Читать книгу Чужая дочь - - Страница 5

Нина обожала мечтать. Временами она сидела, уставившись куда-то вдаль, и задумчиво перебирала пальцами косу – пшеничную плеть. Потом – бам! – выстреливала, как праздничной хлопушкой, какой-нибудь идеей, осыпая Галку манящим конфетти своих фантазий. Галка зачарованно, приоткрыв рот, выслушивала и неизменно соглашалась. На следующий день она принималась отрабатывать варианты и оттачивать детали. К сожалению, в своих планах Нина, часто оказывалась непостоянна, поэтому усилия Галки, как правило, оказывались бесполезными. Подруг мотало из одной стороны в другую.

Когда Галка пошла в музыкальную школу, Нина решила, что тоже станет скрипачкой. Они будут играть в государственном оркестре на сцене московской филармонии, сидя по правую руку от дирижера, и непременно прославятся. Да-да, только на столичной сцене, на провинциальные и размениваться не стоит! Дело оставалось за малым – раздобыть вторую скрипку. Пока Галка ломала голову, где же её взять, Нина передумала быть скрипачкой, и нашла другой способ добраться до столичной сцены.

– Давай лучше станем балеринами! – огорошила она подругу.

Как раз в это время во Дворце пионеров открылся кружок народного танца, и Нина тут же потащила Галку записываться. Робкие возражения подруги о том, что балет и народные танцы не совсем одно и тоже, были тут же отметены. Девочки дружно погрузилась в мир разудалых трепаков и комаринских. С народными танцами было покончено, после того, как на городском озере поставили новенькую четырехметровую вышку для прыжков в воду.

Нина решила, что балет – это неактуально, куда важнее и полезнее для страны стать спортсменками: «Завоюем олимпийское золото!». В голове у Нины зазвучали спортивные марши и гимны, она стала пристально приглядываться к гипсовым скульптурам девушек с веслами и парней, изогнувшихся для метания диска.

– Дались тебе эти монументы, – недоумевала Галка.

– Выбираю позу покрасивее, – заявляла подруга, – скоро стану заслуженным мастером спорта и с меня будут лепить фигуру.

Освоить прыжки в воду Нина предполагала за неделю-другую – дело-то нехитрое. В блистательный план родителей решила не посвящать до тех пор, покуда не завоюет первую медаль или, на крайний случай, разряд. Галка отнеслась к спортивно-прыжковой идее с опаской, она и плавать-то не умела.

– Ничего, это дело наживное, – прокомментировала подруга, – я тебя в два счета натаскаю.

Нина провела краткий инструктаж на берегу и тут же затолкала Галку в зеленовато-мутную воду озера. Поддерживая рукой под ребра, велела разводить руки и ноги в сторону, подражая лягушке. Техника брасса Галке не очень удавалась, она молотила ногами по воде и забывала разводить руки в стороны, судорожно подгребая под себя.

–Так, с первого раза не заладилось, значит в следующий попробуем кролем, – не унывала Нина, вытащив подругу на берег. – Айда, к вышке!

Забираться наверх по узкой крутой лесенке Галка не соглашалась ни за какие коврижки, лишь наблюдала снизу, как отчаянная подруга, карабкалась на второй уровень, потом разбегалась и с самого края вибрирующей доски сигала солдатиком в воду.

– Завтра нырну головой вниз, – заявляла Нина, ничуть не сомневающаяся в успехе рискованной затеи. – Чуток потренируюсь, залезу на самую верхотуру, а потом еще и сальто раскручу.

Со спортивной карьерой пришлось завязать, после того, как кто-то из соседей признал в малявке, бултыхающейся с вышки вниз, Нину Джапаридзе и сообщил об этом Любе. Та тут же побежала на озеро и отшлепала дочь при всем честном народе, а потом разрыдалась, уронив голову в ладони: «Дурочка, ты же легко шею могла свернуть». Опешившая Нина, на которую никто ни разу за всю десятилетнюю жизнь не поднимал руку, дулась на мать несколько дней, но потом попросила у неё прощения и к вышке больше не приближалась. Тем более, что впереди уже маячили новые перспективы – к шестому классу девочки окончательно и бесповоротно решили стать ветеринарами.

