Читать книгу Несвоевременные - - Страница 8

– Два месяца она засыпала в томографе. – Экзистенский наморщил лоб и поправил очки. Он понимал, что его признание потрясёт собеседника, но не мог скрывать правду и дальше. Перед разговором лицом к лицу видеозвонок имел большое преимущество: виртуальная ширма помогала не выдавать ненужных эмоций.

Изображение на дисплее замерло на секунду от внезапной помехи связи.

– Что ты сказал? – услышал он в ответ. – Кажется, связь пропадает. Повтори, я не понял.

– Каждый вечер я ставил один и тот же эксперимент, – продолжил Экзистенский, словно не слыша просьбы. Он догадался: визави блефует, выгадывая время, чтобы осознать сказанное. – Как ребёнка, укладывал Аду спать, надевал на неё блокирующие шум наушники и, лишь только уровень её сознания падал, запускал сканирование. Я её переписывал.

– Пе-ре-пи-сы-вал? – медленно, по слогам повторил тот последнее слово, потом ещё раз – почти восклицательно – и ещё, словно при изменении интонации менялся и смысл. – Мне не послышалось? Соединение барахлит… Что ты имел в виду?

– Да, Стёпа, ты услышал ровно то, что я сказал. – Эдмунд Францевич закивал, и в его глазах блеснул огонёк одержимости. – Хочешь знать о человеке правду – засунь его голову в томограф и считай ментальный образ. Я предпочёл работать со спящими: они не лгут. С бодрствующим сложность в чём? Он может и присочинить, а аппарат послушно покажет придуманную картинку из его воображения… – Доктор сделал паузу, чтобы удостовериться, что короткая помеха не нарушила связь и собеседник хорошо его слышит, и как только тот откликнулся, продолжил. – Образы же из сновидений неподконтрольны воле. Наблюдая спящего долгое время, сны я мог систематизировать без поправки на сиюминутные фантазии. К тому же в генезе сновидений задействованы те же участки мозга, которые, согласно моей гипотезе, отвечают за перемещение во времени.

– Постой, Эд, – взмолился Никогда, дыша в микрофон. – Не нравишься ты мне сегодня. Может, ты нездоров? Бредишь?

– Я абсолютно здоров и полностью отдаю себе отчёт в словах, – напирал доктор. – Помнишь ведь, с каким трудом я раздобыл томограф? А как мы с тобой выцарапывали грант? Свою часть я потратил на освоение нейросетей в медицине и функциональной магнитно-резонансной томографии. На отладку технологии мнемографии – так я назвал метод считывания ментальных образов, – пока не удалось достичь первых внятных результатов по распознаванию мыслей, я потратил год. – Он встал и, не выпуская телефона из рук, начал туда-сюда прохаживаться, как делал всякий раз, когда волновался или пытался сконцентрироваться.

– И ты молчал… Давно ты этим занимаешься? – Объёмистая чайная чашка в руке Никогды выплыла из-за кадра и на секунду-другую заслонила экран. Степан сделал шумный глоток и недовольно прокашлялся: то ли чай, про который он забыл за разговором, успел остыть и подёрнуться горькой плёнкой эфирных масел, то ли, проглотив невысказанное негодование, он им едва не подавился.

– Это осталось позади. Всего потратил на эксперименты немного больше двух лет и в позапрошлом году их завершил. Примерно в то время я заинтересовался историей Ады – ты же стал первым, кому я рассказал о ней. Она была одной из последних подопытных. – Экзистенский вдруг пропал из кадра. Взгляд Степана, следуя за движением мобильной камеры, метнулся вверх и упёрся в потолок комнаты собеседника. «Что бы я ни говорил, он меня не услышит, – вполголоса заключил Степан. – Эгоцентрик». Потолок вдруг пожелтел от загоревшейся лампочки – спустя мгновение картинка развернулась обратно и Экзистенский снова появился в кадре.

– Ты называл её своим Священным Граалем, – припомнил Никогда, убедившись, что тот вернулся к разговору. – Путешественница во времени сама пришла к тебе в руки – исследовать не переисследовать. Знал бы я тогда, как далеко ты зайдёшь!

– До того как я взялся за неё, через аппарат прошли десятка два подопытных. – Экзистенский настойчиво продолжал свой рассказ. Переживания друга его трогали меньше, чем освещённость комнаты и уж тем более – его собственное первооткрывательское тщеславие. – Были и параллельно с Адой.

– Но это… уму непостижимо! – Степан делал паузы, запинаясь на полуфразе: волнение перебивало дыхание, а слова не поспевали за мыслью. – Они знали, что участвуют в опытах?

