Читать книгу Дорогая, а как целуются бабочки? - - Страница 7

«Меховой воротник, чтобы согреться суровой русской зимой, глаза голубые, волосы взлохмаченные…Это тебе, возможно, напомнит кого-то… Что касается меня, то я не намекаю абсолютно ни на кого, – напишет Катрин на оборотной стороне открытки с репродукции из серии «Пацаны». Антонио Гонзалеза.

Гонзалезский «Пацан» не просто похож на Катрин, он ее точная копия. Те же голубые глаза, тот же овал, те же припухлые губы с ямочками в уголках…

Эту ее открытку я получу в конце 69-го. А пока – начало, самое начало этого поворотного для меня года. О существовании Катрин я даже не подозреваю, и у меня опять – проблемы, и опять их автор – женщина.

Да, да – та самая Татьяна, в объятиях которой я зализывал раны, нанесенные Анной.

Как это пишут в плохих романах? «Ничто не предвещало беды».

Беды не предвещало ничто. Напротив, все сулило одно наслаждение. Танькины мать с отцом в тот вечер опять куда – то отчалили, сестрица работала в ночь, и мы завалились в эту их двушку. И сначала дарили друг друга ласками, потом пили на кухне чай, а потом в дверь позвонили.

– Родители? – спросил я подругу одними губами.

– Нет, – дернула та головой, впихнула меня в комнату и, толкнув на диван, потушила свет – посиди.

Двери прикрыла. Но двери были со вставками из стекла, и человека, которого она провела мимо этих дверей , я видел, не смотря на мутность, стекол, отчетливо, и я этого человека узнал. Это был Коля. Молодой, высокий и довольно симпатичный жеребец, который , как и все мы , слонялся вечерами по нашенскому «Бродвею». Николай был известный ловелас и жил под лозунгом: всех девушек не перелюбишь, но к этому надо стремиться.

– А не дурак ли ты, кадет? – спросил я себя. Хлопнула входная дверь, впорхнула Таня и плюхнулась рядом.

– Кто это?

– Ой… ну… знакомый.

– Чего ему?

– Ну … про подружку приходил спросить. Ты ее не знаешь.

Из всех подруг пассии я действительно знал только одну. Ту, с которой мутился Сашка Кузьмин. Я сделал вид, что поверил. Но на следующий день отправился к Игорю, еще одному нашему кадету, который жил в центре и знал всех и вся.

Игорю не надо было долго объяснять, что и как. Игорь взял трубку и позвонил Николаю.

– Здорово, старый конь. Слышь, информуха нужна человеку про одну чувиху. Встретимся?

Встретились в сквере у главной площади города.

– Многостаночница, – коротко, но емко охарактеризовал мою подругу Коля. – Добрая – никому не отказывает. Ну и у «Центральной» ее ребята встречали.

Гостиниц в нашем городе несколько. Одна из них носит гордое имя «Центральной». И не зря. Приезжие, из состоятельных и щедрых, а это в основном гости из южных регионов отечества, предпочитают ее всем остальным, и именно там пасутся наши жрицы любви.

Ну что ты ляжешь будешь делать! Опять – двадцать пять!

Нет, я, конечно, не тешил себя иллюзиями на Танин счет. Но то, что девушка окажется откровенной шлюхой, решающий в койке еще и финансовые проблемы…Вот этого я никак не ожидал. Информация меня, признаюсь, прибила. Буквально расплющила. Все мужчины же собственники. А я к тому же до жути брезглив. По мне хоть через парную девицу пропусти, рядом не лягу, коли буду знать, что кто-то еще, кроме меня, пользуется ее расположением. «Как же Аня? – спросите вы. Аня мне крышу снесла. Таня – другое, хотя, если честно, я даже как – то привязался к ней. И не только телом. В принципе -то человек она неплохой. И она такая…Легкая! Не грузила, понимаете? Но эти ее «факультативные занятия»… Это круто меняло дело.

День клонился к вечеру, когда я позвонил в эту ее двушку. Было часа, наверное, четыре, но, судя по мордашке, и торчащей из под халата ночнушке «любимая» только-только встала.