Страстью к лошадям девочек заразил Макар, который повадился ездить на ипподром. Люба ворчала, и Макар, не желая доводить дело до скандала, придумал выход:

– Знаешь, Любаша, там в степи такую красоту выстроили, отвезу детей, пускай посмотрят. А может и ты с нами?

О новом ипподроме писали во всех газетах, строительство курировал сам маршал Буденный – страстный любитель скачек. Девочки покрутили носом, однако соблазнились обещанием покататься в упряжке. Первое посещение получилось настолько ошеломительным, что в следующий раз они сами уговаривали Макара взять их с собой.

Добирались на электричке. Поезд останавливался на станции Скачки, прямо напротив главного входа. В глаза сразу бросались скульптуры вздыбленных коней над воротами, рвущихся из мускулистых рук человека.

Выезжали с утра пораньше, чтобы не опоздать к началу и занять лучшие места. Аллея, ведущая к ипподрому, напоминала оживленную улицу в центре города. Пересекая рельсы, люди тянулись сплошным говорливым потоком. Одни шли привычным размеренным шагом завсегдатаев, другие – торопливо, на ходу просматривая программы скачек, третьи топали с беззаботностью праздных гуляк. Электрички выбрасывали все новых людей, мужчин и женщин, молодых и старых, расфуфыренных и одетых попроще.

Вслед за Макаром, через темный проход первого этажа Галка с Ниной поднимались на верхние трибуны и ахали от восторга. Вдалеке зеленела вершина Бештау, перед глазами, как на ладони, овальное блюдо ипподрома, озаренное утренним солнцем. Беговая дорожка, усыпанная желтым песком, красиво оттенялась сочной зеленью газонов и цветников в середине круга. На трибунах звенела музыка, гудела толпа. Пятна шелковых камзолов жокеев, и удары судейского колокола, возвещающие начало заездов, придавали особую красочность и волнение яркому летнему дню.

Макар расстилал на скамейке газету и погружался в изучение афишки скачек, сверяясь с результатами предыдущих забегов в своем блокноте. Девочки, зажав в руках твердые билетики из картона, с нетерпением ждали, когда из поддоков выведут и представят публике лошадей. Это шествие гордых вороных, серых, гнедых и рыжих коней с забинтованными ногами, с горящими глазами и блестящими телами, с играющими мускулами предплечий и груди, напоминало торжественное шествие гладиаторов на арену древнего цирка.

Галка изучила породы лошадей, участвующих в скачках, и легко могла отличить одну от другой. Гнедые арабские скакуны самые низкорослые, необыкновенно сухие, с блестящими вычесанными гривами и, так называемыми, «петушиными хвостами», которые лошади поднимали при быстром аллюре. Знаменитых скакунов терской породы сразу видно по широкой груди и атлетической, крупной форме. В любимчиках у Галки числились ахалтекинцы с выразительными глазами, отливающими синевой, и шелковистыми ушами. Эти красавцы – высокие, утонченные, с короткой атласной шерстью, переливающейся золотом на солнце, – самые капризные. Ахалтекинцы нервно перебирали стройными ногами, прижимали уши, хрипели и косились на шумную публику.

Макар внимательным взглядом окидывал участников заезда, ждал, когда представят наездников и тренеров, потом делал ставки. Девочкам строго наказывал, ничего не рассказывать матери, сурово хмуря брови и смешно шевеля усами. Научил Галку с Ниной разбираться чем отличается простой тотализатор – это, когда выигрыш падает на лошадь, пришедшую первой, от двойного, когда надо угадать победителей сразу в двух скачках. Порой Макар спрашивал у девчонок: «Ну, что, на которую ставить?». Они изо всех сил старались угадать – иногда, получалось.

