Читать книгу Прощай, молчание. История о том, как я пережила выкидыш - - Страница 4

Мне было 39 лет, я жила в местечке Лорел Каньон на холмах Голливуда, приспосабливаясь к быту с ребенком трех с половиной лет, и только недавно стала подумывать о втором, когда узнала, что снова беременна.

Я нервничала по поводу рождения еще одного ребенка. Такое будущее пугало, но в итоге, проведя инвентаризацию собственной жизни и жизни своей семьи, я приняла решение: все выполнимо. И начала готовиться: вытаскивала из гаража покрытые пылью вещи для детской и перебирала пеленки для новорожденных, из которых наш сын вырос уже на седьмой неделе, пожеванные деревянные фигурки и подвесную игрушку на тему джунглей, над которой я, помню, разрыдалась, когда впервые развернула ее четыре года назад.

Мы с мужем начали готовиться и в других, более тонких и важных, направлениях. Механика подготовки дома к появлению еще одного человека была относительно простой, а вот подготовка разума к этому значительному изменению оказалась сложнее: переход от одного ребенка к двум – нечто большее, чем просто сумма двух слагаемых. Мы размышляли над всевозможными деталями жизни с двумя детьми. Как распределять время? Как справляться с частыми командировками Джейсона? Как эта перемена повлияет на наши цели в работе и жизни? Мы всегда были родителями, которые стремились разделить эмоциональный труд по воспитанию детей поровну. Наш брак построен на взаимном уважении сильных сторон друг друга. Он преуспевает во всем творческом, изобретательном и игривом, что делает его веселым, уравновешенным и любящим отцом и партнером. Я представляла, что его тепло и любовь к жизни будут только расцветать с увеличением числа членов семьи. Это заставило нас отбросить в сторону все страхи – мы были уверены, что как-нибудь разберемся с логистикой. Любимым хобби стало мечтать вслух о том, как сын воспримет новый статус старшего брата и как рост нашей маленькой семьи увеличит любовь внутри нее. Вместе с мужем мы решили, что разумно подождать, прежде чем поделиться новостью с сыном – учитывая его возраст и восприятие времени (или его отсутствие), – пока живот не станет слишком очевидным, чтобы его игнорировать.

* * *

Подготовка на работе – совсем другая история. Я психолог, специализирующийся на репродуктивном и психическом здоровье матери. Реалии таковы: беременность почти всегда находится в центре моего внимания, хотя обычно не в том варианте, о котором пишут СМИ, показывая блестящие животы и сияющих будущих матерей. В кабинете я выслушиваю бесчисленные душераздирающие истории женщин, пытающихся забеременеть, справляющихся с перинатальной депрессией, переживающих выкидыши, размышляющих о прерывании беременности, выборочно сокращающих многоплодную беременность и сражающихся с послеродовыми аффективными и тревожными расстройствами. Я говорю с теми, у кого остались лишь фотографии мертворожденных детей, которых они держали мгновения, и с теми, кому приходится отключать больного новорожденного от аппарата жизнеобеспечения. Я нахожусь рядом с ними в самые трагические моменты, которые только можно представить. Я слушаю, как эти женщины задаются вопросом, возможно ли когда-нибудь собрать воедино кусочки своей жизни после такой трагедии.

Хотя на момент моей второй беременности в это было трудно поверить, я вела практику уже пятый год и, насколько это вообще возможно, привыкла слышать о подобных ситуациях. В конце концов, я слышала все это и во время беременности своим сыном. В течение того девятимесячного периода я обнаружила, что мне нетрудно психологически отделить себя от боли и риска, сопровождающих беременность. Наивность? Может быть. Или искреннее отрицание? Но почему-то, будучи беременной во второй раз, я воспринимала их истории иначе, более остро осознавая риски, сопутствующие этому важному процессу.