Родители, видимо, были дома, потому что принимала она меня на лестничной клетке. Сладко жмурясь, потянула ко мне припухшие со сна губы. Не найдя моих, уставилась удивленно. Я передал ей привет от Коли. Опустила глаза, но ни слова в ответ.

Ну,– сказал тогда я, приблизившись к ней вплотную, – счастья тебе в личной жизни. Нежная и удивительная. Прощай. Писем не надо.

***

Лето. Лето 69-го. Американцы высаживаются на луну, а я еду во франко-советский лагерь. Шурик подсуетился. Точнее сказать, суетились мы вместе, но информацию к размышлению раздобыл Кузьмин.

– Слушай, есть возможность месяц провести среди прекрасных француженок. Лагерь. Франко-советский. Половина – наших, половина – «ихних». Нет, старичок, не Париж. Пока не Париж – Казань. Ты к братушкам через «Спутник» мотался? Вот и Казанью «Спутник» занимается. Нужны парни. До 24-х и с языком. В смысле лет, и в смысле с французским. Если эти парни не мы, то кто же?

Ну, разумеется, это были мы. В чем быстренько убедили Аверьянова. Того самого, что проверял меня на идеологическую прочность Болгарией.

– Ну, ты знаешь Игнатов как действовать

– А то, – с воодушевлением ответил я главному по международным связям, и мы рванули с Саньком по инстанциям – оформление путевок в отечественный международный лагерь мало отличалось от оформления загранки. Мы прошли все инстанции влет, получили путевки , сели на авиалайнер и через час были в Казани. Но надо было еще до лагеря добраться. Лагерь в тридцати километрах от столицы Татарской АССР, рейсовые автобусы все уже ушли, а таксисты требуют оплатить не только дорогу туда, но и обратно. «Два конца», – это у них называлось.

« Я ж – пояснял таксист, – оттудова порожняком пойду». Один говорит: «оттудова», другой, третий… «Но мы тоже – не дети Рокфеллера», – говорю я Саньке, вглядываясь в него пристально и понимаю, что есть способ за «оттудова» не платить.

«Depuis quelques jours je vis dans le silence… , – начинаю напевать, гипнотизируя приятеля.

«Шербурские зонтики». Мы сходили с ума по Женевьеве (Денёв там была совсем молоденькой), девчонки нашей группы по Ги (его играл итальянец Нино Кастельнуово). И все вместе по сахарным мелодиям Мишеля Леграна.

– Игнат, ты перегрелся?

– Александр, вам никто не говорил, что вы чертовски похожи на Кастельнуово? Ну, просто одно лицо. Случаем, не кузен? Ну, так будете им!

– А почему не ты?

Потащил приятеля к витрине ближайшего гастронома. Мы отразились там в полный рост. Потертые джинсы, растянутый свитер. Это я. Элегантный, насколько позволяли тогдашние технологии фабрики «Большвичка», костюм, зонт – трость, выменянный у джазового меломана на пластинку «Дюка Эллингтона», выменянную на билет в московский театр «Современник». Это Саня.

– Ну, ты тоже можешь сойти за «ихнего». Хиппи там. Или клошара.

– Из-за клошара не станут устраивать международного скандала. А из-за директора франко-советского лагеря легко.

Сашка приосанился, я тормознул волжанку с шашечками. За штурвалом – молоденький татарчонок.

– Вот, – киваю на изображающего иностранца Кузю, директор франко – советского лагеря, я его переводчик, добрось до базы.

– Два конца, – кидает паренек коронную фразу казанских таксистов.

– Ты – комсомолец? – перехожу на конспиративный шепот?

– Ну?

– Завтра же о твоем возмутительном предложении станет известно в райкоме, горкоме, обкоме, а также ЦК ВЛКСМ И я не уверен, что с лишением тебя премиальных инцидент будет исчерпан.

– Садитесь, – сдался паренек.

Загрузились – беседу меж собою ведем. Разумеется, на французском.

– А спроси, – предлагает Шурик, – че дороги то у них такие раздолбанные?

– Товарищ – обращаюсь к таксисту, – месье смущен качеством дорог. Почему, спрашивает, они у нас такие раздолбанные.

– А уже, – встает на защиту отчизны паренек, – ремонтируют. Того и гляди начнут.

– Ну а машина, почему у него такая хреновая? – продолжает Саня, опять же по-французски.

