Читать книгу Город мертвого бога - - Страница 6

До дома было недалеко. Натан шел, сжимая деньги, по пятнадцать монет в каждой ладони. Возможно, теперь наступит конец всему этому, конец всем их горестям?

Он завернул за угол, образованный двумя кучами ломаных поддонов по плечо высотой, и впереди показался дом. Здесь все было так же, как перед его уходом, только какая-то женщина отодвигала кусок брезента, служивший им дверью. Она была коренастой, рыжеволосой, с тонкими чертами лица и без шрамов. Натан сразу же ее узнал – это была ведунья, снабжавшая людей волшебными снадобьями. Прежде чем он успел предположить, что ей понадобилось внутри, наружу вышла его мать.

– Ты это сделаешь! – завопила она.

– Не сделаю. – Ведунья подобрала свои юбки и повернулась.

Обе увидели Натана. Действительно ли в присутствии ребенка есть что-то такое, что заставляет взрослых прекратить пререкаться, вопрос спорный, однако обе замолчали. Как по наитию поняв, в чем заключалась причина их разногласий, Натан вытянул одну руку и раскрыл ладонь, показывая блестящую кучку монет.

Его мать бросилась вперед, охваченная безумным возбуждением; зубы оскалены, волосы растрепались. Уделив Натану лишь один горящий взгляд голубых, обведенных черным глаз, она схватила деньги.

– Ты сделаешь это!

Его мать швырнула монеты ведунье, и они упали в Живую Грязь возле ее ног. Ведунья закусила губу, подумала, потом медленно опустилась на колени и подобрала их, аккуратно отделяя одну монету от другой и обтирая их от мертвожизни.

– Как прикажете, госпожа.

Ведунья принялась творить свою народную магию, и ее тени встретились посередине простыни, разделившей их лачугу напополам. Две ведуньи сошлись вместе; каждая из теней, пересекаясь с другой, обретала в танце все более четкую форму. В этой женщине было что-то такое, что заставляло свет признавать ее границы: круглая, широкая, с собранными сзади волосами, удлинявшими голову, словно ей перевязали череп при рождении, как было принято у трущобных жителей в северной части города.

Натан смотрел, стиснув перед собой ладони. На что он надеялся? На возможность исцеления? На то, что его отец получит новую жизнь? Было время – хотя это было так давно, что сейчас казалось не реальнее сна, – когда отец высоко поднимал его и держал в воздухе, показывая всему миру. Было время, когда его отец смеялся. Счастливое время, не так ли?.. Теперь по углам шныряли крысы, из теней выползала мертвожизнь, и сама мысль о счастье казалась абсурдной.

Из-за завесы послышалась тихая музыка, высокие тона; не какой-то конкретный инструмент, но, кажется, и не голос. Силуэт трудился над чем-то, растирал что-то между ладонями и подбрасывал результат своей работы вверх над тем местом, где лежал Натанов отец. Порошок из высушенных трав? Пыльцу? Соль?

Натан шагнул вперед. Отец так легко мог раскашляться! Его было так легко разбудить… Мать взяла Натана за запястье, удерживая рядом с собой. Повернувшись, Натан увидел, что она, как и он сам, не сводит глаз с очертаний ведуньи на простыне. В выражении материнского лица было что-то – какая-то безнадежность в положении бровей, что-то неправильное, беспокоившее Натана. Действительно ли она хочет, чтобы эта затея увенчалась успехом? Действительно ли хочет, чтобы ее мужу стало лучше? Казалось, что хочет, но вместе с тем…

Ведунья хлопнула в ладоши. Натан повернулся к ней и увидел, что она покачивается, бормоча, трясясь позади простыни. Вот бормотание приостановилось, тень заколыхалась и начала снова; она текла, словно вода из кувшина, руки извивались, слова повторялись вполголоса – слова, значение которых ускользало от сознания, хотя ухо слышало их вполне отчетливо. Натан узнавал отдельные слоги по краям слов, они совпадали с движениями ее тела, положением рук: жесты, наложенные на звуки, как две карты одна поверх другой.