* * *

Первые недели второй беременности пролетели практически без приключений. Я достала джинсы для беременных, правда, немного раньше, чем во время первой. Вскоре я проводила ночи, ворочаясь от тошноты и первых признаков изжоги. К седьмой или восьмой неделе меня практически круглосуточно кружило и подташнивало. По сравнению с предыдущим опытом эта беременность была испытанием в плане того, насколько плохо я могла себя чувствовать в любой день. Основываясь не более чем на самочувствии, я беспокоилась о благополучии этой беременности. Я пыталась успокоить себя, вспоминая старую присказку: чем хуже себя чувствуешь, тем более жизнеспособна беременность. Отчасти из-за постоянной тревоги я была в напряжении, ожидая дня, когда смогу получить результаты предстоящего на восемнадцатой неделе амниоцентеза – обширного пренатального диагностического теста, который анализирует околоплодные воды на предмет генетических заболеваний, хромосомных аномалий и дефектов нервной трубки.

За две недели до того, как я должна была пройти тест – на шестнадцатой неделе, – в обычное утро вторника я пошла в туалет в кабинете дерматолога, вытерлась и обнаружила на туалетной бумаге вишнево-красную кровь. Видеть коричневатые кровяные выделения во время беременности может быть нормальным – это признак, что старая кровь, ранее накопленная, освобождает место для новой, полной жизни. Но это было что-то другое. Я знала это и была встревожена до глубины души: у меня не должно быть менструации во время беременности. Это не нормально. Этого просто не может быть. В одиночестве в общественном туалете с розовым кафелем в нескольких минутах от обычного осмотра родинки волна ужаса захлестнула меня, и я принялась судорожно дозваниваться акушеру-гинекологу. «Там кровь!» Спокойный и четкий ответ включал перечень необходимых вопросов:

– Вы занимались спортом?

– Нет.

– У вас был секс? – коротко и ясно спрашивала она.

– НЕТ!

– Вы делали что-то, отличное от обычного?

– НЕТ! – в моем голосе нарастала паника.

Дерматолог сохраняла спокойствие, отпуская меня к другому врачу. Прямо из ее кабинета я отправилась к моему гинекологу, чтобы все выяснить. Она достала аппарат УЗИ, и мы увидели ритмичное сердцебиение. Плацента располагалась идеально, все звучало нормально, уровень жидкости оказался таким, каким должен быть. И вот я пошла дальше, успокоенная с медицинской точки зрения, но не эмоционально.

* * *

В среду утром я чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы отправиться на работу. Врач посоветовала поступать по ощущениям, поэтому я приняла душ, оделась, на всякий случай воспользовалась прокладкой и отправилась в офис. Я с осторожным оптимизмом ожидала, что день пройдет гладко и багрово-красная кровь, которая навела панику, больше не появится. Я была спокойна и сосредоточена, и каким-то образом мне удалось сохранять чувство легкости, пока я принимала пациентов.

День был на удивление нормальным. Я пережила его и по большей части чувствовала себя отлично. Пока я направлялась домой на машине, моя матка начала периодически сокращаться. Словно щупальцами осьминога, меня охватывал удушающий дискомфорт, однако ощущения прекращались почти так же быстро, как и возникали. Я позвонила отцу – врачу.

– Схватки Брэкстона-Хикса могут начаться на шестнадцатой неделе? – спросила я.

– Думаю, это возможно, – спокойно ответил он.

Однако я знала, – эти симптомы не могут быть нормой. Если они и были возможны на шестнадцатой неделе, в глубине души я была уверена, что не дотяну до сороковой недели.

Добравшись до дома, я переоделась в свободные вещи и растянулась на кровати, беспокоясь как морально, так и физически.

Позже вечером, когда сокращения стали сильнее, я попросила подругу-акушерку зайти в гости и объяснить мое непонятное кровотечение или, по крайней мере, еще раз проверить сердцебиение ребенка. Мне позарез нужна была информация. Понимание. Ответы. По телефону она предложила сделать глоток красного вина, чтобы унять спазмы, и принять теплую ванну, потом сразу же выехала ко мне, чтобы послушать ребенка.

