Читать книгу Сказки старого дома - - Страница 3

– Просыпайся! —

И ушат воды мне в рожу. Ничего себе тут порядки!

– Пани Хрыстына желает тебя видеть.

Ну пани так пани. Небось скажет своим сердюкам послать меня куда подальше. Вопрос только, чем нагрузит в дорогу – тычком в зубы или стопочкой на посошок.

– Дзень добрый, милостивая пани!

– И тебе! Садись, мил человек, в ногах правды нет.

Обмахивается веерком пани, молодая вдовушка, румянец во всю щёку под чёрной вуалью.

– Солдат, скажи, ты в отставке по возрасту али по немощи какой?

– Не по немощи, а по службе я в отставке. Двадцать лет уж турка воюю – пора и честь знать.

– Вот оно что… То-то я погляжу, ты у нас в деревне покуролесил: девок перещупал, в шинок водку не успевают подвозить.

– Да, имею слабость к питию, милостивая пани.

Ну-кась сейчас дворовым свистнет – и намнут мне бока. Нужно к завтрему уходить, если добром отпустит.

– Простите меня, пани, сегодня же к причастию приду, да и в путь пора. —

Молчит пани Хрыстына, ухмыляется, на меня глядючи. Не отпустит просто так вдовушка – запряжёт в службу.

– А коли ущерб какой вам причинил – отработаю, только скажите.

Что это? Наливает пани стопочку, подвигает мне.

– Скажи, Петро, крест-то на тебе есть? —

Неужто воспитывать меня почала? Богобоязненная барынька? Я перекрестился и хряпнул. Вот тебе мой ответ. А пани продолжила:

– Ты нечистой силы боишься?

Или сказки слушать охотница? Ну это мы завсегда готовы.

– Я-то? Не боюсь. Вот, помню, стояли мы под Чёрной Горой, местные там гутарят не по-нашенски. Старики говорили про вампирей, что кровь сосут…

Пани Хрыстына закивала учтиво, подвинула закуску и вторую стопочку.

– Ага, значит, про упырей слыхал, Петро? Вот здесь-то мне твоя служба и нужна.

– Вам, милостивая пани, услужить завсегда готов.

– Злодей у нас завёлся в округе, крестьяне балачат – упырь. Слухи ходят недобрые, что упырь тот – покойный мой супруг, Мацей Стржимечный.

– Нуте-с…

– Петро, сделай милость, посторожи-ка ты его могилку одну ночь, чтобы слухи развеять, а там я и грошей тебе дам в дорожку. А если вдруг правда упырь – ты человек служивый, кол забей ему в сердце, да и молчок об этом!

С одной стороны, бабкины сказки всё это. С другой, уж больно ласкова барынька, заманивает меня в свои сети. Днём её слуги чуть не батогами меня будили.

А пани уже третью стопочку протягивает. Ну, будьмо!

– Ладно, добрая пани, с вашей наливочкой хоть к чёрту на рога!

Смеётся сдобная вдовушка.

– Приходи завтра, Петро. Расскажешь, что видал.

***

Ночь. Луна висит над кладбищем, как серебряная монета. Каганцом подсвечиваю себе путь до склепа Стржимечных. Тишь и гладь, только косточки потряхивает от холода. Раздвигаю острые колышки в мешке рукой – и вот оно, теплое горлышко паниной сливовой наливки. Итить, ступеньки скользят, не разбить бы сокровище. Ма-це-ус… Вот он, родной, под этим камешком лежит. Ну тут шубу и кину… А не дурак-то Стржимечный был, такую бабочку отхватил. Брови чёрны, глаза смеются, а под платьем… Ай, недолго этой вдовушке безмужней ходить, прелести под чёрным платком прятать.

А коли завтра скажет: «Спасибо тебе, Петро! А вот новая задачка: переночуй-ка теперь в моей барской постели, приголубь меня, родимый, – так чтоб позабыла я печаль-тоску»…

И тут в самом дальнем углу склепа шелохнулась темнота. Боже милостивый, упаси от греха! Мацей, прости мысли грешные, не губи!