Пламя свечей хлопало и мигало все чаще, все интенсивнее. Голос ведуньи тоже становился громче, ее заклинания – мощнее, тени – глубже, а силуэт – больше. Появились и запахи: розовые лепестки, анисовое семя… Натан наклонился вперед, и рука матери крепче стиснула его запястье. Он обернулся к ней:

– Это помогает?.. Поможет?

Мать отвернулась от него.

Если ведунья танцевала неохотно, это было невозможно увидеть в тенях, отбрасываемых ею на простыню. Может быть, она действительно пыталась обманом выудить у них деньги, но ее действия ничем этого не выдавали. Наоборот, она двигалась с пугающей решительностью, нимало не пытаясь сдерживать себя, ничем не обнаруживая, что ей есть дело до того, что о ней думают другие; словно танцевала для каких-то невидимых свидетелей, для своей магии, для Бога. Лачуга сотрясалась от силы, с которой ее пятки били в землю; когда она пружиной раскручивалась от поясницы, простыня вздувалась и трепетала от прикосновений ее пальцев. Ее руки были раскинуты в стороны, тени волос плясали вокруг головы, словно огненные языки. Она кружилась и вращалась, угрожая обрушить им на головы хрупкую целостность их дома. Запах ее пота перебивал аромат розовых лепестков, шумные выдохи все чаще прерывали пение заклинаний; она кружилась все быстрее, но не останавливалась.

В тот момент, когда уже казалось, что им суждено быть погребенными под обломками дерева, железа и прочего мусора, ведунья схватилась за простыню, смяв ее в кулаке. Она остановилась, хватая ртом воздух и упершись другой рукой в колено. Позади нее серый, плоский и безжизненный лежал Натанов отец – грудь неподвижна, дыхание заметно лишь в пятнах теней на коже в углублениях между ребрами.

– Бесполезно, – проговорила ведунья. – Черви уже взяли его. Их защищает особая сила. Я ничего не могу сделать.

Мать Натана набросилась на ведунью едва ли не прежде, чем она закончила говорить, но та держалась твердо.

– Деньги не возвращаем! – Она оттолкнула от себя мать Натана, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки. – Мне очень жаль. Деньги не возвращаем.

Когда она ушла, Натан снова повесил простыню, а мать скользнула обратно к кровати, сгорбившись так, словно воздух был чересчур тяжел для нее, словно ее плечи не выдерживали тяжести рук. Она уткнулась лицом в подушку.

– Не беспокойся, мам. – Натан положил руку на кровать, и мать придвинулась к ней. – У меня есть еще деньги.

Он раскрыл ладонь другой руки, и в ней заблестели оставшиеся монеты. Мать замерла, потом села и уставилась на него.

– Это не настоящая медь, Натан. Это бронза, покрытая медью.

Натан стоял с монетами в горсти, чувствуя, как на глазах набухают слезы. Он молча сглотнул их.

– Не важно. Дело все равно не в деньгах. Дело в нем, – она дернула большим пальцем в направлении занавеси. – Ему нужно взять себя в руки… И тебе нужно взять себя в руки!

– Оставь его в покое, – сказал Натан. Если бы у него было больше сил, больше своеволия, он бы прокричал это во весь голос.

Мать взяла его за руку.

– И вообще, откуда ты раздобыл деньги? Делал палтусов из Живой Грязи? Искрил?

Охваченный стыдом, Натан опустил голову. Снова поглядев на мать, он увидел, что та грозит ему пальцем.

– Это запрещено, ты ведь знаешь? – На ее лице было странное выражение: вроде бы улыбка, но какая-то кривая, безрадостная, злая. – Никому не разрешается использовать свою силу. Никому…

Она поднялась и отвернулась от него, встав лицом к занавеске, делившей комнату пополам.

– Ты же понимаешь, что будет дальше?

Натан покачал головой, но вопрос был обращен не к нему. Она говорила с его отцом.