Осмотр подтвердил, что все как надо: сердцебиение было таким же сильным, как всегда. Это принесло кратковременное облегчение, хотя спазмы продолжались, и в моем мозгу роились хаотичные мысли, начинающиеся со слов «что, если». Я изо всех сил старалась отбросить их. Пришлось. Я ничего не могла сделать, чтобы изменить ход беременности, и не было способа узнать, почему это происходит или что именно не так. Мы пошли в кино, чтобы отвлечься, и я попыталась раствориться в истории на экране. Я старалась расслабиться в те менее напряженные моменты, когда спазмы замедлялись, но разум не мог.

Усилия оказались тщетными. Я не спала почти всю ночь, корчась от боли, прерывающей ход мыслей. Десять с лишним часов я пыталась отгородиться или как-то примириться с приливами и отливами боли. Однако некоторые мгновения были настолько тяжелыми, что казалось, будто мне дали под дых. Я не могла говорить, не могла перевести дыхание. Пятна крови на этом этапе были неубедительного тускло-красного оттенка, что казалось положительным моментом, и все же я не была уверена, насколько сильно следует волноваться. На протяжении всей бессонной ночи я напоминала себе об обнадеживающем визите к врачу. Не было признаков, что на горизонте замаячила смерть.

Когда к утру четверга ситуация не улучшилась, у меня резко ухудшилось настроение, и беспокойство, которое я пыталась заглушить, не только проявилось, но и приумножилось. Из-за бессонной ночи я попросила мужа заняться утренними делами сына. Тот факт, что интенсивность боли мешала принимать участие в рутине, беспокоил мужа. Но он, как и я, не был полностью готов к последствиям любого исхода кроме того, где через пять месяцев мы принесем домой второго ребенка. Он, как и я, надеялся, что этот ураган боли, неопределенности и эмоциональной перегрузки временный.

Тем не менее я позвонила подруге, чтобы спросить, сможет ли она забрать нашего сына Льва из детского сада в конце дня и оставить его у себя на некоторое время, на случай если вечером я все еще буду чувствовать себя так же плохо. Муж не мог поверить: «Почему именно в этот случайный четверг наш ребенок должен впервые в жизни остаться с ночевкой? Разве он еще не слишком мал для этого?» Ответом, вероятно, было: «Да, он еще не готов к ночевке». А также не готов и к тому, чтобы увидеть трагедию, разворачивающуюся на его юных глазах. Хотя я и в самых смелых мечтах (скорее, в кошмарах) не предполагала, что именно произойдет, все же не хотелось рисковать тем, чтобы мой милый мальчик стал свидетелем чего-то мрачного.

Было очень некомфортно находиться одной, но я не попросила Джейсона остаться. Его ждал важный рабочий день, и я решила, что в лучшем случае мне будет неприятно, а в худшем – я не смогу поиграть с сыном в машинки после обеда. Итак, муж ушел на работу, сын – в садик, а я осталась одна. Совершенно одна.

И тогда я поняла: назад дороги нет. Я больше не буду расстегивать джинсы после еды, чтобы освободить место для растущего живота. Я не буду шутить о том, как сильно хочется выпить пива за ужином – хмельного индийского пейл-эля, вкус которого я почти чувствовала на языке, хотя не делала ни глотка вот уже пятый месяц.

А потом не будет ничего, кроме возвращения назад. Назад во времени. Недоношенная беременность, и я снова мать одного ребенка. У меня случился выкидыш. Прямо в моем доме.