Я заорал и выхватил шашку. Звякнула сталь о камень, каганец чудом удержался на крышке саркофага. Брага выплеснулась на овчину шубы, да той не привыкать.

Что шуршит в углу? Мыша летучая, что ли?

Я выставил шашку вперёд и свободной рукой подсветил себе каганцом. В углу лежала старая рогожка – кусок бурой кожи. Я хотел подцепить её кончиком шашки, но тут рогожка сама собой вскинулась – под кожистым крылом блеснули мелкие острые зубки.

– Ааааа! – наотмашь ударил я в темноте. Каганец жалобно хрустнул, упав на пол, шашка свистнула, разрубая темноту. И сверху чугунным ядрышком на меня свалился упырь.

«Боже пресвятый, спаси и сохрани!» – скороговоркой запел в голове попик, а здесь, в душном и тёмном склепе, я хрипел, задыхаясь в кожаном мешке упыриных объятий. Пальцы свело судорогой, и я уронил шашку.

– Тише! Тише! – зашелестел голос, сухой и пронизывающий, как понюх табака.

Захват ослаб, и я задышал как пёс. Живой!

– Не бойся меня, человек. Я не причиню тебе зла… если ты сам не попросишь.

Передо мной, освещённое лунным светом, стояло существо ростом с трёхлетнего ребёнка. Кожаные плотные крылья укрывали небольшое лысое тельце, как будто лишайную кошку поставили на задние лапы и приделали сверху большую змеиную голову. Откашливаясь, я рассматривал нечисть, которая несколько мгновений назад собиралась меня убить.

– Если ты думаешь, что я убить тебя хотел, – ты ошибаешься, – продолжало существо. – Я пришёл на поминки по Мацею.

– Что ты за чудо такое? – прохрипел я.

– Вампир. Только не пугайся. И не шарь рукой по полу – твою саблю я убрал подальше, а то, не дай бог, ещё сам себе навредишь.

В своём ли я уме? Говорю с вампиром, который божится, что вреда мне не причинит?

Вампир деловито поднял разбитый каганец с пола и раздул огонёк. Блеснули глаза – зелёные, с вертикальным зрачком.

– Я не угроза для тебя, человек. Вампир обязан явиться на поминки гибрида – таков древний договор.

– Х-х-х…хибрида? Это что за нечисть ещё?

– Упыри, кровопийцы. Вы, люди, называете так тех, кто заражён нашей слюной. Мацей Стржимечный был упырём, и я должен отслужить обряд.

Экось, у нечисти свои попы бывают! Этот ещё и грамотный, по-учёному говорить мастак.

– Ничего не понимаю. Эт он сейчас встанет, а я ему на заклание, вроде ягнёнка? – глухо спросил я.

Вампир наморщился.

– Что за глупости. Стржимечный мёртв. И никаких человеческих жертв здесь не нужно. Просто прочитать несколько надгробных слов – он вроде как и нашей веры был.

– Что за вера такая нечистая?

– Вот заладили: «нечисть», «нечистая»… Мы, между прочим, вам же помогали. Кто знал, что у вас такие побочные эффекты проявятся?

Ишь, и по-французски знает. Ещё б понять, о чём он толкует.

– Ты змей видел? Вот они – рептилии, да?

Рептилоида… Слово-то какое. Но я вида не подаю.

– Угу.

– Из змеиного яда можно лекарство сделать, а можно и отравиться. Вот я, мой вид, тоже что-то вроде рептилии. И наша слюна на этой планете необычно на вас, людей, подействовала. С одной стороны, повышается выносливость, работоспособность, интеллект – разум то есть, – вампир показал крючковатым пальцем на свою змеиную голову, – с другой – спустя день необратимо отмирают отделы мозга, ответственные за эмпатию, альтруизм, помощь другим.

И по-русски, и не по-русски будто говорит.

– Погоди, то есть ты – как Полоз, змеиный царь?

Вампир вздохнул или мне показалось?

– Да, можно так сказать.

– И когда ты кусаешь людей, они становятся кровопийцами?

