… – мечтательно цедил сквозь зубы Витька, вытаскивая грязными пальцами изо рта скомканную гармошкой вонючую беломорину. – Нет, не так. Подруливает к подъезду шикарного особняка лимузин, подбегает швейцар в белых перчатках и, согнувшись, открывает заднюю дверцу. Оттуда вылезаю я весь такой из себя, – и, выпятив вперёд уже и тогда свой солидный живот, он враскоряку делает несколько шагов, имитируя, видимо, солидного господина. Ржали все, чуть не до слёз, особенно Маринка Яснова, у той вообще тушь с ресниц потекла.

Проведя пару раз обувной щёткой по своим замызганным штиблетам, которые были куплены им сразу после прихода на гражданку, Пашка критически осмотрел себя в зеркало. Потом со злостью швырнул щётку обратно и ногой пнул дверцу шкафа – та от вопиющей обиды и несправедливости громко сказала «Не хочу!» и распахнулась обратно. Пашка пнул её ещё раз, и она опять не закрылась, после чего он грустно рассмеялся, аккуратно прикрыл створку ладонью и пошёл вниз.

Маша, уже в другом наряде, выглядела рядом с ним как… «Как Красавица и Чудовище» – почему-то пришло Пашке в голову сравнение. Теперь на ней была белая футболка в обтяжку – ну, может, не футболка (как называется такой тип женского гардероба Пашка просто не знал) – по краям рукавов и глубокого декольте обшитая кружевами. При её фигуре смотрелось обалденно. Кстати, ему никогда не нравились женщины с пышными формами. Хоть и твердил ему постоянно Еремеич, что хорошего человека должно быть много, ему всё равно рядом с ними было некомфортно. Так Витька и сам был далеко не худой. Разве что Маринку он терпел рядом с собой, и то постоянно называя её толстой. Если бы они не были друзьями с детства…

Выйдя за проходную автобазы, Маша взяла его за руку, отчего Пашка весь внутренне подобрался и превратился в сдавленную пружину. Пройдя метров сто по переулку в сторону шоссе, Пашка вдруг резко встрепенулся, отчего Маша от неожиданности выпустила его ладонь:

– Что случилось? Ты что-то забыл?

– Ну, да. Я хотел маме позвонить, а то она переживает. Я трое суток дома уже не был.

Пашка остановился и уже хотел было повернуть обратно, но Маша снова схватила его за рукав:

– Не надо! Возвращаться – очень плохая примета.

– Но мне очень нужно. Мама же там переживает, – Пашка действительно про неё забыл.

– Пошли-пошли! Из гостиницы позвонишь, с моего телефона.

Гостиница «Молодость» находилась где-то в получасе – минутах, может быть, сорока – неспешной ходьбы от Пашкиной работы. Кстати, на машине до того же места было ехать примерно столько же, и когда вчера вечером они туда заезжали, Пашка сам в этом убедился. Уже подходя ко входу, Пашка, всё это время напряжённо размышлявший, всё-таки спросил:

– Куда же ты тогда так торопилась?

– В смысле? – Маша встрепенулась, будто очнувшись от каких-то раздумий, и отпустила Пашкину ладонь.

– Ну, ты говорила, что у нас мало времени.

– Говорила, – словно эхом отозвалась Маша. – Теперь это уже не важно. Теперь, Пашенька, времени у нас с тобой вагон.

– И маленькая тележка, – смеясь, добавил Пашка.

– Чего? Не поняла – какая ещё тележка?

– Это я ещё с детства запомнил. Отец мой так говорил: если чего-то много – то это вагон; ежели очень много – то вагон и маленькая тележка.

– Понятно.

Они стояли возле подъезда и целовались. Пашка никогда не думал, что он сможет вот так, не отрываясь, в течении почти пятнадцати минут. Но отпустить друг друга они не могли. Входящие и выходящие постояльцы гостиницы, а также просто проходящие мимо прохожие смотрели на них кто с улыбкой, кто со смущением, кто-то отворачивался и торопился дальше, а кто-то смотрел во все глаза и никуда не спешил.

Гостиницы Пашка не любил. Мотаясь довольно часто по командировкам, ему приходилось ими пользоваться, но не любил он эти казённые номера – и всё тут! Может потому что не в пентхаусах и не в президентских апартаментах он останавливался – была бы койка на одну-две ночи, да пожрать где. Стандартный двухместный номер, куда привела его Маша, ничем не отличался от того, что видел он за свою послеармейскую карьеру шофёра. Кстати, его как-то один из клиентов, которому он перевозил мебель на дачу, спросил: «Чем отличается шофёр от, собственно говоря, водителя?». На что Пашка, слегка задумавшись, выдал свою версию: «Водитель – это тот, кто умеет только крутить баранку, нажимать на педали и дёргать за рычаги, а шофёр должен уметь, ко всему прочему, всё это ремонтировать, то есть водитель и слесарь в одном флаконе».