* * *

Когда за утренние часы схватки усилились, а цвет крови снова изменился с бледного на яркий, я начала натягивать штаны, чтобы пойти к перинатологу. Я надеялась, что визит к этому специалисту по материнскому плоду, более узкому специалисту в области акушерства, который проводит анатомическое сканирование в двадцать недель, генетический амниоцентез и другие подобные процедуры, касающиеся лечения плода, даст мне ответы. Хотя маловероятно, что у него окажется дополнительная информация, кроме полученной два дня назад у гинеколога. Но я была в отчаянии. Я была полна решимости. Я была одержима идеей найти способ, любой способ удержать будущее, которое – на каком-то уровне я точно знала – ускользает.

В тот день я так никуда и не попала. Когда я втиснулась в один из топов для беременных, меня охватила паника. Ладони вспотели, сердце колотилось так, словно я только что пробежала полумарафон или выпила литр крепкого черного кофе. Я ощутила головокружение и была уверена, что потеряю сознание. Каким-то образом, медленно шаркая, я добралась до ванной. Казалось, если просто опорожнить мочевой пузырь, успокоить дыхание и приложить к лицу холодный компресс, удастся вернуться к нормальной жизни.

Дыши.

Тогда я не знала, но это была активная фаза родов, которая называется «переходная фаза». Прямо перед началом периода изгнания тело настраивается на потуги.

* * *

Я услышала хлопок. Или нет? К сожалению или к счастью, я уже не знаю. Возможно, это был отчетливый звук. Предупреждение. Будто тело пыталось сказать: «Пожалуйста, приготовься». Возможно, никакого звука не было, однако в глубине сознания я провела во времени звуковую линию, разделившую «до» и «после». До и после того, как я почувствовала желание, почти принуждение, выкрикнуть гортанное «нет» в полном неверии. До и после того, как я посмотрела вниз. До и после того, как увидела ее.

Когда я начала мочиться, произошло то, чего я по сей день не могу отчетливо вспомнить. Что-то, что изменит меня как поверхностно, так и в глубине души. Что-то, что, в отличие от «хлопка», который, может, был, а может, его и не было, не оставляет сомнений. Мой ребенок выскользнул. Я видела ее там, мертвую, висящую на мне в нескольких сантиметрах от воды в унитазе. Было какое-то движение – может, просто от падения? Я не знаю и никогда не узнаю. И вот так, после многочасовых родов я ощутила физическое облегчение. Облегчение, которое поймет любой, кто пережил роды: мимолетное чувство легкости, которое мгновенно сменяется непреодолимой тяжестью. Мой дом должен был развалиться на куски от звука моего истошного первобытного крика. Но не развалился.

Это случилось со мной.

* * *

Я стала лихорадочно набирать сообщения врачу. Каким-то образом удалось сохранить достаточно рассудка, чтобы понять: если не обратиться за помощью, может умереть не только дочь, но и я. Она сразу перезвонила. Я кричала в трубку, требуя инструкций, как справиться с этим медицинским хаосом.

Первым указанием было найти пару ножниц. Ножниц! Я перешла от туалета к шкафчику, чтобы взять ножницы, которые раньше использовались только для бровей. Я наклонилась и взяла ребенка, держа его поближе к вагине, насколько позволяла пуповина. Я знала, нужно вернуться к туалету, чтобы сделать надрез – чтобы быть рядом с телефоном и врачом; чтобы поберечь деревянные полы. Никто не может объяснить, как работает мозг в такие моменты. Ничто не готовит нас к таким травмам – ничто, – поэтому я пытаюсь отдать себе должное, что поступила настолько хорошо, насколько могла. Я волновалась за пол, поскольку какая-то часть меня понимала: на большем мой разум сфокусироваться не готов.

Я нагнулась над унитазом и перерезала пуповину, – сразу началось очевидно сильное кровотечение. Она побыла в моих руках так недолго. Она. Но так как нарастала опасность медицинского характера, которую я осознавала, пришлось опустить ее на лежащее рядом полотенце для рук. Больше не часть симбиотического союза, переполненная отчаянием и непониманием разрыва, я каким-то образом заставила себя сконцентрироваться на прикладных заботах о себе: пыталась одеться, напихать полотенец в белье, потому что кровотечение не прекратится, пока не отделится плацента. Врач пошагово объясняла, что делать, подчеркивая необходимость добраться до ее кабинета: быстро, с ребенком в пакете, чтобы отправить его в лабораторию для тестирования.