Когда ГАЗ-21 начали выпускать? В 56-м? «Волга», которая нас везет, была если не из первой, то из второй партии точно.

Я перевел.

– Да вот, – зашмыгал парень носом, – ставлю ее на капитальный ремонт. А мне новую дадут. Обещали.

Минут, наверное, двадцать едем молча. В гору едем, начинается спуск.

– А зато, – нарушает вдруг молчание наш водитель, – длина этого спуска 3 километра.

Сашка ржет, не дожидаясь перевода.

***

Международный лагерь наши разбили в правильном месте. Берег Волги, сосновый бор. Бунгало симпатичные. Такие полубочки на сваях. Территория огорожена сеткой-рабицей, парни у проходной. С комсомольскими значками на лацканах. Из окружкома, как выяснилось.

– А мы, -говорим, – по путевкам.

– Ну, это вы, ребята поторопились. Бунгало только завтра освободятся. Первая смена еще не съехала. Вы эту ночь в гостинице должны провести. Там вам и места забронировали.

– В какой гостинице? Где?

– А мы вас проводим. Нам тоже надо в Казань. Машина ваша?

–Наша, но тут вот какое дело, – говорю окружкомовцам и излагаю сюжет комедии. Ребята не возражают: директор лагеря, так директор. А водила такому повороту событий даже рад: и по комсомольской линии не взгреют, и порожнего прогона не будет.

Въезжаем в Казань. Уже вполне себе ночь, и гостиница на замке. Стучим. Деликатно сначала, потом громче – реакция нулевая. Водила достает из багажника ключ разводной и начинает ключом барабанить. Тоже не сразу, очень даже не сразу, но дверь отворяется. На пороге мужик в тапках и спортивных трико о двух здоровенных в районе колен пузырях.

– Че надо?

– Да вот ребят разместить. У них и места забронированы.

– Администратора нет, местов нет, я ничего не знаю, – мотает взлохмаченной головой мужик и дверью – хлоп у нас перед носом. Слышим по лестнице – топ, топ , топ.

– Да вот же путевки! – орут окружкомовцы. А водила опять ключом колотить.

Мужик назад. И снова: «администратора нет, местов нет…»

– Да ты знаешь, кто тут у тебя под дверьми стоит?! – орет наш таксист. – Директор французского лагеря! Скандала международного хочешь? – и опять в дверь этим своим ключом. Мужик свое: «Никакого директора не знаю, ничего не знаю, местов нет».

Долго они так препирались, комсомольцам, видимо, надоело. -Едем, – говорят, – в окружком. Там у нас диваны, ночь перекантуетесь, а утром – в гостиницу.

Гоним в окружком. Расплатились с водилой, Сашка ему: «Мерси боку» и по-русски, но вроде как бы с акцентом: « Ты очень хороший шофер». Тот аж весь просиял.

Диваны окружкомовские оказались довольно мягкими, и мы отрубились на раз. Приезжаем утром в гостиницу – она полна теми, кому, как и нам, улыбнулась счастье оценить свои лингвистические достижения в трехнедельном общении с непосредственными носителями языка. Кто за день до нас приехал, а кто и за два. Загодя собирали народ. Для чего? А для накачки. Ну, чтобы, значит, объяснить, что есть тлетворное влияние Запада и как с этим бороться. В день по нескольку лекций. О международной обстановке, о язвах капитализма и достижениях нашей родины. Самой яркой оказалась та, где речь шла о форме одежды.

«Вы больно то, – по отечески напутствовал очередной куратор, – на эти их джинсы с футболками не смотрите. И не смущайтесь. Мы советские люди, у нас своя форма одежды. Отличная от капиталистической. Ну, вот как у меня, например: белый верх, черный низ. Жарко – рукава у рубашечки закатал. Похолодало – распустил их обратно.»

– Да, Игнат, – шепчет Санька. – Маловато как то в тебе советского.

– Все претензии к родной текстильной промышленности : и штаны, и свитер, и даже плавки, чтобы ты знал – отечественного производства. Или Прибалтика уже не отечество?