– Кровопийцами, упырями, мироедами, куркулями, сквалыгами, выжигами бессовестными – называй, как хочешь.

– И бессмертными?

– Нет, не бессмертными. Живут они, конечно, подольше, чем обычный человек, – так себя любят сильно, что с жизнью расстаться не могут. Иногда, правда, вы же их убиваете раньше времени.

– Так зачем же ты их кусаешь?

– Иначе не могу. Древний договор. Люди сами просят, чтобы я их укусил.

– Что ж это за люди-нелюди такие?

– Много таких. Бедняк, который из грязи в князи пробиться хочет. Учёный, который прознал про нас и тайны необычайные разгадать стремится. Говорят, евреи и каменщики часто к нам обращаются – но это уж вы, люди, наветы возводите. —

Евреи-христопродавцы… Так и знал, что они тут замешаны.

– … и родня умершего упыря, которая тоже хочет денежки копить и жить подольше. Поэтому крестьяне сорок дней за барами глаз да глаз – никого из родных на могилу не пустят. Знают, что и от простого помещика житья нет, а от помещика-упыря – хоть вешайся.

– Зачем же пани Хрыстына меня попросила её Мацея сторожить?

– Чтобы ты меня повстречал и сам в упыря обратился.

– Ах, итить, змеиная душа! – вскрикнул я, осерчав, но тут же осёкся. – Ой, прости, Полоз, не знаю, как тебя величать.

– Да хоть и так. А тебя-то как звать?

– Петром.

– Видишь, Пётр, у меня вера такая: мне вам, людям, врать запрещено. Вроде как в гостях мы у вас.

– Ааааа… Это ты оттудова? – показал я пальцем вниз, под землю.

– Скорее, «оттудова» – грустно усмехнулся Полоз, указывая на луну, которая заглянула в дверцу склепа.

– Зачем же пани меня в упыря превращать?

– Я же рассказал: упырём обратишься – умнее, хитрее, богаче всех станешь. Можешь других в упырей через укус обращать. Но через день люди тебе муравьями начнут казаться – без своей выгоды и пальцем не пошевелишь. Так что после суток уже никого кусать не будешь – зачем же равного себе своими руками лепить? А вот все соки из людей выпьешь – это как пить дать. Но пани этот последний день использует, чтобы новоявленный упырь, то есть ты, её тоже обратил. Знает она ведь про вампиров – не зря замужем за Мацеем была.

Вампир Полоз сложил кожистые крылья, и мы посидели в молчании. Я нащупал рукой сливовку. Большая часть расплескалась мне на шубу, но на дне пузатой бутылки ещё осталось немного.

– Помянем раба божия Мацея? – предложил я.

Полоз пожал своими детскими плечиками.

– А давай!

Я сделал несколько глотков из горла и передал остаток ему. Полоз взял своей кошачьей лапой бутылку, допил и запыхтел от крепости сливовки.

– На огурчик, закуси! – Я пошурудил вслепую в мешке. Рассыпались осиновые колышки. Полоз захрустел огурцом.

– Это… – показал он крылом на колышки, – …для меня?

Эх, вот так выпьешь с нечистью – и уж и стыдно, что чуть не зашиб.

– Да я ж не знал…

– Правильно-правильно, – пьяно замурлыкал Полоз. – Только обязательно осиновые. Или серебро. Для анальгезии. Обезболивания, то иссь!

Вампир икнул и прошелестел что-то – мне послышалось имя Мацей.

– Ну что, Пётр, будешь в упыря превращаться?

Я напрягся.

– А зачем мне? Что за радость-то мне скопидомничать?

Вампир удивлённо взмахнул руками.

– Не знаю. Но обычно люди просят, чтобы я их укусил.

– Вот ещё! Я товарищей не кусаю, и себя кусать не дамся. Мне бы могилы батьков навестить, да и бабоньку найти, которая готова за отставного солдата пойти. Какая ж в моей планиде выгода? Ты ж говоришь, в башке что-то через един ден помирает. А может, и не только в башке… Не хочу упырём быть!