Я бы хотела, чтобы у меня хватило сил провести больше времени вместе с ней, пока она еще была частью меня, до перерезания пуповины, кровотечения и первобытного порыва спасти собственную жизнь; до полотенца и совершенно неподобающего пластикового пакета. Но это казалось невозможным. Все происходило очень быстро. Мое сердцебиение. Слова врача. Кровотечение.

Сидя с ней в ванной – в ванной, где, как я представляла, я буду купать ее в первый раз или смотреть, как она плескается с братом, – я продолжала нажимать на кнопку слива унитаза снова и снова, по мере того как он наполнялся моей кровью. Это была экстренная ситуация, но я знала: если наберу 911, придется каким-то образом спускаться четыре лестничных пролета, включая те ступеньки, что на крыльце, чтобы впустить парамедиков. Я знала, что не справлюсь, да и не особо хотела, чтобы в разгар самого интимного момента жизни по дому бегала группа незнакомцев.

И еще здесь лежала она. Она. Она была больше, чем я могла представить ребенка на шестнадцатой неделе. Она казалась сильной. Она казалась возможной. В ее лице я разглядела черты, очень похожие на моего малыша Льва, моего сына, который только что лишился сестры.

Врач настаивала, чтобы я говорила с ней по телефону, пока не приедет Джейсон, который уже мчался домой через голливудский трафик. Он игнорировал красные светофоры и знаки «движение без остановки запрещено», но ему все еще предстояло петлять по заторам на бульваре Лорел Каньон. Поздним утром я написала ему сообщение об изменениях в цвете и интенсивности кровотечения, и поэтому, когда ребенок появился на свет в туалете, я сразу же снова написала ему. «Ребенок выпал. Ты мне нужен. Пожалуйста, приезжай домой», – трясущимися руками набрала я. (Именно в этот день он работал в тесном сотрудничестве с коллегами, поэтому я писала, а не звонила.)

Прилив адреналина сменился состоянием странной мрачности – сюрреалистичного покоя, как в фильмах ужасов. Разум замедлил работу. Раньше я думала, что подобный уровень напряжения бывает только в кино. Я прекрасно понимала, что либо умру здесь, либо наберусь духа и буду держаться.

* * *

На самом деле я думала, что на шестнадцатой неделе беременности все самое страшное позади. Я полагала, что если выдержала первый триместр и перешла во второй, это означает, что я нахожусь в безопасной зоне, где беременность сохраняется и зародыши обязательно становятся детьми. Где-то на восьмой или девятой неделе я поделилась новостью с семьей и друзьями. Я не то чтобы сторонник необходимости ждать второго триместра, как принято в нашей культуре, но, признаюсь, крошечная часть меня беспокоилась: если поделиться новостью слишком рано, можно вроде как сглазить. Я давным-давно решила: если случится выкидыш, я хочу, чтобы все любимые были в курсе, под боком, поддерживали меня.

Мой живот округлялся, побуждая пациентов спрашивать о текущем положении вещей. «Да, я беременна, – отвечала я. – Предполагаемая дата родов весной в начале апреля». Я отвечала на стандартный спектр вопросов: «Как вы себя чувствуете?» (По большей части паршиво.) «Мальчик или девочка?» (Девочка. В этот раз мы узнали пол, в отличие от первой беременности, когда решили сделать себе сюрприз.) Я внезапно осознала: есть много людей, к которым можно обратиться, когда случилась катастрофа.