***

Накачали, по автобусам, и – в аэропорт. За французской частью смены, которая только – только приземлилась. И в лагерь ехали разношерстными такими компаниями: пол – автобуса – наши, пол-автобуса – «не наши». И жили в бунгало интернациональным составом. В каждом – семь коек, на пяти – французы. И мы в первый же вечер – куда? На танцплощадку, конечно же. Кадрить. Француженки, ексель – моксель!

В центре лагеря – надувной такой купол, а под ним – столовая, бар, и вот эта самая танцплощадка. Он тоже на сваях, купол. И вечерами его вот так вот приподнимали, и открывался чудеснейший вид на Волгу…

Я решил соответствовать. Отутюжил брюки, принял душ, достал бритву и помазок…

– Не слишком ли вы перевозбуждены, милорд? – интересуется Санька, наблюдая, как я режу щеки, соскабливая щетину.

– А что вы хотите? «Нева». День прошел и ты вдова.

– Я о буйстве гормонов, милорд. Неуправляемый гормон он далеко заводит.

– Я президент клуба интернациональной дружбы?

– Ну, президент.

– Я должен дружбу крепить?

– А я что ли не должен?!

Ну и двинули мы крепить.Обстановка располагала – кустов там было полно, а у сердца лежало изделия №2. Секса, однако, в тот вечер не было никакого. Даже безопасного. Сначала была какая-то официальщина, а потом … а потом я влюбился.

Джерк. Так назывался новомодный танец, который демонстрировали французы, скользя по деревянному помосту. Такой облегченный рок-н-ролл.

– Скользить, так скользить! – Шура осмотрел контингент и вытащил девчонку по имени Доминик. Ту что, вытащил я, звали Катрин.

Сколько ей было тогда? Семнадцать? Да, черт побери, семнадцать, и это было видно невооруженным глазом. И Саня делал специальные глаза, но Остапа уже, что называется, несло. Стройная, с меня ростом, волосы щекочут щеку и пахнут яблоком.

Жара. Жара стояла, несмотря на поздний час, страшная. И после танца, я помчался в бар принести чего – нибудь холодненького. Возвращаюсь, а возле Кати -Алексей. Один из штатных переводчиков лагеря. И видно, опять же невооруженным глазом, что отнюдь не профессиональные обязанности держат его возле нее. Но нет лучшего стимула, чем препятствие. Сую парню бокалы с трубочками, он от неожиданности принимает, и мы опять танцуем с Кати. Рок-н-ролл помогает сближению.

– Ты нежная и удивительная, – пускаю я в ход тяжелую артиллерию, – я таких, как ты, никогда не встречал, – и к выходу ее. На предмет прогуляться. А она только что такая податливая, вдруг начинает упираться…

– Алеша… Он будет обижен.

– А если я умру? Вот прямо у ваших ног?

Пожимает плечами, неуверенно как-то пожимает, но все равно к этому Алексею… А я стою. Долго стою, прежде чем понять, что музыка кончилась, что в ожидании новой, народ вдоль стенок рассредоточился и посреди зала один только я…

Мадлен. Эту девчонку звали Мадлен. Ростом не высокая, волосы распущены по плечам и грудь… Шестой точно. Заметил я ее еще в порту. Ее невозможно было не заметить. Из наших ее заметили все, и вот эта вот секс –бомба приглашает меня танцевать. Я стою посреди площадки, один, музыканты еще перекуривают, но она кладет мне руки на плечи, и совершенно при этом ясно, что если бы мы с ней развлеклись в кустах, ни наша фемида, ни французская не обвинили бы меня в совращении малолетних. Но я уже не принадлежу себе. Я вдруг опять тот, кем был десять лет назад, когда часами торчал у окошка, что выходило во двор, и ждал, когда во дворе этом появится большеглазая девочка с густющими волосами. Только теперь эту девочку звали Кати и у нее была тень, которую она звала нежно Алеша…

Моей тенью стала Мадлен. Ходила с этими своими вызывающими формами хвостом . Куда я, туда и она. Уцепится за руку и идет. А ходили мы много. У нас сколотилась довольно теплая такая компания. Я, Санька, Олег из Чебоксар, ударник оркестра казанец Равилька, Роже, фотограф, из бедняков, но с замашками лорда (он называл себя плейбой) и Жан Клод. Парень из семьи фабрикантов, но совершеннейший демократ.