Трибуны, как огромный улей, у которого убрали стенку, копошились и гудели сотнями людей. Когда из судейской кабины падал удар колокола, все вскакивали со своих мест и улюлюканием, выкриками, бранью встречали фаворитов. Макар засовывал четыре пальца в рот и по-бандитски свистел, Нина запрыгивала на скамейку и кричала в полных голос, поддерживая отчима. Галка шуметь стеснялась, лишь подрывалась на ноги и крепко сжимала кулачки. По мере приближения к финишу, народ рокотал все громче и громче. Публика лезла на скамьи, на барьеры лож, на перила крыльца, ревела от восторга. После заезда, когда победителя проводили перед трибунами, Нина тащила Галку вниз, чтобы рассмотреть скакунов поближе. Победитель скачки в поводу, уже расседланный, с лоснящимся мокрым крупом, гордо вскинутой головой, ходил по кругу, ставя в струнку уши.

В перерыве между забегами шли кататься на бричке. Запряженные лошади косили карими глазами, и бормотали губами, словно спрашивая: «К нам? Что принесли?». Девочки протягивали, припасенный заранее ломоть круто посоленного хлеба, яблоко или кусок сахара. Сахар лошади осторожно брали атласными губами, склоняя шеи с такой грацией, как балерины. Громко хрумкали угощением, смешно перебирая ушами. Когда забирались в бричку, кучер в зеленой косоворотке, подпоясанной кушаком, взмахивал кнутом и делал вид, что подстегивает двух смирных кобыл.

– Эге-гей! Залетные! – оглядывался и хитро подмигивал девчонкам. – А, ну держись крепче, щас прокачу с ветерком!

Галка прижималась к Нине со смешанным чувством ликования и испуга. А вдруг и правда, понесут? Но кучер зорко следил за упряжкой, да и лошадки хорошо знали свою работу – не спеша трусили по кругу. Рядом мужичок с гармошкой наяривал русские народные песни.

К обеду у всех просыпался зверский аппетит, девочки оглядывались по сторонам и ждали, когда на трибунах появится буфетчик в белых штанах, белой куртке и белом колпаке, надвинутом на самые брови. Он тащил ящик с крышкой и громко кричал: «Горя–а–чие пирожки!». Макар всем покупал по два вкуснейших пирожка – один с капустой, другой с мясом. Если Макар оказывался в выигрыше, то заглядывали в буфет, где не было стульев, лишь стоячие столы на высокой железной ноге. Приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до металлической креманки с восхитительным мороженым, посыпанным шоколадной крошкой. Себе Макар заказывал сто граммов армянского коньяка, к которому в угощение прилагалось две карамельки «Барбарис», а девочкам – по стакану сладкого грушевого лимонада. Колючие пузырьки лимонада вздымались в граненом стакане и смешно щекотали нос. На обратном пути Макар извлекал из кармана припрятанные карамельки, и Галка всю дорогу держала леденец за щекой, ощущая на языке кисло-сладкий привкус.

После первой же поездки на ипподром Нина заявила, что ветеринар – это не только почетная, но и одна из древнейших профессий.

– Представляешь, в Китае и древнем Иране людей и домашних животных лечили одни и те же доктора, – сообщила Нина подруге. – А в Индии, где верят в переселение душ людей в тела животных, ветеринары принадлежат к высшей касте, как и врачи.

Откуда Нина почерпнула эти сведения Галка понятия не имела, но ей и в голову не приходило сомневаться, что так и есть. А Нина увлеченно продолжала;

– Специализироваться будем на лошадях. Кавалерия – это наше все! Если бы не кавалерия, мы б фашистов не разбили!