Все еще сидя в туалете, пытаясь собрать в кучу все физические и эмоциональные возможности, я неистово стучала по экрану, набирая сообщения нескольким самым близким друзьям и членам семьи: «У МЕНЯ БЫЛ ВЫКИДЫШ». Я не могла заставить их оказаться рядом физически, но пока из меня текла кровь, а она все еще рядом – в этом и не в этом мире одновременно, – я обратилась к некоему сообществу, к успокоению, к ощущению жизни в присутствии смерти.

Между тем Джейсон приехал домой, и нужно было передать ему инструкции врача, все еще остававшейся на связи.

– Принеси пакет! – прокричала я. – Положи ее в него, чтобы мы могли отвезти ее доктору Шнайдер.

Пришибленный, шокированный, по-своему справляющийся с травмой, он резко ответил перед тем, как спуститься по лестнице в кухню, где хранились оставшиеся от покупок пластиковые пакеты:

– Почему ты называешь это «она»?

Последнее, что я хотела от него услышать, как он называет ребенка – нашего ребенка – «это». Я не знала, какой реакции ожидать от мужа, но даже в самые первые моменты горя знала: точно не такой.

* * *

Мы молча и почти неподвижно ехали к врачу.

Когда приехали, я заставила его высадить меня на углу и ехать искать парковочное место. Кровь текла по ногам, пока я стояла там, на оживленном перекрестке Третьей Западной улицы и Уилламан-драйв, прямо напротив башен медицинского центра Седарс-Синай. Ожидая зеленого сигнала светофора, держа в руках невообразимый пакет, я кричала в телефон сестре: «Ребенок ВЫПАЛ. Она В ПАКЕТЕ». Она не могла поверить, что такое произошло. Я тоже. И все еще не могу после стольких лет.

Полотенца, засунутые в мои мешковатые штаны, продолжали пропитываться кровью. Я знала: кровотечение не остановится, пока я не рожу послед. Пытаясь отогнать мысль о том, что из меня выйдет, я описывала каждую деталь выкидыша (к этому моменту) сестре, пока стояла на улице среди ни о чем не знающих незнакомцев.

– Погоди-погоди! – сказала она. – Это случилось, когда ты была дома одна?

– Да. Мне пришлось перерезать пуповину. Она у меня тут, в пакете, чтобы доктор могла провести исследования, – ревела я, не в силах справиться с таким развитием событий на шестнадцатой неделе.

Но еще более невообразимым был тот факт, что на этой оживленной улице, пока моя жизнь, как казалось, распадалась на куски, люди продолжали жить своей жизнью. Пока я держала в руках пакет с телом дочери, а кровь стекала уже по щиколоткам, люди проносились мимо по пути на работу или в школу, на встречу с другом или по какому-то повседневному делу. Контраст был, мягко говоря, неожиданным.

Когда я начала отрешаться из-за двойственного восприятия всего этого, я словно видела себя со стороны. И в безопасности, которую обеспечивал этот взгляд, позволила ужасу овладеть собой. Я чувствовала себя подвешенной в воздухе, парящей в пространстве на стыке между жизнью и смертью; в месте, где одновременно есть травма и неверие, где уверенность в том, что любая жизнь конечна и сталкивается с жестокостью неожиданной потери. Помню, как на мгновение мне стало страшно за свое будущее. Теперь есть мертвый ребенок. Пустая утроба. Что дальше? Как воспитывать сына, работать, переставлять ноги и горевать? Удивительно, куда заводит нас собственный разум.

Безостановочно текла кровь, я даже представить не могла, как буду снимать штаны, когда зайду в кабинет врача. Но когда она впустила меня, я подчинилась приказу, и кровавый комок размером с крупный булыжник распластался по полу. Медсестра пробормотала, что это похоже на «место убийства». В чем-то она была права – смерть действительно случилась, и это было жестоко. Прекратить кровотечение можно было, только отделив плаценту, и это означало выскабливание – процедуру извлечения плаценты и других оставшихся тканей из матки.