– Разумеется, нет, – сконфузился Экзистенский. – Первоочередной задачей оставалось исследование их мозга для уточнения диагноза. Мнемографирование было второстепенно. Технологию я отрабатывал и на себе самом. Это проще: моё-то сознание у меня всегда под рукой.

– Сознание, может, и с тобой, зато насчёт совести я не уверен, – вздохнул Никогда.

– Да брось! С каких пор ты стал моралистом, Стёпа? Слушай-ка дальше. Себя я писал только в период бодрствования. Для этого приобрёл на сером рынке нейроманипулятор.

– Что это?

– Дистанционный беспроводной передатчик к моему томографу. Он выглядит точь-в-точь как силиконовый шлем для энцефалографии. Когда включён, через специальное программное обеспечение синхронизируется с томографом, как бы далеко я ни находился – лишь бы был доступ в интернет, – и передаёт импульсы моего мозга для дальнейшей обработки. А томограф, в свою очередь, я синхронизировал с рабочим компьютером, который упорядочивал данные и помещал в виртуальное хранилище. Днём я вёл запись, а ночью приостанавливал её, чтобы дать расшифровку. Однако, учитывая колоссальные объёмы информации, расшифровать удалось ничтожно малую часть.

– А записи с твоих… подопытных… – Степан осёкся. – Как же это цинично звучит – будто ты о крысах, а не о людях! Значит, их записи ты тоже сохранял?

– Да.

– И Аду сохранял?

– И её.

– О боже мой, но это же преступление! – ужаснулся Степан.

– О боге вспомнил? Церебрум1 звать твоего бога, – наставительно проговорил Эдмунд Францевич. – Ведь только мозг может иметь божественную силу для учёного. Я и сам ему поклоняюсь. Но этот бог судить меня не станет. Да и правосудию государственному нет до меня дела: мои деяния не преступны, и мне нечего поставить в вину. По совести же говоря, я никому не причинил вреда.

– Ты просто влез им в душу, Эд.

– А я считал себя инженером тех самых душ. – Он уже не ходил по комнате. Успокоился. Сел в кресло и вытянул ноги, оперев их на подоконник и приняв позу небрежного превосходства.

– Нет, ты просто влез им в душу! Ведь и не поймёшь, добрый в тебе сидит гений или злой… – растерянно пробормотал Никогда. Стараясь унять закипевшее в груди возмущение, он по-разному сплетал и расплетал пальцы, словно играя с самим собой в жестовый театр. – Аналогия с клонированием – вот что пришло мне в голову. Ведь сколько этических споров до сих пор вокруг него ведётся! Ты же, поступившись этикой, решил «клонировать» ещё и сознание…

– Нет, безусловно, я верю, что никакого злого умысла ты не имел, – продолжил он, успокаивая себя. – В некоторых аспектах такая технология была бы полезна.

– Не просто полезна! – с гордостью воскликнул Экзистенский. – Это была бы революция в психиатрии. Только представь на минутку, что мы научились излечивать душевные недуги, по сей день считающиеся инкурабельными2. Ведь стало возможно редактировать психические процессы в скопированном сознании, перезаписывать их, замещать больные файлы здоровыми – а ментальные копии использовать как доноров для их оригиналов. Представил? Хороша фантазия? Каков побочный эффект у моего открытия, а! – Он аж подскочил на месте и хлопнул в ладоши. – Я создавал метод мнемографии, чтобы не топтаться на месте в исследовании путешествий во времени, – а едва не стал пионером психоинженерии!

– Клонирование сознаний… – Вполуха слушая восторженные признания друга, Никогда всё больше старался абстрагироваться. – Со временем эта технология ушла бы в массы и подешевела. Приобрести клон собственного сознания смог бы любой желающий. Здорово? Вроде и да. Однако взгляни чуть шире. Знаешь, как обстоят дела с компьютерной безопасностью? А можешь ли ты предвидеть, чем грозит взлом всемирного банка ментальных клонов? Запусти туда вирус – и встречаем пандемию сумасшествия…

– Я совершил ошибку, Стёпа, – наконец уняв восторженный порыв, сказал Экзистенский, оставив без ответа пространные рассуждения коллеги. В какое-то мгновение Никогде показалось даже, что тот раскаивается, признаёт, как безрассудно и жестоко поступал, называет ошибкой свои опыты над чужим сознанием – или уже саму их идею, которую смог допустить, откупившись от совести в угоду честолюбию.