Галка не возражала, она очаровалась благородными животными, едва ли не сильнее подруги. На следующий день Галка отправилась в библиотеку и собрала все учебники по лошадиным болезням. По вечерам она с интересом их штудировала, а потом пересказывала подруге, как подпиливать коням зубы, колоть прививки от сибирской язвы и ухаживать за копытами. Нина тем временем, представляла, как они будут работать где-нибудь в армейской лечебнице и получат ордена труда за выведение новой лошадиной породы. Словом, идея ветеринарии захватила подруг не на шутку и продержалась гораздо дольше остальных. Однако, с надеждами на получение ордена в области коневодства пришлось распрощаться, когда у Нины раскрылся волшебный меццо-сопрано.

Собственно говоря, голос у Нины имелся с рождения. Она с лёгкостью, на слух воспроизводила любые мелодии. Люба изо всех сил пестовала вокальные способности дочери и с гордостью демонстрировала их гостям, взгромоздив Нину на табуретку посреди комнаты. Когда Нина подросла, то эти концерты ей до чертиков надоели, да и забираться на шаткую табуретку стало небезопасно. Она всячески избегала показательных выступлений, и со временем те сошли на нет. К своему голосу Нина относилась, как к данности, доставшейся при рождении, в придачу к голове или к туловищу. Видимо дремавшему голосу такое пренебрежение надоело, и в один прекрасный день он решил заявить о себе, прорвавшись из уст своей беспечной обладательницы

Произошло это знаменательное событие после уроков, во время школьного дежурства. Нина оттирала мокрой тряпкой школьную доску от мела и беспечно выводила вслух арию Кармен, услышанную накануне по радио. Галка подпевала и изображала некое подобие испанского танца, обмахиваясь пластиковой оранжевой лейкой, как веером.

– У любви, как у пташки, крылья,

Её нельзя никак поймать.

Тщетны были бы все усилья,

Но крыльев ей нам не связать.

Дверь приоткрылась и в класс заглянула учительница музыки – энергичная женщина, прозванная в школе Калиткой за скрипучий голос и пристрастие к русским романсам, которые она бесконечно разучивала со школьным хором. Благодаря этим песням, у Калитки имелось немало поклонников среди горожан, и участников хора приглашали выступать на разные мероприятия. Администрация школы Калитку ценила, хотя некоторые считали, что она слегка с придурью. Иногда её можно было застать в пустом актовом зале, застывшей на месте с прикрытыми глазами и выписывающей руками в воздухе замысловатые па, казалось, она дирижирует невидимым оркестром.

Нина не сразу заметила учительницу и продолжала свою арию. Калитка застыла на пороге и вытаращила глаза. Молитвенно соединив пальцы на груди, она беззвучно открывала и закрывала рот, как рыба, снятая с крючка. Увидев учительницу в таком состоянии, Галка не на шутку перепугалась, что та может хлопнуться в обморок и брызнула на неё из цветочной лейки. Калитка обрела дар речи:

– Джапаридзе, да у тебя же голос!

– Подумаешь, у всех голос, – пожала плечами Нина и торопливо добавила, – В хор я никак не могу, мне с младшими нужно сидеть.

– Во-первых, голос не у каждого имеется, – назидательно заскрипела Калитка. – Во-вторых, у тебя не просто голос, а меццо- сопрано! Ты понимаешь, что это такое?

О меццо-сопрано Нина слышала впервые, поэтому Калитка тут же провела лекцию об уникальности низких женских голосов в целом и Нинкиного в частности.

– А, в-третьих, в хор ты у меня пойдешь, как миленькая. – подытожила Калитка.

Вскоре Нина пела во главе школьного хора, причем пела за всех, остальные мяукали, как могли. Калитка занималась с ней и утверждала, что голос еще не полностью раскрылся, только годам к двадцати наберет полную силу.

– Хорошо, очень хорошо, Нина! Слышишь, какое сочное, бархатистое звучание? – нахваливала Калитка. – Верхний регистр брать не стоит, на высоких нотах грудной тембр становится невыразительным. Меццо-сопрано большая редкость.