Из-за простыни донесся стон в ответ – слов было не разобрать, но в нем слышалась огромная скорбь.

– Это необходимо, ты знаешь. Ты не хочешь делать свое дело, так что придется ему.

Стенания стали громче.

– Время пришло, и тебе это известно, – продолжала мать. – Я должна его отправить.

Она обернулась к Натану:

– Если он не хочет это делать, другого пути нет… Мне жаль.

– Мам, я не хочу идти.

Она поджала губы, убрала со лба выбившуюся прядку.

– Тебя никогда не удивляло, что ты у нас единственный, Натан?

Он покачал головой.

– Не хотелось узнать, почему мы живем здесь?

Он снова качнул головой.

Его мать отвела взгляд. Натан подумал, что она, должно быть, глядит в прошлое или в будущее; но что бы она там ни видела, это причиняло ей боль.

– Мир – как игра. Когда ты сделал определенный ход, других ходов уже не избежать. Твой отец… Он отказывается делать свой лучший ход. Поэтому мне теперь приходится делать тот, что хуже. Некоторых вещей не избежать, Натан.

Натан не понимал, о чем она говорит, но отцовские стенания были уже такими громкими, что это пугало. Мать поднялась на ноги.

– Ты же веришь мне, правда?

Он ей верил.

– Все, что я делаю, я делаю для твоего блага. Ты это понимаешь?

Он понимал.

– Завтра ты отправишься к Господину.

Отец закричал. Его крик был полон такой боли и натуги, что звучал предсмертным воплем.

Когда к матери приходили «благородные посетители», Натан старался куда-нибудь деться. Иногда он уходил к Морской стене. Садился на землю и скользил взглядом вдоль тропинок раствора между кирпичами, прослеживал их доверху, словно прокладывая путь через лабиринт. Он воображал, как стал бы карабкаться по такой вот тропинке, впиваясь ногтями, ища, куда поставить ногу, вплоть до самого верха. Понятное дело, что, даже если бы он попытался, ничего бы не вышло – материал был неподатлив, неизмеримо тверже его плоти. Да и зачем бы ему это понадобилось?

Море билось в своем ритме, медленном, равномерном. У огненных птиц ритм был другим – поспешным, сбивчивым. Натан позволял этим звукам заглушить все остальные, в том числе и воображаемые звуки, которые создавал его мозг в моменты затишья. Вместо «благородных посетителей» он слышал лишь ярость волн и нескончаемые попытки Госпожи прикончить их всех.

Сегодня он прислонился к стене спиной и поднял лицо, скребя затылком о шершавую кладку. Облачная пелена вверху вспыхивала и гасла; каждая вспышка обрисовывала очертания облаков над его головой, превращая казавшуюся ровной поверхность в ландшафт из опрокинутых холмов и долин.

Чаще всего огненные птицы не перелетали через Морскую стену: они пытались ее ослабить, жертвуя собой по приказу Госпожи. Если какая-нибудь и оказывалась в городе, это случалось по ошибке. Иногда кто-нибудь погибал от попадания огненной птицы – ведунья говорила, что это Божья кара, но Натан не верил в богов.

Огненных птиц, однако, он видел, и одна из них видела его. Как-то раз он сидел возле стены, задрав голову, совсем как сейчас. Птица приземлилась на вершину стены и посмотрела на него сверху. Их взгляды встретились. Она раскрыла свой длинный, как спица, клюв, моргнула, прикрывая черные глаза алыми перьями, и пронзительно заверещала на него с высоты.

Натан проклял ее, а также создавшую ее Госпожу, но это не причинило птице никакого вреда. Она взмыла высоко в воздух, описала большую петлю, потом вернулась – и врезалась в стену. Секундой позже Натан ощутил дрожь от ее удара о кирпичную кладку, услышал грохот взрыва и увидел красный сполох ее птичьей смерти.

Сегодня, однако, на стене никто не сидел, и ничто не отвлекало Натана от того, что сказала ему мать: он должен будет отправиться к Господину.