– Человечище ты, Пётр! – шелестнул Полоз. – Вот бы мне тоже эту ношу снять. Устал я тут упырей отпевать.

– И как же тебе помочь?

Глазки вампира сузились, отсвет луны в них погас.

– А убей меня! Возьми колышек – и забей мне в сердце.

Видал я таких: как напьются люди, так и рвётся из них тоска наружу, не ровен час сами на себя руки наложат.

– Да чего ты оплетаешь? Белый свет тебе не мил – лети к своим, развейся, покути!

Полоз смотрел своими змеиными глазами-блюдцами и чуть не плакал.

– Не могу, Пётр, на службе я. Оставили меня и ещё несколько таких же. Говорят, вернёмся за вами, подождите пару тысяч лет. И ничего! Я давно своих не видел, может, я вообще последний!

– Да как же так…

– Ты не бойся, Пётр. Осиновым колышком или серебряной пулей мне – это как комарик укусил. Мы специально так с вами, людьми, договаривались. Дай мне отставку, солдатик!

Только разговорились по-человечески – и вот те на. Вроде и вампир, нечисть, а и жалко его, вон он как лысый кутёнок. И меня не загубил, хотя я с шашкой на него полез.

Полоз потёр глаза кожистым крылом и посмотрел на небо.

– Не серчай, Пётр, если напугал тебя. Рассвет скоро, пора мне.

– Полоз… Если надо – я смогу.

Полоз протянул когтистую лапу. Я пожал её: сухая горячая ладошка утонула в моей ручище.

– Ты не думай, Пётр, что меня убиваешь. Ты мне вольную даёшь.

***

Деревня на бледной заре затаилась, как турок в засаде. Дом пани Хрыстыны огромный, зелёный, ни дворни, ни скота не видать – все под засовами спят.

– Петро! Петро! – громким шёпотом кто-то.

Так это ж сама пани. Перевесилась через окно, манит рукой: лезь. Под ночным платьем груди белые бесстыдно колышутся.

Ох, Мацей, недолго вдова по тебе тосковала, упокой Господь твою упырью душу!

Пани Хрыстына, горячая ото сна, ластится, словно кошка.

– Что, Петро, посторожил ты гроб Мацея?

Лежат на столе закуски – соленья разные, наливочек целый ряд. С вечера пани готовилась и брови сурьмила не зря. Валится всем телом, к постели пуховой меня теснит.

– Ну, поцелуй меня в губки вишнёвые! Укуси меня за шейку белую!

– Э, добрая пани, что ж я, змий какой, за шею кусаться?

Оттолкнула меня пани – краска в лицо!

– Солдат, не врёшь ли? Был ты на кладбище или в канаве пьяным лежал?

– Был на кладбище, сторожил всю ночь, с вампиром поминки справлял по твоему Мацею.

Свела брови пани Хрыстына, не поймёт – шучу я или правду говорю. Извивается змеиная душа под мягкой грудью.

– Только не быть тебе, пани Хрыстына, упырихой! Вампир, мой товарищ ночной, всё, того – тю!

Летят в меня веер, бутылки с наливочкой, блюдца серебряные, а я стою, посмеиваюсь. Ещё пуще пошла пани Хрыстына красными пятнами:

– Ну, солдат, берегись!

Не меняя острого и злого взгляда чёрных глаз, завопила пани Хрыстына, высоко да громко. Ожил дом, загремел топот ног в коридоре. За окном уж рассвет – батюшки, все мужики на улице, с топорами, вилами, а кто и с ружьишком!

Вбегают сердюки Хрыстынины. Стоит пани, дышит тяжело:

– С могилы Мацея вернулся, нечисть поганая. Меня укусить хотел.

– Братцы, да вот вам крест, человек я. Хоть к причастию ведите!

Молчат сердюки, шашки наголо. Видать, Мацей тоже и к причастию ходил, и крест носил, а кровь из деревни всю выпил. Играют черти в глазах у пани Хрыстыны. Пани вскидывает руку и жалит последним мстительным взглядом и едким приказом:

– Убить вампира!