Нина доверяла авторитету Калитки, особенно запали в душу слова: «Любой театр может мечтать о певице с таким уникальным тембром».

Галке понравилось новое название Нинкиного голоса, веяло от него чем-то далёким, манящим, итальянским. Подруга ходила задумчивая – жаль было расставаться с мечтами о ветеринарной практике, но таинственный меццо-сопрано перевесил. Через несколько дней она глубокомысленно выдала Галке:

– От судьбы не уйти – знать, суждено нам выступать на сцене! Интересно, а, где у нас на певиц учат?

Галка тут же засела за изучение справочников для абитуриентов и стала ходить в хор, а по выходным подруги прогуливались по Курортному бульвару и разглядывали афиши приезжих знаменитостей.

Кто только не приезжал в Кисловодск на гастроли: разные танцевальные коллективы, известные певцы, артисты. Всем нравилось выступать на сцене Филармонии, именуемой по старинке Курзалом. Дух Шаляпина и Собинова, Рахманинова и Рихтера витал над легендарной сценой, сохранившей роскошь и шик царских времен. Местным жителям попасть на концерты непросто – билеты раскупались за много дней вперед, да и стоили недёшево. Девчонки могли только мечтать о Курзале, но однажды им повезло по-крупному.

Клавдия Шульженко, отдыхала в Кисловодске и забронировала столик в ресторане «Чайка», где в то время работала Люба. Ресторан гремел на все КавМинВоды: стерильная чистота, официанты в черных костюмах с атласными лацканами и белыми манжетами, отдельные кабинки за бархатными шторами. Любе доверили обслуживать столик знаменитости. Торжественно-нарядная, в белоснежном переднике, с накрахмаленной наколкой в волосах, она провела Нину с Галкой через черный ход и посадила за соседний стол.

– Только, чур не шуметь!

Девочки, затаив дыхание, через узкую щелочку портьеры, подсматривала за Шульженко и её подругой. Тетки, как тетки, ничего особенного. Только модно одеты – приталенные бархатные платья с глубоким декольте, яркая помада, туфли на каблуках. Хохотали, курили сигареты с длинным мундштуком и … страшно ругались матом. Даже неудобно как-то стало. Посидели чуток и ушли. Шульженко понравилось в ресторане, и она отблагодарила Любу контрамаркой на концерт, которую та, сияя, вручила девочкам на следующее утро.

Галка не сдержалась и похвасталась матери. В ответ Зоя строго заявила:

– Малы еще, чтобы в одиночку шастать по вечерним концертам. Решайте, кто пойдет со мной. А не договоритесь, так оставайтесь обе дома.

Нина, узнав о таком раскладе, идти отказалась:

– Мне нужно сидеть с близнецами. А ты, Галчонок, все запоминай, потом расскажешь.

Вечером Зоя сделала начес, сверху приладила вязаную беретку, наложила на губы толстый слой алой помады и побрызгала за ушами «Красной Москвой». Галка стояла в дверях и не могла налюбоваться на маму. Ей пришло в голову, что мама, пожалуй, будет покрасивее Шульженко. Не умея справиться с нахлынувшей нежностью, Галка обняла маму, но Зоя отстранилась: «Осторожно, прическу испортишь». Когда вышли из дома, Галка тарахтела без умолку, вертелась около матери, словно щенок, выскочивший с хозяйкой погулять. Прижав пальцы к вискам, мама велела Галке помолчать и не путаться под ногами. Чуть приотстав, Галка окунулась в шлейф сладкого маминого аромата. Внутри нарастало ликование, как накануне долгожданного праздника. Галка никогда не сказала бы об этом Нине, но втайне радовалась, что подруга уступила билет. Впервые в жизни удалось выбраться куда-то с мамой. А впереди ещё целый вечер! Они будут сидеть рядом и перешептываться, склонившись головами друг к другу. И, может быть, мама возьмёт её за руку, как в детстве, когда ходили гулять в парк. А после концерта они не спеша побредут домой и, скорее всего, мама позовёт к себе ночевать, ведь время уже позднее. Они сядут пить чай и подробно, долго разговаривать о том, о сем.