– Раздевайся, проходи, – Маша вела себя как-то немного странно, но Пашка, почти сразу догадавшийся, куда она его приведёт, решил для себя, что нужно сначала посмотреть что к чему, а потом уже действовать по обстоятельствам.

– Прямо так сразу? – его довольно злые шуточки бесили окружающих очень сильно. Но Маша, в отличии от других представительниц слабого пола, с которыми он общался, отпарировала не менее круто:

– А почему бы и нет? Собственно говоря, – она, уперев руки в бока, смотрела на него с вызовом и какой-то непонятной страстью, правда при этом слегка покраснев. – Ладно, проходи в комнату. Я скоро вернусь. Можешь пока сходить в душ.

– Спасибо, Мария Андреевна.

– Будешь издеваться – получишь в лоб. Вам всё понятно, Павел Романович?

– Куда уж яснее?…

– То-то же, – и, повернувшись к нему спиной, она исчезла за дверью.

Пашка никогда не был привередливым, а в армии он уж тем более научился не обращать внимания на мелкие бытовые неприятности и отсутствие комфорта. Для некоторых, к примеру, отсутствие душа или ванны было сродни катастрофе, другим же было необходимо изысканное и регулярное питание, ну и далее по списку. Ему все эти, как он их определял, «заскоки с претензиями» были абсолютно по барабану – в рестораны и кафе он ходил очень редко, поскольку не всегда позволяли финансы, а запах немытого тела его самого нисколько не смущал.

Но в данной ситуации – да, помыться было бы неплохо. И проведя на всякий случай экспресс-обзор по «роскошным апартаментам», что в отсутствии хозяйки было бы неприлично, если бы Пашка был чуть-чуть пощепетильнее, он отправился в ванную комнату.

В душе он проторчал довольно долго. На самом деле, сколько бы Пашка не выставлял себя этаким бомжеватым фаталистом, которому всё равно, как он выглядит и что про него подумают другие, водные процедуры он всё-таки любил, предпочитая приводить себя в порядок качественно и с удовольствием. Самое смешное, что принять ванну (то бишь просто поваляться в воде), изрядно сдобренную всякими шампунями и благовониями, расслабившись и балдея от удовольствия, он мечтал всю жизнь. Если бы эта мечта была бы хоть раз реализована, то и не была бы уже мечтой, а так – почему бы и не помечтать? Уже заканчивая обтирать себя полотенцем, он услышал лёгкое шуршание-пошкрябывание:

– Ты скоро?

Вместо ответа Пашка обмотал полотенце наподобие килта и дёрнул защёлку-шпингалет.

– Вот, я тебе купила, – стоя в проёме двери, Маша протянула ему упаковку с фирменным бритвенным станком и баллончик с пеной для бритья.

– Спасибо, – таких аксессуаров Пашка ещё никогда не видел.

Повернувшись к ней вполоборота, он протянул руку, из-за чего полотенце предательски развернулось и бесстыдно – а может быть и кокетливо – съехало на пол.

Пока он брился, Маша стояла в дверях и смотрела. Учитывая габариты помещения, она стояла в полуметре у него за спиной. Пашке даже казалось, что он слышит её дыхание. Всё это было бы дико возбуждающе. Он никогда не подозревал, что достаточно просто стоять и смотреть.

Потом на кухне они пили шампанское. Потом целовались. Пашка шампанское не любил, предпочитая что-нибудь более крепкое, но в этот раз оно достаточно сильно ударило в голову. Когда Маша забралась к нему на колени и обвила руками за шею, то сопротивляться у него не было ни сил, ни желания.

Лёжа под простынёй и закинув руки на затылок, Пашка, не шевелясь, смотрел в одну точку на потолке. На груди у него лежала очаровательная головка Маши, и её длинные волосы рассыпались везде. Она спала, а Пашка даже не мог сомкнуть глаз. Звуки, которые Маша издавала во сне, никак не способствовали крепкому и здоровому сну окружающих. Сколько ни пытался он вспомнить какой-либо из способов борьбы с таким недостатком, ничего конкретного на ум так и не приходило. Несколько раз он пытался её разбудить, но через какое-то время, вновь уснув, она опять начинала храпеть. Несколько раз он переворачивал её на другой бок и на другую сторону кровати – всё было тщетно. В конце концов он просто решил дождаться утра, поскольку всё равно на работу идти было надо. Ещё раз перевернувшись, Маша, не открывая глаз и, видимо, не просыпаясь, устроилась со всеми удобствами, плотно прижавшись к Пашке и затянув новую песню. Немного потише, правда, но всё равно бесконечную. Когда сил всё это слушать уже не осталось совсем, Пашка решил пойти на кухню покурить. Разомкнув Машины объятия, он взял в ладони её лицо и крепко, насколько хватило дыхания, поцеловал. Уже сделав два шага в сторону двери на кухню, он недоумённо остановился – в комнате стояла тишина.