В шумном оживленном фойе Курзала толпился народ, кто-то играл на рояле. Рояль был необычный, совсем не похожий на тот, что стоял в музыкальной школе. Больше всего Галку поразил его белый цвет, она и не знала, что рояли бывают не только черными. Рояль выглядел миниатюрней обычного, а фигурные ножки, походили на округлые цветочные вазы. Колесики каждой ножки-вазы опиралась на подставку из стекла, вроде блюдца для варенья. Галке подумалось, что рояль специально встал на серебряные копытца, чтобы казаться выше. Тут она услышала, как мужчина, стоящий рядом, шепнул спутнице: «Какой чистый звук! Это все хрустальные подпоры, для резонанса. А инструмент-то шикарен, наверняка прошлый век». Зоя Михайловна прихорашивалась у зеркала, оглядываясь по сторонам, и не обращала внимания на дочь. Раздался первый звонок, Галке не терпелось пройти в зал, но мама не торопилась, не спеша прохаживаясь среди многочисленных зрителей. Какой-то мужчина обратился к матери, она улыбнулась и тут же завязала разговор. Галка смущенно топталась рядом. Зоя Михайловна недовольно подтолкнула дочь к входу: «Нечего тут крутится, иди в зал, я тебя найду». Галка с облегчением проскользнула в партер и застыла на месте, сраженная красными бархатными креслами и беломраморными колоннами. По краям сцены высились две женские скульптуры в туниках, с венками на голове. Одна застыла в танце размахивая маской с веселым оскалом, другая грозила кому-то мечом, зажав в руке скорбную маску с зияющим ртом-подковой. Галка, любившая перечитывать древнегреческие мифы, сразу узнала дочерей Зевса – Музу Трагедии и Музу Комедии.

Галка задрала голову и рассматривала бронзовую люстру в виде перевёрнутого букета и лепнину из хоровода ангелочков на потолке. Места попались отличные, в третьем ряду. Прозвенел последний звонок, мамы все не было. Начался концерт, свет в зале притушили, только на подмостках горели фонари. Занавес распахнулся, из полумрака сцены вперед ступила женщина в серебряных туфлях и чешуйчатом платье. Прожектор обдавал ее то розовым, то зелёным светом, на шее мерцало ожерелье. Тягуче и сладко Шульженко запела: «Синенький скромный платочек, падал с опущенных плеч…» И Галка почувствовала вдруг такое волнение, такую прекрасную упоительную волнующую грусть, что полузакрыла в темноте глаза и слизнула с губы одинокую слезинку, скатившуюся по щеке вниз. Певица, словно почувствовав, что пора сменить тональность, затянула озорную песню про валенки. И вот уже Галка, вместе со всем залом притоптывала и прихлопывала, чуть ли, не подпрыгивая на месте. Где же мама? Пропустит самое интересное! Через некоторое время Галка забеспокоилась не на шутку – может быть маме стало плохо? Она ерзала на кресле, то и дело оглядываясь в сторону выхода, и вскоре совсем перестала обращать внимание на концерт. Пробираясь, сквозь шикающую публику, Галка выскользнула в фойе. Заглянула в уборные, театральный буфет и обратилась с вопросом к администратору. После того, как тот заверил, что никаких карет скорой помощи у Филармонии не наблюдалось, Галка слегка успокоилась. В зал возвращаться не хотелось, уходить тоже нельзя – мама вернётся, и, если не найдет её, то будет волноваться. Галка топталась в фойе, куда даже через закрытые двери пробивалось ликование и аплодисменты зала. Мама так не пришла. Галка одна возвращалась домой по пустынным ночным улицам, тревожно оглядываясь по сторонам.